Все материалы, касающиеся этого проекта, заложены в запоминающие устройства и могут быть немедленно воспроизведены. Дополнительных мыслей по этому поводу я, к сожалению, пока не имею. Благодарю за внимание.
Андрей откинулся на спинку кресла и жадно закурил.
Белка на подлокотнике фыркнула и перебралась на стол, под самый традевал. По лицам участников кольцовки мелькнула улыбка. Но их взгляды опять прошли мимо Андрея, и он понял, что и в первый раз, когда он только начинал говорить, они смотрели не на него, а на белку.
И тут он сразу понял, что его взволновало, когда он увидел старинную комнату своей лаборатории: на столе у Норы не было цветов. А сколько он ее помнил, на ее столе каждый день стояли свежие цветы…
Сердце почему-то дало перебой, и он невольно взялся за левую сторону груди, но сейчас же оторвал руку: стареть не время. И не место. Просто в самом деле грустно, что с Норой у них ничего не вышло. Он знал - она любила. Или почти любила. А может быть, была готова любить. А если бы не Ашадеви…
Как она вошла в жизнь - сразу, залпом.
У нее была своя жизнь - она готовилась стать учительницей русского языка и поэтому жила в их городе. И познакомились они только потому, что ей захотелось узнать национальную интерпретацию международных терминов.
И он, честно говоря, не интересовался ее работой. Да и кто, в какие времена интересуется работой учителя? Это же само собой разумеющееся…
Теперь ее нет, а есть третий район зоны Белого Одиночества…
– Андрей Николаевич, - резко спросил Кремнинг, - вам не нравятся наши рассуждения?
Сырцов встрепенулся - он и в самом деле не слушал, о чем говорили на кольцовке. Он мягко, примирительно улыбнулся - Нора называла такую улыбку лисичкиной - и потянулся рукой к белке.
– Я же сказал, что у меня нет новых мыслей. А то, что говорится, сразу не усвоишь.
Белка чуть отодвинулась и опять ухватилась зубами за рукав. Все так же пищал контакт на традевале, с экрана которого строго глядел Артур Кремнинг. Впервые Андрей как следует рассмотрел белку - ее усики, и крохотные кустистые брови, и блестящий, лакированный нос. Он все время дергался, и иногда казалось, что белка гримасничает. И лапы у нее были маленькие, темные, со светлыми коготками… Стоп. А что у тебя на лапке?
На той самой лапке, которую белка держала на отлете, словно припудривающаяся женщина, надулась большая - для белки, конечно, - опухоль. Может, в крупную горошину, а может быть, и больше.
Андрей осторожно взял эту лапу пальцами и медленно развернул к экрану традевала - там светлее. Пожалуй, это нарыв. Самый обыкновенный нарыв. Вероятно, белка занозила ладу и не выкусила занозы, а потом легла спать. И во сне началось нагноение. И занозы в таком разе уже не выкусишь.
Впрочем, звери народ сильный. Они сами делают себе операции и зализывают свои раны. А эта… Эта, видно, слишком молода. Она еще боится боли. И она пришла к нему за помощью.
– Коллега, мне кажется, что нарыв нужно вскрыть, - прозвучал голос с традевала.
Ощущение общения с миром было настолько полным, что Андрей даже не поднял головы. Он только кивнул и ответил: - Да, но чем покрыть взрез…
– Конечно, не бинтом. Обыкновенным антибиотическим пластырем.
Это сказал другой голос, и Андрей понял, что он отнимает время, драгоценнейшее время у людей, собравшихся у традевала. Он поднял взгляд и в проплывающих лицах увидел и интерес и сочувствие, но словно по инерции сказал:
– Извините, пожалуйста… Я отвлекаю вас…
– Что вы, что вы… Мы понимаем…
– Нет, вы действуйте.
– Такое симпатичное существо… (Ну, это, конечно, женский голос.) Кто-то давал советы, но Андрей не слушал. Он поднял белку, посадил на ладонь и, осторожно придерживая, пошел к аптечке. Достал пинцет, пластырь, жидкость местной анестезии.
Как обращаться со всем этим хозяйством, он знал отлично.
Жизнь в тайге приучила его справляться с порезами и ушибами без посторонней помощи. Он зажег свет и хотел было приступить к операции, но новый голос с традевала посоветовал: - Давайте поближе. Я вас проконсультирую.
– Андрей Николаевич, - спокойно предложил Кремнинг. - Может быть, стоило бы отложить ваш уход за домашними животными?
Сырцов посмотрел на его спокойное лицо и ощутил прилив холодного, как кремнинговские глаза, бешенства.
– Понимаете, Артур, это не домашнее животное. Это дикое животное. Оно живет в тайге. А в тайге начинается пурга. И животное, маленькое, беззащитное животное пришло ко мне за помощью! Я покажу вам сейчас, как живет тайга. Посмотрите, и вы поймете, почему ваши возражения, ваши споры - пусть правильные, пусть обоснованные - все-таки не самое главное.
Левой рукой он прижимал белку к груди, а правой включал обзорные телевиды, передавая их информацию в каналы кольцевых традевалов. И все, кто был занят в кольцовке, и те, кто следил за ней у экранов своих телевизоров, увидели, чем живет в эти минуты тайга.
И первые космы поземки, и мглистые тучи снега над качающимися вершинами, и стада коз, уходящих от ветра и снега в лощинки, и прижавшиеся друг к другу лосиные стада на фермах, и все то огромное, из чего складывалась зона Белого Одиночества в эту страшную в своей ярости весеннюю пургу. Потом он подключил звук, и в миллионах домов завыл ветер, затрещали деревья и, как вопль о спасении, пронесся далекий, всхлипывающий от ужаса и напряжений вой тундрового волка: он ушел от пурги под защиту деревьев и теперь звал своих отстающих сородичей.
Андрей между тем подошел к традевалу, сел в кресло и помазал беличью лапку анестезирующим раствором, потом вскрыл нарыв и заговорил:
– Вы сидите сейчас в тепле, за вашими окнами весна. У одних капель, у других цветение, третьи изнывают от жары. А здесь белое безумие. От него страдают маленькие братья. Глупые и бессловесные. И уж если они поняли, что человек может их защитить и спасти, то я надеюсь, что и вы поймете, как важно то, что мы предлагаем. А мы предлагаем совсем немногое. Всего лишь поделиться тем, чего у каждого в избытке. У нас тут холода, у вас жары. У нас снегов, у вас теплого дождя. Всего-то и требуется отдать другому толику ненужного. А когда мы поделимся, каждому станет немного легче. Вот и все. Если вы поймете это, все остальное всего лишь техника.
Он наложил пластырь на лапку, устроился поудобней в кресле и положил белку на изгиб локтя. Она поворачивалась, несколько раз взглянула на него своими блестящими бусинками и вдруг сладко, по-детски беспомощно зевнула. Андрей погладил ее и сказал:
– Извините эту задержку кольцовки. Но у меня, право же, нет свежих мыслей.
Белка накрылась распушившимся хвостом и стала тихонько посапывать. Это был новый звук в балке. Новый и приятный.
Пищал контакт, и сопела,уставшая от боли, бессонницы и холода молоденькая белочка. А традевал молчал. На нем проплывали сосредоточенные и потому слегка грустные лица государственных деятелей, их консультантов, ученых, инженеров. И все они смотрели на маленькую, глупую белку, посапывающую на сгибе локтя Сырцова.
– Собственно, коллектив нашего института, - нерешительно сказал бирманец, - в принципе и не возражал. Нас интересует лишь техника… И окончательное направление коридоров. Наши предварительные подсчеты показали, что осуществление проекта позволит нам потеснить джунгли и, следовательно, болот.
Говорили другие, уточняли возможности и трудности, но ни кто, ни один человек не протестовал, собственно, против проекта. Кажется, и в самом деле начиналась техника. Но, странно, каждый, говоря и даже споря, смотрел не столько на собеседника или оппонента с экрана, не на Андрея, а на маленькую спящую белку. Она стала членом совещания, его неотъемлемой частью.
После окончания кольцовки Андрей сидел в кресле и курил, выдувая дым на сторону. Не хотелось двигаться и, кажется, думать. Просто было хорошо. В нем свершалась какая-то незримая и ему самому непонятная деятельность, мешать которой было бы смешно и неразумно. Пусть идет так, как идет.
Но тут, как назло, зазвенел телевид.
– Поздравляю вас с успехом, - сказала дежурная. - Теперь вы не задержитесь в наших местах?
– Нет, почему же?… Распахать поле, засеять его, подышать запахом свежеподнятой земли… Нет, этого я, пожалуй, не уступлю никому.
– Но ведь ваша главная работа… Она же для всех…
– А разве сев не для всех?
– Да, но уровень…
– В конечном счете всякий уровень зависит от того, куда его поднимет работник. Если я вернусь сейчас, я не столько помогу в главном, сколько помешаю: нет мыслей и идей. Так пусть решаются сложные теоретические и дипломатические вопросы. Пусть окончательно договорятся. А тогда… Тогда, вероятно, появятся идеи и у меня. Ведь самые лучшие мысли приходят неожиданно, ассоциативно. И, как правило, во время физической работы. Вы этого не замечали?
– Нет… Мне как-то не приходилось заниматься ею. Я ведь врач…
– Жаль. Тогда вы не используете возможностей Белого Одиночества. Главное в нем - ощущение своей значимости, своей силы в борьбе со… ну, скажем старинным термином - слепыми силами природы. И если вы… Кстати, а почему вы очутились здесь? И почему вас весной не тянет вдаль?
Она помолчала и потупилась.
– Я спрашиваю это по праву человека, секрет которого известен. Но если вы хотите…
– Семь лет я провела в космосе. Сейчас там муж. К нему я не долечу… Быть в космосе не могу: меня стал угнетать его лучащийся мрак.
– Вы очень любите мужа?…
–Да.
– И будете ждать… хоть всю жизнь?
–Да.
Они помолчали, и, когда оба поняли, что думают об одном и том же, женщина сказала: - Она тоже будет ждать вас.
– Вы уверены?
–Да.
– Может быть, вы передадите телеграмму в Мадрас?
Она задумалась, потирая лоб пальцем с изумрудным ногтем. Потом тряхнула золотистыми волосами.
– Не нужно. Напишите обыкновенное письмо.
– Вы думаете, что она будет ждать?
– Да. Ведь она женщина. У женщины главное - надежда. Если есть надежда, есть вера - она будет ждать.
Он легонько прижал белку. Она поворочалась и вздохнула.
– Ну, вот видите… Значит, я обязан окончить сев… А уж тогда…
Она засмеялась. Впервые за все время их телевидного знакомства.
– Все-таки настоящие мужчины очень похожи друг на друга. Как только они обретают веру, так немедленно отходят от того, в кого верят. Мой такой же: “Если бы я тебе не верил, я не согласился бы на экспедицию”.
– Настоящие мужчины бывают только тогда, когда они встречают настоящих женщин.
Андрей сказал это так назидательно, что сам рассмеялся.
Она удивленно спросила: - Чему вы смеетесь?
– Я изрекаю истины.
– Над добрыми истинами не смеются.
– А, полно! Смеяться можно над всем, если… если тебе радостно.
– Ах вот как… Ну что ж… Кончайте сев и занимайтесь земными делами.
– А вы все еще в космосе?
– Да. Пока его нет на Земле, я все еще в космосе.
Они распрощались, но сейчас же включился Борис: - Старина, ты здорово использовал форсаж.
– Не понимаю…
– Белка сыграла великолепно. Ты ее долго дрессировал?
Что-то в настрое этого вечера нарушилось. Внутренняя деятельность прекратилась. Стало грустно, и Андрей поморщился.
– Значит, и в самом деле… - растерялся Борис.
Андрей пожал плечами.
– Ладно, старина, не сердись. Все равно здорово. Я рад за тебя, - Борис вздохнул, но добавил радостно, правда, несколько неестественно радостно: - А мы с Эстой решили возвращаться.
– Сеять не хочется?
– Оно бы… Но, понимаешь, Эста… Ну, словом., в городе это как-то легче… спокойней. Да и мне уж хочется настоящих рейсов. А то родится наследник, а батя потерял профессию.
– Ну ты даешь, - засмеялся Андрей, и все, что было хорошего и важного в этот вечер, стало возвращаться и становиться на свои места. Даже нарушенная было внутренняя деятельность опять возобновилась. - Доволен?
Борис яростно поворошил свои густые, иссиня-черные волосы.
– Не то слово. Обалдеваю…
– Давай-давай. Дом закроете?
– Что ты!… Столько желающих. Сегодня мы связались, по крайней мере, с полусотней пар. Одна нам понравилась. Какая-то Нора с мужем. Так и рвутся сюда.
– Она, эта Нора, какая из себя?
– Красивая. Чуть хуже Эсты. Такая, знаешь… шатенка. Строгий взгляд - наверно, математик или инженер. Ну, только сильна! А муж у нее веселый парень - сразу предложил сыграть партию в шахматы.
Андрей помолчал. Кажется, это и в самом деле Нора. Вот почему на ее столике не было цветов. Она ушла от цветов.
Она решила уйти в зону Белого Одиночества, чтоб раз и навсегда разорвать с прошлым и с ним. Ну что ж… Она права - ждать его бесполезно. У него есть одна мечта - далекая Индия. А жизнь идет.
Все было правильно. Все логично. И все-таки грустно. Он вздохнул.
– Слушай, Борис, я тоже хочу быть веселым парнем. Сыграем партийку?
– А что? Все равно эта чертова пурга не даст ничего делать. Прошлый раз, помнится, ты играл белыми?
Они играли в шахматы, курили и растянуто обсуждали события дня.
– Ты явно тянешь на ничью, - сказал Борис, делая ход ладьей.
– Молодых, начинающих отцов нужно беречь.
– А ты что ж?
– Вот я и показываю пример, как нужно будет обращаться со мной в будущем. В свой срок.
Они рассмеялись, и Борис потянулся так, что хрустнули кости.
– А мне и в самом деле хочется перегрузок, полетов и вообще всяческой чертовщины. Ну, давай спать?
– Давай, старина. Спокойной ночи.
Андрей выключил аппарат, проверил, как чувствуют себя лоси, и начал устраивать постель белке. Но потом раздумал - просто сделал вмятину на второй подушке, положил белку и прикрыл ее своим шарфом. Несколько минут он слушал, как она посапывает под ухом, потянулся, как это сделал Борис, и вскоре уснул.
ИГОРЬ ДРУЧИН ЛАБИРИНТ
Мы стояли у вывешенных списков и не верили своим глазам: вся наша пятерка зачислена на подготовительный курс Института космонавтики!
– Вот так, ребятки! Я же говорил, со мной не пропадете! - сказал Володя Мовшович, наш признанный лидер. Будучи на год старше, он уже имел опыт поступления в институт: это была вторая его попытка. - Хорошо подобранная пятерка всегда предпочтительнее кустарей-одиночек.
– Володя, а что такое лабиринт? - спросил Саша, задумчиво хлопая своими длинными ресницами.
Признаться, Сашку подобрал я. Меня всегда тянуло к таким вот незащищенным, не от мира сего личностям. Из них, наверное, во все времена получались хорошие педагоги или поэты, потому что никто, кроме них, не способен удивляться самым простым вещам.
Хотя первый тур конкурса каждый проходил, надеясь только на свои способности, готовиться вдвоем было удобнее, и мы с Володей Мовшовичем быстро нашли друг друга. Володя был высок, сухощав, с большими глазами навыкате. Он знал в принципе все задачи конкурса, и его советы, а главное, организованность очень помогали мне при моей расхлябанности.
Тут же к нам присоединился Смолин. Мы сидели с Володей на садовой скамейке, перебирая возможные варианты задач предстоящего испытания. Смолин остановился, послушал и понял, что один из нас опытный кормчий в этом бурном море конкурсной лихорадки. Потом вставил словечко. Мовшович смерил его взглядом и, поскольку Сева не отличался завидным ростом, довольно убедительно выразил мысль, что некоторые еще не доросли до понимания этого вопроса. Но Смолин, видимо, привык к таким комплиментам и к тому же не хотел упустить важное для него знакомство.
– Командор, разведчику необязательно иметь большой рост. Достаточно, если у него острый глаз и аналитический ум. Кто знает, может, и вашему экипажу понадобится разведчик?
Обращение “командор” сразило Володю наповал, и он милостиво разрешил присутствовать при нашем разговоре.