— Просто ты не используешь полностью свое воображение. Ты мог бы изучать однокурсников, изучающих индейцев. Впрочем, мне понятно, почему ты подался сюда. Будь я навахо или хопи, натягивающим нижнее белье на глазах у очередного благонамеренного белого мальчика, я бы сорвал со стены дедовский дробовик и нашпиговал ему задницу свинцом. Других это, конечно, не отпугнуло бы: они просто занесли бы в блокнотики соответствующее наблюдение.
Кервин укоризненно поводил шариковой ручкой перед носом у собеседника.
— Ты передал самую суть своей проблемы, сам того не заметив. Как раз в этом, а вовсе не в кричащем облачении, смысл твоего протеста: опора на словесное и физическое насилие, подменяющее подлинное самовыражение.
— А они, выходит, самовыражаются? — Кипяток указал на последних игроков. Почти все матчи уже завершились, но кое-кто был не в состоянии отойти от дорожек, не сбив напоследок еще пару-другую комбинаций кеглей. — Ты называешь это насилием, а я — жизнью. Различие между моими друзьями и этими картофелинами на ножках заключается в том, что мы терпимы. «Мне не нравится твой образ жизни, твоя прическа, я презираю все, что тебе дорого» — я же слышу все это с тех пор, как впервые научился понимать речь! Но все равно мне присуща терпимость. У меня не подскакивает давление, когда я вижу субъекта в ковбойских сапогах, джинсах и фланелевой рубашке с остатками еды недельной давности на груди. А твоим «нормальным» людям достаточно разок на меня взглянуть — и они уже тянутся за табуреткой.
— Ты пользуешься стереотипами, — с улыбкой возразил Кервин. — Как и они — в отношении тебя.
— Они и есть настоящие стереотипы. Даже не «стерео», а монотипы. В целой толпе не сыщешь ни одной индивидуальности… Впрочем, — Кипяток сбавил тон, — если мы выпьем по банке коки, я сумею вытерпеть твои объяснения.
Кервин извлек пару мятых купюр.
— Только на сей раз, будь добр, принеси сдачу.
— Может, я и анархист, но не вор.
— Тогда смотри, не окажись забывчивым анархистом. Мне нужны деньги на бензин.
— Успокойся, за мной не заржавеет. — Подходя к буфету, он опасливо оглянулся, но его мучитель давно убрался. На беду, Кипяток не нашел и прежних официанток. Буфетчик отвернулся от Кипятка, наливая коку.
Кипяток сгреб сдачу — без малого доллар. Задумавшись, стоит ли прикарманить мелочь целиком, он принял решение разделить монеты пополам: иначе что подумает о нем бедолага Кервин?
Кипяток еще немного потянул резину, но подтрунивание над студентом не доставляло ему большого удовольствия: Кервин парировал нападки вежливо и спокойно. Такого, как он, было совершенно невозможно вывести из равновесия. Блестящее самообладание! Прежние попытки Кипятка смутить Кервина тоже редко приводили к успеху. Даже если бы он по оплошности залил кокой его аккуратные записи, то получил бы в ответ затрещину, но не дождался от студента-социолога настоящей обиды. К тому же вся соль заключалась в том, чтобы поколебать его душевный покой, а не причинить физическое страдание.
На прощание Кипяток прошелся по родителям Кервина, но тот лишь слегка разрумянился, вместо того чтобы разразиться бранью. Время было еще детское, и Кипяток надеялся разыскать Миджа и Дреко, чтобы втроем прокатиться в машине Дреко по автостраде. Если и эта надежда не сбудется, ему оставались разве что «Нора» и здоровый сон. В последнем случае он счел бы удачей, если бы проспал до следующего вечера.
Он уже был готов уйти, когда вдруг приметил игрока на последней, тридцать шестой дорожке. Ничего особенного, даже ростом он был всего лишь с самого Кипятка. Коричневые джинсы, рубашка с длинными рукавами. Последнее показалось странным: в кегельбане было тепло даже поздним вечером; с другой стороны, на свете хватает мерзляков.
Игроку предстояло разбить «десять и семь», самую сложную из всех возможных комбинаций, — так, во всяком случае, рассудил Кипяток, не обладавший специальными познаниями в игре.
Собственно, он даже не наблюдал за игроком и засек его бросок лишь краем глаза. Остановиться его заставил не сам бросок, а способ, каким он был совершен.
Шар прокатился по правому краю дорожки и, опрокинув шеренгу из десяти кеглей, исчез из виду. В следующее мгновение Кипяток замер, словно с размаху налетел на стеклянную стену: шар появился снова, каким-то образом выкатившись раньше времени из автоуловителя, совершил прыжок, как мангуст, охотящийся за коброй, произвел поворот на девяносто градусов и свалил оставшиеся семь кеглей.
Ничего себе!..
Сперва Кипяток решил, что отказал автоуловитель, каким-то образом пославший шар обратно на дорожку. Но в этом случае шар не стал бы подпрыгивать и сворачивать в сторону. Такое могло бы случиться в мультфильме, но не в реальной жизни с шаром весом в пятнадцать фунтов.
Кипяток неподвижно ждал продолжения, сжимая в кулаке недопитый стакан с кокой. Мужчина опять произвел бросок, но чудо не повторилось. Все остальные его броски тоже не вызывали удивления. Он набирал хорошие, но не сногсшибательные очки.
Кипяток уже решил, что этим вечером галлюцинации посетили его раньше обычного, но тут мужчина опять произвел свой коронный бросок — не обыкновенный, когда шар врезается в комбинацию слева или справа от головной кегли, а исключительный: шар прокатился по правому краю дорожки, остановился футах в трех от кеглей, прыгнул в центр и принялся лютовать по спирали, сбив в итоге все кегли до одной, после чего лениво переместился в правый желоб и канул в автоуловитель.
Невероятное зрелище! Кипяток уже был готов к тому, что шар вернется к игроку прямо по дорожке. Впрочем, игрок, потягивая пивко, ждал шара как полагается — из автоуловителя.
Если одноразовое нарушение законов природы еще можно было списать на случайность, то повторное чудесное поведение шара требовало объяснения. Самому Кипятку это было до лампочки, он не мнил себя ученым. Пускай поломает голову Кервин.
Тот удивленно поднял на него глаза.
— Я думал, ты уже ушел.
— Я тоже так думал.
— Что же заставило тебя вернуться? Удовольствие от моего общества?
— Что же еще? Ты меня пленил. — Он указал в сторону дальней стены. — Видишь вон того типа?
Кервин послушно обернулся. Почти все дорожки успели опустеть, и он мог ясно разглядеть одинокого игрока.
— Вижу, а что?
— Сам он, может, ничего собой не представляет, а вот о его бросках этого не скажешь.
— Увы, меня интересует не игра, а люди.
— Этот тип вовсю нарушает законы Ньютона. Я серьезно. Я видел, как брошенный им шар останавливается на полпути и припускает перпендикулярно дорожке. На бумаге можно еще и не то насочинять, но попробуй отправить так тяжеленный шар!
— Забавно! — В устах Кервина это слово прозвучало сродни ругательству. Он опять уставился в свой блокнот. — Я через минуту ухожу, а ты можешь дожидаться, пока погасят свет.
— Пойми, я не шучу! Понаблюдай за ним. Я дважды наблюдал этот трюк. Может, это какой-нибудь изобретатель, испытывающий новый способ дистанционного управления, хотя я не заметил, чтобы он нажимал на кнопки или отдавал звуковые команды. Наверное, это профессионал-виртуоз. Или просто местный житель, научившийся пренебрегать незыблемыми правилами термодинамики.
Кервин нахмурился.
— Что ты смыслишь в термодинамике?
— А ты? Последи за ним. Ведь ты сюда для того и притащился, чтобы вести наблюдение.
— Хорошо. Но я соглашаюсь исключительно потому, что ты впервые просишь у меня не денег.
Они стали вместе наблюдать, как игрок производит бросок за броском, спокойно и с ленцой совершая традиционные манипуляции завзятых посетителей кегельбана. Волшебные броски больше не повторялись.
— Выходит, я посрамлен, — молвил Кипяток, не испытывая на самом деле угрызений совести. — Но я видел эти броски — видел, и все!
Кервин не отрывал взгляд от игрока.
— Не знаю уж, что ты там видел, но в одном ты прав: необычная личность!
Пришел черед Кипятка испытать замешательство, чего он терпеть не мог.
— Что ты болтаешь? С той минуты, как я тебе о нем сказал, он делает только заурядные броски. Я ведь тоже не спускаю с него глаз.
— Ты прав: броски самые заурядные. Но есть еще кое-что, что заурядным никак не назовешь.
Кипяток уставился на игрока, разваливающего простейшую комбинацию из двух кеглей.
— Что именно?
— А ты присмотрись. Обрати внимание на его руки в тот момент, когда он выпускает шар.
Кипяток последовал совету, силясь отыскать что-либо необычное в повадках объекта. Ему представлялся скрытый приборчик или что-то в этом роде. Игрок сделал три положенные шага и бросил шар, посбивавший половину кеглей. Потом, согласно ритуалу, глотнул пива, дожидаясь, пока автомат вернет шар.
Пристальное внимание Кипятка было вознаграждено.
— Есть! На правой руке у него шесть пальцев.
Кервин медленно покачал головой.
— Не шесть, а семь.
— Хорош гусь! Ишь, отрастил! А на левой?
— Это еще забавнее: другая рука нормальная. Семь пальцев на. правой руке, пять на левой. Любопытно, как у него дела с правой ногой?
— Представляешь, чего еще у него наворочено?
Кервин скорчил гримасу.
— Псих!
— Очень может быть, но тут уж ничего не поделаешь. Пройдет еще пятьдесят лет, прежде чем я смогу претендовать на бесплатное медицинское обслуживание, но к тому времени эта система все равно обанкротится… Никогда еще не видел семипалых людей! Но будь у него хоть тридцать пальцев на руке — это все равно не объясняет тех двух его ударов, которые я видел.
— Я уже готов принять твои слова на веру. Жаль, что сам я этого не наблюдал. — Кегельбан к этому времени почти окончательно опустел. На первых восемнадцати дорожках уже прибиралась ночная смена. Кервин посмотрел на часы. — Еще четверть часа — и нас отсюда попросят. Они скоро закрываются.
— Как же нам быть с этим чудаком?
— Не спрашивай об этом меня.
— Так давай спросим его самого!
— О чем, интересно? Он, наверное, очень чувствителен к своему уродству. Человек имеет право иметь столько пальцев, сколько ему нравится. Кому какое дело?
— И это говорит будущий ученый! Где твоя любознательность?
— Если ты такой любопытный, иди и спрашивай.
— Это ведь ты у нас будущее светило, а не я, — бросил Кипяток. — Ступай, я посторожу твой стакан.
— Я его уже допил. И вообще, на сегодня с меня довольно.
Кервин встал, но тут же снова уселся и уставился на свои записи.
— Взгляни! — предложил он Кипятку еле слышно.
— Совсем сдурел? — Вопрос был риторическим: Кипяток уже поставил на психическом здоровье собеседника жирный крест. — Сдалась мне твоя дурацкая писанина!
Кервин схватил Кипятка за отворот куртки и притянул к себе.
— Притворись, что смотришь, — прошептал он.
Кипяток озирался, как кот, знающий, где прячется мышь.
Только сейчас он понял, что заставило Кервина с нарочитым интересом углубиться в свои записи. Двое вошедших в кегельбан через задний ход вполне могли сойти за нападающих американского футбола, причем не из университетской команды, а скорее, из клуба «Далласские ковбои». Впрочем, внимание Кервина привлекли не столько их габариты, сколько выражение лиц, движение глаз, рисунок челюстей. Все вместе четко складывалось в непрошенное при данных обстоятельствах слово «полиция».
Двое здоровяков не обращали внимания ни на кого, включая негромко препирающихся молодых людей. Их путь лежал к тридцать шее-той дорожке. Игрок с невиданной «клешней» не заметил их приближения. Он мирно дожидался возвращения шара, задумчиво разглядывая семь кеглей, устоявших после последнего броска.
Один из полицейских положил руку ему на плечо и заставил обернуться. Глаза игрока расширились, да так, что Кипятку и Кервину стала ясна его реакция. Игрок и полицейский — шпиц и волкодав — внимательно смотрели друг на друга. Потом игрок осторожно нагнулся, чтобы подобрать шар. Второй полицейский отрезал ему путь к отступлению.
Игрок выглядел точь-в-точь как персонаж из телефильма, не знающий, где спрятаться. Но поскольку все происходило в реальной жизни, то ни в полу, ни в бетонной стене не появилась дыра, в которую он мог бы юркнуть. Полицейские взяли его за руки и стали подталкивать к лестнице, хотя у Кервина не было сомнений, что при необходимости они могли бы поднять его, как пушинку.
— Хреновина какая-то, — подал голос Кипяток. — Они даже не заговорили с ним, а просто сцапали.
— Может быть, они уже пытались арестовать его, — Кервин снова вперил взгляд в свои записи. — В любом случае это не наше дело.
— Типичный яппи. Сначала разглагольствуешь об истине и справедливости, а потом выясняется, что для тебя главное — зарыться поглубже.
— А тебе хочется чего-то другого? Сиди и не дергайся.
— Почему же? Я весь вечер только к тому и стремился, чтобы во что-нибудь влипнуть.
Кервин тревожно огляделся. В кегельбане оставалось не больше полудюжины энтузиастов, причем до ближайшего было дорожек десять-Никто из них не обратил внимания на безмолвную драму, разыгравшую юся у тридцать шестой дорожки.
Полицейские были такими гигантами, что вполне могли не заметить Кипятка, если бы тот не кинулся им прямо под ноги. Необычный игрок тоже уставился на него, не выпуская из рук поблескивающий шар, в котором Кипяток не усмотрел ничего особенного.
— Здорово, парни! Что за программа на сегодня? Кажется, поздновато, чтобы штрафовать за переход улицы в неположенном месте?
Полицейские переглянулись и дружно вперили взгляд в недомерка, оказавшегося у них на пути. Их молчание убедило Кипятка в правильности первого впечатления: он стал свидетелем грязной истории.
Вместо того, чтобы рявкнуть: «Прочь с дороги, панк!», они попытались его обойти.
— Какие-то вы неразговорчивые, парни. — Кипяток метнулся в сторону и снова встал у них на пути. — Лично я никуда не тороплюсь. Выкладывайте, что вы затеяли? — Он посмотрел на игрока. — В чем дело, приятель? Чего это они на тебя взъелись?
Игрок был либо слишком сосредоточен, либо слишком напуган, чтобы ответить. Полицейские повели его к дверям по проходу между двумя рядами кресел. Кипяток остался на месте, дабы создать впечатление, что он перестал лезть не в свое дело, но в последний момент оказался перед ними в третий раз. Он уже решил, что при необходимости сумеет до бесконечности описывать вокруг них круги.
— Как насчет ордера на арест этого парня? Решили, что можете захомутать первого встречного? Ничего, мы свои права знаем!
Детины вторично переглянулись. Один из них наконец заговорил.
— Уходи. — Голос был низкий, поднимающийся как бы из глубины, как пузырьки, выходящие на поверхность масла. При всей своей лапидарности ответ определенно потребовал от гиганта немалого напряжения.
— Уйти? Ладно, только куда мне уходить? Подскажите. — Он покосился на игрока, хранившего молчание. — Слушай, приятель, если у тебя возникли проблемы, то я знаю хорошего адвоката. Он уже дважды организовывал мне освобождение под залог. Хочешь, я ему позвоню?
— Я… Я… — забормотал семипалый. Его состояние именовалось не испугом, а смертельным ужасом. Простое задержание никак не могло вызвать подобную реакцию.
— Слушайте, парни, даже слепому видно, что вы нарушаете статьи Двадцать четвертую и двадцать пятую муниципального кодекса Нью-Мексико, пункты с шестого по десятый. Так что либо вы немедленно Показываете ордер, бляху или письмо от мамочки, либо лучше вам отпустить этого малого подобру-поздорову.
Поверх дорожки номер тридцать два Кервин наблюдал, разинув рот за панком. Когда Кипяток отстегнул от своего обмундирования длинную хромированную цепочку и стал небрежно ею помахивать, зажав в правом кулаке, у Кервина отвалилась челюсть. На цепи болталась связка ключей, помятый символ автоконцерна «Мерседес», две ручки от дверей общественных туалетов и древняя открывалка для пивных банок. Цепь была добрых два фута длиной.
Лениво вычерчивая цепью круги в воздухе, Кипяток вопрошал: