…Посреди площадки перед Резиденцией лежал бесформенной грудой мертвый мишка. Подбежавший член свиты еще раз по нему выстрелил, хотя и так было ясно, что зверь не притворялся, а ушел, наконец, из этого неприветливого Заповедника в свой медвежий рай. Нигде не могли найти Министра.
ГЛАВА II
— Егерь! — окликнул Пер недавнего своего посредника в переговорах с Министром. — Передайте Прокурору, что Министр, наверное, у себя в спальне…
— И, кстати, живой.
Пер обернулся: Дермот Уэлш как обычно стоял сзади незамеченным — этому «искусству» Дермота обучили в специальной школе, и с тех пор он уже не умеет подойти к вам по-простому, открыто, по-человечески.
— Ты его видел?
— Люди Прокурора не вполне довольны результатами охоты… Это заметил бы и ребенок, но почему — в спальне, Пер?
Пер окинул мечтательно Резиденцию взглядом. Потом сказал:
— Когда кончится мой контракт, Уэлш, я не стану больше возобновлять его ради этих забытых богом задворков мира, я хочу отдохнуть в своем собственном доме, и чтобы лошади были — пара лошадей, как нормальный человек… А что такое нормальный, Уэлш? На твой вкус, это, наверное, тот, кому нипочем любой противник, хоть сам сатана… А по-моему, Уэлш, нет ничего более нормального для человека, чем прятаться от бед этого мира в спальне своего дома. Видишь ли, вопрос спальни в истории человечества освещен пока только с одной стороны — партнерских физических упражнений. На самом деле, о спальне можно писать философские трактаты. Здесь такое же невозделанное поле для литературы, как этот вот пустырь, обитатели которого называют себя Большой Империей, — для Цивилизации. Спальня исхожена литературой вдоль и поперек, но… в одном только направлении, а именно — ввиду нашего происхождения на этот свет. Но разве не из спальни мы все предпочитаем также и покидать его, когда приходит срок? Открой некрологическую энциклопедию, где описаны кончины всех известных персон. Пропустим случаи ухода в мир иной из собственной постели «после тяжелой и продолжительной болезни» — здесь все ясно. Но посмотри, кто был застигнут врасплох вблизи своего очага. Все они или самостоятельно, из последних сил, доползают умирать в спальню, или их переносят на руках туда слуги, но… Мы можем пренебречь фактами, закрыть некрологическую энциклопедию и довериться только интуиции многих честных писателей. Даже те из них, кто любит приканчивать своих героев на каждой странице, чтобы поменьше говорили, но побольше стреляли и целовались эти сильные, красивые и положительные во всех отношениях персонажи, — уверяю тебя, ни один благовоспитанный, из хорошего общества такой литератор не бросит никогда своего героя покидать этот мир на улице, как бродяга, если будет хотя бы толика возможности покончить с ним по-людски, вблизи дома, а еще лучше — внутри дома, чтобы герою уже наверно хватило сил приползти в спальню. Думаешь, случайность? — недоверчиво спросил Пер. — Вовсе нет! Настоящий писатель интуитивно знает правду! И если фрейдист тебе скажет, что нет большего либидо для человека, чем прятаться под своим одеялом, когда страшно и больно, то Пер тебе скажет больше: если в последнюю минуту жизни мы лезем под одеяло, из-под которого когда-то сюда пришли, значит, дальше — по ту сторону спальни — действительно есть та дверь. Поверь, Уэлш, только сознание этой тайны дает мне силы верить в нашу миссию и работать на Цивилизацию здесь, с аборигенами.
— Ты уверен, что стреляли именно в Министра? — прервал его Дермот Уэлш.
— Видел своими глазами. Представь, его спасла именно «табакерка», как ее назвал Йоцхак. Первый выстрел был предназначен именно Министру, а не медведю. Стреляли с глушителем, я, ничего не слышал, зато жакан прямо перед моим носом шлепнул по «табакерке», когда она уже лежала у него в нагрудном карманчике.
— Ты удачно выбрал на этот раз именно стальную вещицу, — сказал Уэлш. — Она сработала не совсем так, как ты это расписывал, но жизнь Министру спасла. Наш ящик с игрушками теперь только поднимется в цене.
— Все же Йоцхак прав, мы еще далеки от цели и надо быть осторожней. Теперь вот Прокурор стал мутить воду — я на него не рассчитывал.
— Слышишь, кричат, что нашли Министра?
— Причем в спальне, под одеялом, дрожащим от страха, как я и сказал. Пошли отсюда, — распорядился Пер. — Не надо колоть им глаза, будем с ними деликатны.
Пер и Уэлш вернулись в Домик. Йоцхак Смоленскин в ожидании коллег развлекался тем, что наговаривал в диктофон фразы разными голосами и после с удовлетворением прослушивал, стирал запись и опять наговаривал бессмыслицы вроде: «… ситуация в мире сложилась довольно благоприятная, вы бы могли ею воспользоваться… насколько это хорошо известно, мировое сообщество вполне разделяет ваши стремления… мы прекрасно сознаем всю мощь и значимость вашей политики для мирового сообщества».
— Жаль, что мы не можем пустить сюда прислугу, — сказал Пер. — Приходится подавать себе самому, а так хочется иногда принять горячий чай в стакане, с парком, из рук женщины… на русского это действует усмиряюще.
Он включил плитку, на которой быстро закипела вода в чайнике.
— Должен вам также сообщить, — произнес вдруг голосом Пера Йоцхак в диктофон, — поскольку приехал в Заповедник Прокурор, то завтра будет здесь и племянница его, красивая девушка, чей образ, без всякого сомнения, был сейчас в воображении перед главным техником Станции связи с Цивилизацией.
Пер налил себе чай и сел с этим задушевным напитком в кресло.
— А теперь послушаем философские рассуждения русского, — произнес Йоцхак нарочито с «аканьем»…
— Смоленскин, заткнись, — зарычал на него Дермот Уэлш, — ты же знаешь, как я этого не люблю, репетируй у себя на Станции.
— Наверное, Дермот, тебе пора возвращаться домой, в Цивилизацию, здесь ты скоро превратишься в сторожевого пса.
Уэлш и Пер — один с сожалением, другой с осуждением — оба посмотрели на Йоцхака.
— Просто я знал одну собаку, — объяснил тот… голосом кинолога, подающего команду собаке, — которая не переносила звуков пианино и поэтому так и не научилась охранять театр…
— Если Мария приедет только завтра, — прервал его Пер, — будет доказательством больше, что дядюшка ее замышлял тут недоброе. Я почему-то уверен, что Мария всегда все знает наперед, и вот побереглась…
— Возможно, Мария просто не любит пафоса, — сказал Йоцхак, — который сопровождает Прокурора даже на рыбалку,
— Да, Мария редкая индивидуалистка в здешнем стаде, — начал усложнять беседу Пер: это была рутинная словотерапия для Персонала, как притчи бога, чтобы «апостолы» чувствовали себя комфортно рядом с главным техником. Все-таки они занимались тут деянием, которому Цивилизация не могла пока дать окончательной моральной оценки, действовала, что называется, положа руку на сердце, но если у самой Цивилизации сердце казалось техногенным мотком проводов, то исполнителями ее воли были живые люди, для которых обычно не к лицу идти против совести, и душа их часто требовала у разума объяснений и логику их поступков. Персонал можно было бы обвинить в самооправдании такого рода, но легко рассуждать, мирно трудясь или вкушая отдых, среди людей — Там; и совсем по-другому станет думать иной, оказавшись среди диких аборигенов Земли — Тут…
— Необычный для патриархальных империонов индивидуализм девицы Марии производит впечатление даже некоторой цивилизованности, — продолжил Пер. — Впрочем, во всей популяции, может быть, наберется еще десять или там пятьдесят праведников — мы же не знаем наверно, мы пока работали только с лидерами. Если между Министром и Прокурором действительно в чем-то конфликт, значит, у нас в планах ошибка. В программах, которыми снабдил нас планирующий офис, стадо оценено как монотонное, конфликтует только на нижних кишечных уровнях, в основном из-за корма. Допустим, мы вызвали некоторую активность и противоречие у особей привнесением в среду техногенных игрушек, в особенности — электронных в последнее время, но эксперты прогнозировали оценку наших игрушек стадом значительно ниже, чем оценку корма. Означает ли это, что эксперты ошиблись в прогнозах и реакция на игрушки оказалась наоборот даже столь высокой, что особи выдвинули непредсказуемого лидера? Конечно, мы должны учитывать, что опасной нехватки корма пока что популяции не грозит, и поэтому на игрушку может быть высвобождено больше личной энергии особей. Этот момент, безусловно, вносит в жизнь стада повышенную агрессивность… Рост насилия и убийств в стаде из-за электронных и механических устройств, кстати, развивается нормально по прецеденту в Союзе в Южном Полушарии, а в отношении текстиля и поп-музыки даже заметно некоторое охлаждение. Однако принципиального предпочтения особями игрушек перед кормом пока не наблюдается, стадо в целом остается пока культурой, а не цивилизацией, хотя взаимно раздражено уже в более наклонной плоскости… Мы запросим еще раз экспертов и заранее подготовим жизнеобеспечение Станции в условиях игрушечной войны, то есть войны из-за игрушек… Впрочем, это будет, конечно, большим сюрпризом для экспертов по планированию. Мы впервые столкнулись с феноменом утраты аборигенами — по причине игрушек — чувства самосохранения. Их реакция на игрушку поистине феноменальна. Я даже могу заподозрить в этом хорошую предрасположенность этноса к очеловечению, и если так, то мы столкнулись здесь с известной степенью лояльности аборигенов к чуждому им техногенному продукту. Вспомним, в Союзе в Южном Полушарии особи убивали друг друга уже только за одно то, что кто-то осмеливался владеть лично техногенной игрушкой, тогда как здесь убивают уже обратно, чтобы завладеть игрушкой именно в личное пользование. То есть мы имеем здесь дело с более развитой культурой — и это упрощает задачу. Если стадо в целом положительно смотрит на игрушку, значит, умственное развитие здесь уже не двухнедельного, а, по крайней мере, двухлетнего малыша, когда он не только уже сознательно измазывается в своих экскрементах, но хотя бы уже бессознательно реагирует на звук погремушки или яркие цвета воздушных шариков. Таким образом, возможно переключение общего внимания популяции с ее лидеров на более высокие и стабильные ценности… Что ты на меня смотришь как на рехнувшегося, Йоцхак, ты прекрасно знаешь, что я говорю о простейших ценностях, таких как десять заповедей, для начала… Просто тебе оскомину уже набила фраза «общечеловеческие ценности», которую ты постоянно слышишь от Министра во время ваших переговоров, или как там это у вас называется… Да, так вот. Успешное отвлечение внимания стада с лидера на игрушку — то есть на ценности более высокие — можно теперь прогнозировать положительно, и, следовательно, можно говорить о завершении миссии Станции в Большой Империи уже к следующему сезону. Но если Прокурор действительно стрелял в Министра, то Прокурор — именно тот второй лидер, которого выдвинуло стадо неожиданно для наших экспертов, причем та часть стада, которая быстрее других среагировала на игрушку как отличное от корма, и выделилась она уже после начала наших с вами здесь операций. Безусловно, у части аборигенов произошло снижение чувства самосохранения в условиях кризиса, вызванного привнесением в район техногенной игрушки. Но мы можем предположить и обратное, а именно, что на популяцию частично снизошла почему-то благодать… и они заподозрили, что, занимаясь только едой, они так и останутся культурой, а не цивилизацией. Если так, то мы, повторяю, имеем дело, несомненно, с более развитой психикой, что, с одной стороны, упрощает нашу миссию. Но лишь в том случае, если все это — результат нашей деятельности — хотя трудно предположить, что игрушки могли так продвинуть аборигенов: обычно на это уходит два или три поколения особей, уже включившихся хотя бы в простейшую работу Цивилизации, а если это не игрушки, тогда — что?
— Я тоже думаю, что они здесь сильно шагнули вперед, — заявил Йоцхак. — Разыгрывать драму на охоте вместо того, чтобы просто огреть своего Министра дубиной — это, конечно, уже немного Цивилизация.
— Твой цинизм, Йоцхак, только тем хорош, что ты умеешь его вовремя изобразить. Вот и Уэлш, наконец, проснулся, прямо ожил при слове «дубина», а я как раз хотел сказать нечто важное, что пришло мне в голову. Ведь если это — благодать, если это — Он обратил, наконец, здесь свое внимание, то… наши операции здесь становятся, в общем-то, проблемой. Как вы сами понимаете, мы не можем Ему переходить дорогу. Нам придется менять всю программу, или оставить пока этот район Земного шара в покое.
— Мне тоже хочется домой, Пер, — отозвался Уэлш. — В отличие от тебя, я бы не стал прерывать свой контракт с офисом — меня чем-то притягивают эти, богом забытые, как ты говоришь, задворки мира, эти дикари, эти земные аборигены, но такие рожи, как здесь, в Большой Империи, я еще нигде не видал и очень надеюсь, что больше не увижу… Нет-нет, скорее домой! К дьяволу этот район! Мне даже удивительно слышать, о каком таком озарении ты говоришь? У моего кота дома в Сан-Кузнечихе более осмысленный взгляд, чем у любого здесь из свиты Министра, я не говорю уже о людях Прокурора…
— У Марии довольно умное личико, — вставил Йоцхак.
— Истинно говорю, мутант она, да простятся мне мои прегрешения… — сказал Пер.
ГЛАВА III
Министр и глава правительства Шенк Стрекоблок, все еще потрясенный дневным происшествием, отогревал свой ужас в Резиденции у камина. Греться у открытого огня было привилегией лидеров, простые империоны могли жечь дрова только в закрытых печках. Зато слово «простые» было, в свою очередь, символом нравственной чистоты, и сознание морального превосходства как бы заменяло им тихие впечатления от игры открытого огня в камине, как в Резиденции у Министра.
— Господин Калиграфк! — доложил слуга.
Через минуту в дверях выросла фигура Прокурора. Он кивнул, прошел тоже к камину и надолго вдруг замолчал. В отличие от шарообразной головы Министра у Прокурора лицо было плоским, вытянутым и, если говорить в терминах главного техника, вряд ли «по экстерьеру» можно было судить о принципах выдвижения лидеров в стаде: к тому же, вполне может быть, что сейчас у камина сошлись не самые красивые представители стада, хотя в массе, конечно, «простые» аборигены Большой Империи были еще уродливей, чем даже их лидеры. Сказать уродливей, впрочем, все равно, что ничего не сказать. Племя было настолько внешне без-образным, что, наверное, из инстинкта самосохранения выработало в своей культуре уникальную этику «прекрасной души». Считалось, душа тем прекрасней, чем уродливей лицо и тело. Уродливый — значит, с прекрасной душой. И в этом была даже своя логика. Уродливый внешне получал взамен от стада аванс в виде прекрасной души, попадал в сословие «простых», а значит, нравственно более чистых и морально более превосходных. Однажды Пер обратил внимание, что некоторые дети здесь лет до пяти-шести выглядели как нормальные человеческие дети; и все равно потом вырастали почему-то уродами. Познакомившись с местной этикой опрощения, Пер больше не удивлялся.
— Охота сегодня не удалась, — произнес Калиграфк, выходя из задумчивости.
— Судя по тому, что я остался жив, действительно не удалась, — ответил Министр.
— Это все напутали егеря. Я бы их убил! — сказал Прокурор.
— Конечно, напутали. — Министр пошевелился в кресле. — Выпустили медведя слишком близко от Резиденции, и мне удалось уйти от твоих людей.
Прокурор в смущении покосился на Министра и опять надолго и раздраженно замолчал. Свет от огня бесновался у него на морде. Наконец, он еще раз попробовал заговорить.
— Все это твоя подозрительность, Шенк. У нас не в традициях убивать министров. Тем более теперь, когда такие важные переговоры ты ведешь с Большим Конгрессом…
— По мне вели прицельный огонь, Калиграфк, а первый выстрел был просто снайперским.
— Тебе показалось, Шенк.
Министр равнодушно протянул Прокурору иностранную игрушку — глубокая вмятина на ее стальной поверхности, портящая весь вид, просто выводила его из себя, но он был еще слишком слаб для эмоций.
— Вот, полюбуйся, след от выстрела с вашей стороны. Эта вещь спасла мне жизнь, она как раз лежала в карманчике на моей груди.
— Это только шальной заряд, и большое счастье для Империи…
— Вскрытие тоже бы показало, что это, как ты выразился, «шальной» заряд, — перебил его Министр. — Все было рассчитано. Первый выстрел с глушителем, а ружье охотничье, и жакан — на медведя, как положено.
— У тебя нет доказательств, — рассердился Прокурор. — Ты все выдумал, и эту вещь и глушитель…
— Она между прочим, импортная, ты и сам видишь. Мне ее подарил главный техник Станции, наверное, за минуту, как в нее ударил жакан. Этот иностранец, по имени Пер, не успел даже отойти в сторону, и все видел.
— Как же я ненавижу всех этих иностранцев! — не сдержался Прокурор.
— Разумеется, ненавидишь! Ведь это он спас меня и от второго выстрела тоже, — впрочем, это был уже целый залп.
— Я совсем не то имел в виду, — спохватился Прокурор. Я действительно их терпеть не могу. Все они подозрительные, хотя они и подчиняются законам Империи и слушаются нас, но — я чую — на самом деле они от нас… не зависят. Когда кто-нибудь из них подходит близко, меня бросает в дрожь и хочется напасть и загрызть эту двуногую тварь, но какой-то безотчетный страх останавливает… А эта негодница Мария однажды заявила мне, что мои чувства к Персоналу — это чувства дворовой собаки к прохожему из чужой деревни… Я бы убил ее, не будь она мне племянницей.
— Ты отвлекаешься, Калиграфк.
Министр встал с кресла, подошел к сейфу и запер в нем игрушку Пера.
— Ты пришел убедиться, что я жив, здоров и не понимаю, что там, на самом деле, произошло во время облавы… на меня. Ну-ну, не надо воротить нос, господин Прокурор. Все именно так: я и жив, и здоров, и облава проводилась именно на меня… Но я не держу зла, Калиграфк. Мы с тобой старые волки и понимаем, что, согласно святой традиции, у нас нет морального права идти к власти не по трупам. Я вовсе не хочу сказать, что убил кого-то, чтобы стать Министром, но пожрал, что называется, многих. Я бы мог съесть и тебя, Калиграфк, но боюсь отравиться. Чем ближе к трону, тем больше яда скапливается в наших жилах…
— И поэтому ты пытаешься лишить нас части нашего законного наследства в правительственной династии? Мы все равно не позволим тебе искать наследника на этот раз не в партии краймеров! — закричал вдруг Калиграфк. — Наша партия сильна как никогда, и если тебе удается еще контролировать подданных, то лишь потому только, что мы держим их в страхе.
— И по традиции, и по сегодняшним политическим условиям — в особенности, Отцом Наследника должен быть простолюдин! Это создает видимость демократии, а она теперь пользуется большими надеждами в обществе, — сказал Министр. — Как бы вы ни были сильны теперь, я пока не вижу никакой возможности отступить от освященного временем закона.
— Шенк, либо ты и впредь будешь висеть на волоске от гибели, либо ты примешь наши условия: простолюдин должен быть из нашей среды!
— Я уже говорил с дочерью. Она святая, и ради спокойствия и порядка в Империи она готова родить от производителя с уголовной наследственностью, но… — Министр смутился.
— Надеюсь, Шенк, не твоя к нам брезгливость, которую ты не всегда умеешь учтиво скрыть, сдерживает тебя?! — занесся Калиграфк.
Шенк сказал:
— Нет.
Минуту они молчали.
— Не брезгливость! — повторил Шенк Стрекоблок. — И даже… Ольга, дочь моя, святая девушка, говорю тебе, ради будущего Империи согласна на все… Но… — Шенк опять остановился.
— Послушай, Шенк, не ломай себе голову, — развязно поторопил его Прокурор. — Вряд ли ты что-нибудь придумаешь стоящее, чтобы от нас отделаться…