Когда так, пусть будет так! Для чего драться, когда можно мириться. Ну, ты будь анпиратор, а я буду цесаревич.
То есть, как это? — удивился Аким.
Оченно просто. Ходи ты в Петрах Федорычах, а я буду в Павлах Петровичах. Ты, мол, отец и все такое, а я твой, скажем, перворожденный сын и твоего пристоль отечества законный наследник. По рукам?
Аким почесал пятернею затылок, потом потрогал побаливавший нос и ухмыльнулся.
Ловко придумал, парень. Ну, давай целоваться, что ли!
Горбатый сошел с коня, и они обнялись.
Назарка закричал:
Виват!
Успевший забраться на колокольню причетник затрезвонил в малые колокола.
В господском доме Кургановых растаскивание дворовыми барского имущества за эти дни привело к тому, что усадьба казалась полуразрушенной. Все, что только можно было утащить, уже было утащено. По комнатам валялись книги дорогой библиотеки, ими занимались ребятишки, выдиравшие из переплетенных томов «картинки». Обивка стульев, кресел, диванов была уже содрана. Кто-то ободрал и штофную материю, которой были прикрыты стены гостиной. Успели вывинтить и унести дверные ручки, печные вьюшки, а пытаясь вынуть стекла из оконных переплетов и не справившись с этим, перебили с полсотни стекол. В большом зале висевшие по стенам портреты трех поколений князей Кургановых, начиная с князя Никиты, вместе с Петром воевавшего со шведами, и кончая князем Иваном, уехавшим в Казань, были перепорчены самым варварским образом. Везде и всюду валялись какие-то тряпки, грязная бумага, осколки неведомо зачем разбитой посуды.
На дворе шла кутерьма: свои, кургановские, и пришлые доканчивали опустошение барских погребов и амбаров. Даже в саду шел треск и гул: десятки баб и сотни ребят были заняты обиранием фруктовых деревьев, хотя брать приходилось еще твердые, как камень, совершенно зеленые яблоки и груши.
Пропала усадьба! Совсем пропала! — бормотал бродивший бесцельно по дому и по службам Анемподист.— Строили, строили, дорожили, берегли и вот, на поди... И хошь бы попользовались, собачьи души. А то словно псу под шелудивый хвост„
Он поднял с грязного пола тяжелый том в кожаном переплете, повертел, заглянул внутрь
То ли французское, то ли аглицкое...
Помотал головой и пустил книгой в ближайшее
окно. Посыпались осколки разбитого стекла.
Пропади все пропадом!—пробормотал Анемподист н побрел в другие комнаты, не зная, куда деваться. Кто единственной мыслью было дождаться ночи и снова
попытаться бежать. Лишь бы до ночи не удавили или не прирезали... Вон, уж кого-то ухлопали. Митька, что ли?
В бывшей уютной спаленке княжны Варвары Ивановны лежал ничком труп босоногого парня, уткнувшегося головой в окровавленную тряпку — чехол диванной подушки. Все заставляло думать, что именно из-за нее и отдал богу свою темную душу Митька, должно быть пытавшийся уволочь чехол, чтобы употребить на портянки или онучи.
Вскоре группа вооруженных людей с Левонтием во главе уже очищала усадьбу от грабителей, так как «анпиратор» и «цесаревич Пал Петрович» с генералитетом решили расположиться в господском доме. Опытные в расправе с чернью пугачевцы без стеснений колотили всех, кто им подвертывался под руку, палками и плетьми. Некоторых, главным образом девок и молодых баб, хватали и загоняли в один из полуразграбленных амбаров. Девки и бабы визжали и выли. Левонтий, достаточно смущенный, уговаривал задержанных девок и баб:
Ну, чего вы, дуры стоеросовые? И ничего-таки вам не будет! И всего только и будет, что придется вам приборкой заняться! А то, вишь, запакостили как дом-от! Надобно же его царскому величеству расположиться.
Пришлые пугачевцы плотоядно поглядывали на задержанных женщин и при случае лапали их. Женщины, не смея отбиваться, выли истошными голосами.
Какой-то пучеглазый мужик средних лет, молодая жена которого попала в число задержанных, беспомощно бегал по двору и обращался к пугачевцам:
Дяинька, а дяинька! Отпусти ты Марфутку, пра, отпусти! Ну, что такое, пра! Дяинька Левонтий! Будь отцом родным! Насчет Марфутки... Что такое, пра! Она у меня пужливая, а он ей титьку чуть не оторвал, сукин сын. Разе так можно?
Уйди ты! — с сердцем откликнулся Левонтий.— Велика штука, подумаешь, титька™ Другим головы срывают и то ничего™
Привалила новая ватага пугачевцев, увешанных оружием молодых парней под начальством двух бородатых урядников. Закипела работа: задержанные девки и бабы, разбившись на несколько артелей, наскоро прибирали покои господского дома, ставили на дворе общие столы, стряпали на кухне и прямо на дворе на разведенных из обломков барской мебели кострах.
Потом в усадьбу пожаловали и сам анпиратор, и его «перворожденный». Горбач сейчас же принялся знакомиться с девками. Углядев какую-нибудь, тыкал и ее сторону пальцем, и сопровождавшие его вооруженные оборванцы хватали облюбованную и волокли в погреб. Аким, увидев, как сторонники горбуна расправляются с девками, заспорил было, но горбун ответил ему:
Папашка, а тебе кто мешает? Я — себе, ты — себе. Ай грех позабавиться?
Тогда и Аким отрядил несколько своих сторонников заняться отбором девок для него и его генералитета.
Из-за румяной Марфутки вышел спор: ее тянули | себе и акимовцы, и горбуновцы. Она кричала истошным голосом, рядом вопил ее пучеглазый муж. Кто-то огрел мужа Марфутки по голове стягом, и мужик, обливаясь кровью, уполз отлеживаться в сад. Марфут- | а досталась, не без борьбы, Акиму.
К полудню обед был готов, и тогда во дворе разоренной усадьбы собралось несколько сот пришлых. Из села приперла толпа стариков и старух с жалобой '«■го царскому величеству» на безводновцев и «арапов- ских»:
Очень уж обижают девок и молодок.
Седобородый мельник Анкудим урезонивал «батюшку белаво царя»:
Ты, твое величество, так рассуди. Ну, скажем так, бывало, что наехамши гости дворянского сословия делали, значитца, побаловаться- Ну, на то у господов были, скажем, приспособлены дворовые девки, которые уже порченые. Все одно, порченые, говорю, потому что дворовые. Нас это не касаемо. А наших девок трогать не полагается...
Мысль понравилась: в самом деле, почему не побаловаться с дворовыми? Баре же с ними баловались? Был отыскан Анемподист, и анпиратор грозно приказал ему немедленно «представить» всех дворовых девок. Анемподист сослался на то, что девки разбежались, разбрелись по избам того же села. Анпиратор отправил на село вооруженный отряд отыскивать и сгонять в усадьбу беглянок и вменил в обязанность сельчанам помогать в этом деле, а кто будет девок прятать и укрывать, тому не миновать плетей.
Мало-помалу дворовых девок выловили, приволокли и заставили прислуживать пирующим.
Из барских погребов давно уже были выкачены на двор бочонки с домашним пивом, с медом, с водкой, наливками и настойками. Пугачевцы пили и заставляли пить других, особенно баб. В одном углу обширного барского двора задорно тренькала балалайка, гудела и визжала сопелка. Столы были завалены всякой снедью. Насытившиеся и опьяневшие плясали или орали песни, пьяных баб и девок тащили в орешник, на сеновалы, на берег пруда. В тинистой и сильно припахивающей гнилью воде барахтались голые мужики и бабы, слышался гогот и визг. Вспыхивали драки, люди схватывались врукопашную, валили друг друга наземь, волочили за волосы, топтали, душили, кусали.
В одной из комнат барского дома расположились «анпиратор» и горбатый «наследник пристола». Между ними шел дружеский разговор.
Ну и жох же ты, парень! — лениво скребя спину, выговаривал «анпиратор».
Ты тоже хорош! — отвечал горбатый.— Из двоенных малярей да в царские, скажем, сыны...
Так что! Ты вон из кучерей да в анпираторы! — возражал горбатый.— А сам-то наш главный заводик — из острожных жителев...
Попал в струю. Может, в сам-деле до Москвы юберется. Ежели только Михельсонов ему печонки не отшибет. Здоров Михельсонов-то?
Это тот, который тебе спину батогами распи- *л? — с ехидцей спросил горбатый.
И вовсе не тот, и не батогами, а арапниками! — поправил его Аким добродушно.—Драли, можно ска-
;ггь, на совесть.. Да и у тебя, сыночек богоданный, • к ели спинку суконочкой потереть, кой-чего проявится. Драли, поди, и тебя не однова?
Раньше нас драли, теперь мы дерем,— злобно ■ 11 иетил горбатый.— Я так смотрю: хошь час да мой. Два века не жить. Попользуюсь, чем бог послал...
Ай не боишься? — подмигнул Аким.
А чего мне бояться? Двум смертям не бывать.
Так-то так, а я, паря, дюже побаиваюсь: первое дело, на сем свете может здорово влететь, а второе — и том, скажем, свете черту в лапы попадешь. Не миновать... Мне и сны все такие снятся. Попал, мол, я в теплое место, а там черти, а там черти. Да страшен- ш 1С. Да все с рогами.
Горбатый поежился, потом дерзко ответил:
А мне плевать! Может, ничего и нету!
Как так? — изумился Аким.
А оченно просто. Подох ты — лопух из тебя вырастет, только и всего.
Да душа-то у тебя есть?
Горбатый задумался, потом тряхнул уродливой головой.
Все говорят: душа и все такое прочее. А кто эту самую душу видал?
Бог-то имеется?
А я почем знаю? Может, имеется, а может и нет...
Одно скажу: ежели бы бог был, рази он позволил бы нам с тобой такие дела делать?
Нет, ты того не говори! — строго заметил Аким.— Как это так, чтобы бога да вдруг не было? Ежели домовой имеется, водяной, то как же без бога?
Горбатый усомнился в существовании не только бога, но и домовых, и водяных. Тогда Аким, пугливо озираясь по сторонам, шепотком выговорил:
Да я домового сам, своими глазами сколько разов видал!
Врешь, поди? — переспросил горбатый.
Побей бог, сколько разов видал! На нашем «Соколе» одного видал, серенький такой старичок, будто мышь, нос крючком, а глаза злющие...
Раздался отчетливый звук треснувшего сухого дерева. За старыми вылинявшими и покрытыми рыжими пятнами штофными обоями что-то зашуршало. Собеседники побледнели.
Свят, свят, свят,— пробормотал испуганно Аким,— да разразятся врази его... Яко дым..
Горбатый принужденно засмеялся. Потом спросил:
А что ты делать собираешься?
Ох, паря, сам не знаю! — сокрушенно признался Аким.—Боязно уж очень. Как задремаю, так мне виселицы мерещатся. Стоят, будто, рядышком, и сколько их — не перечтешь. А на каждой по человеку болтается. Я будто бы мимо иду, и так страшно, так-то страшно...
А, ну тебя!—рассердился горбатый.— Чего ж ты в анпираторы лезешь?
Да куда же мне было деваться? — оскорбленно ответил Аким.— Марьсеменну-то, госпожу Лядову, все одно, по темечку Моська с Гришкой тюкнули.. А мы как сироты. Одно слово, как неприкаянные сделались, ну, и полезли, как тараканы. Теперь и рад бы выскочить, да как?
А я так думаю. Набрать бы мне червончиков-ло-
банчиков да сигануть, скажем, к полякам, а то хошь п к туркам. С деньгами везде можно!
К туркам? К нехристям? Которые конину жрут?
Везде люди живут, а что касаемо конины, это они сами жрут, а других не принуждают. Он конину трескает, а ты, скажем, баранину. Кому что...
Далеко, страшно.
Горбатый маляр продолжал:
Сам-то, Емелька, бывалый человек. Он только
том и думает, как бы ему в Турцию проскочить.
Да ну?! — изумился Аким.— Чего ему там понадобилось, у турков-то?
Для безопасности. Думаешь, не боится? Ого! От верного человека знаю: страсть как задумывается. 11а других накидывается: вы, мол, сукины дети, меня и такое дело втравили. Беспременно быть мне на плахе!
А они что?
А они вот что: кто, мол, кого затягивал, про то трудно сказать. Друг дружку тянули. А теперь наша запарилась, не расхлебать. Ну, и нужно до | онца держаться тесненько. Авось, дело-то наше и выгорит!
- Трудно, чтобы выгорело. Михельсонов-то наших мот как расчесывает! А тут еще, говорят, сам Суворов- гиарал катит.
Аким'тревожно заскреб покрытую рубцами спину.
Пропадем, как пить дать, пропадем!
А ты не хнычь! Что такое? — вскинулся на него маляр.—Снявши голову, по волосью не тужат. Я, брат | ы мой, так думаю: все трын-трава нашему брату! По
райности хоть попользоваться чем». Вот я до девок лютый.
Все вы, горбачи, до девок люты!
Может, от горба! — согласился маляр.—А только мне без бабьятины тошнехонько.
А мне так без особой надобности. Еще зимой — | ак-сяк, чтобы теплее спать было, а летом я не охочий..
А Марфутку от меня-таки оттягал! — попрекнул маляр.
А ты моего добра не троясь! Мало тебе других девок?
Левонтий твой — сволочь. Свою-то Грушку припрятал. Все говорят — красавица, белолица, круглолица...
А ты раздобудь. Я тому не противный!
К ночи раздобуду. Мои парни уж вытащат кралю из Той щели, куда забилась. Посмотрим, какова кургановска первая красавица.
Пойдем на двор, поглядим, как наши пляшут,— предложил Аким.
Они вышли. Двор уже гудел сотнями пьяных голосов.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Б
ежать ночью, как рассчитывал Анемподист, ему не удалось: кто-то, должно быть Назарка, давно имевший на старого управляющего зуб, нашептал анпиратору», и тот отдал приказание «заарештовать» (•нова и Анемподиста, и Карла Иваныча, и ходившего и старостах Антона Добрых. Арестованные были свя- 1аны веревками и посажены на пожарною вышку, стоявшую на краю барского двора. К ним были приставлены сторожами добровольцы мальчишки и девчонки. Мелюзгу забавляло иметь в своем распоряжении старших, еще недавно казавшихся такими всемогущими, можно было покуражиться. Какая-то сопливая девчонка несколько раз пребольно щипнула Карла Иваныча, другая все норовила ткнуть в глаз старосте сучочком. Десятилетний Никешка, сын Левонтия, предводивший этой ватагой, не рисковал истязать арестованных, но изводил их тут же выдуманными рассказами о планах расправы с ними «анпиратора». Сидя на полу вышки на корточках рядом со своей | ривоногой сестренкой Машкой, он живописал, как автра «верные царские слуги» из кургановцев и без- водновцев сначала будут стегать «виновных» плетьми, йотом выдерут у них все волосы, а уж потом примутся разнимать их на части.
Немчу зивот распороть надо!—высказывала соображение Машка.— Мозет, в его зивоте маленький есть!
Никишка залился смехом:
Вот дура так дура! Разе у мужиков маленькие бывают?
Машка смутилась, но потом нашла возражение:
У наших мужиков, точно, маленьких не бывает, а у немчей бывают.
Это было сказано таким уверенным голосом, что Никешка оказался сбитым с толку и стал коситься на действительно большой живот злосчастного немца.
Немчи — они хитрые! — продолжала Машка.— Тятька говорит: немец облизьяну выдумал. Немчи лягушек жрут...
Никешка, изменив голос, обратился к Карлу Иванычу.
Дяинька! Можешь облизьяну выдумать?
Карл Иваныч подумал, потом ответил:
Связали по рукам да по ногам и еще хотите, чтобы вам что-то выдумывали!
Посовещавшись с товарищами, Никешка предложил такой способ: развязать «рештантам» руки, конечно, нельзя, потому что тогда они смогут всех побить и утечь, но развязать ноги — пущай выдумывают облизьяну.
Ноги немца оказались развязанными, но тогда он вспомнил, что обезьяну можно сделать только из живого межвежонка. Медвежонка под рукой не было, и от мысли сделать немедленно обезьяну пришлось, к общему сожалению, временно отказаться. Тогда Карл Иваныч предложил мелюзге заняться предсказанием будущего по рукам, и ребятишки, забыв о своем намерении снова связать пленникам ноги, стали показывать немцу свои покрытые лишаями и бородавками лапки.
Глядя на грязную ручонку той девочки, которая только что упорно пыталась воткнуть ему в глаз щепочку, Карл Иваныч жалобно заохал.
Ой, плохо! Ой, жаль мне тебя! — участливо сказал он. — Ой, какой плохой твой участь! Ой, как тебе будет плохо! Скоро очень тебе будет плохо. Твоя мать будет много плакать, потому что тебе в пузо заберется гадюка ядовитая и будет сосать твое сердце.