Павел кивнул. Не было смысла скрывать правду.
— Тогда какого дьявола ты не включаешь ЛB? — взорвался Эндрю.
Павел замер. Наконец, произнес:
— Ты испорченное дитя! Ты… О. я не могу подыскать для тебя подходящего снова!
— А теперь слушай, — начал было Эндрю, но Павел решительно перебил:
— Перед тем, как пуститься на новые трюки, вбей в свою дурацкую башку: я хочу остаться в живых, даже если тебе наплевать на себя. Ты так избалован и капризен, что малейший намек на боль заставляет тебя отказаться от всего разом. Так вот: один раз в жизни тебе просто-напросто придется делать то, чего хочет другой!
Наступило молчание. С тех пор, как Павел очнулся, на корабле царила полная тишина, только легкий ветерок свистел в пробоинах корпуса. Вчера еще позвякивали склянки в медкабинете, шуршал песок, забивая последние пустоты в корме корабля, потрескивали остывавшие балки — сегодня все шумы прекратились.
Неестественное спокойствие, вызванное последним уколом, растеклось по лицу Эндрю. Он сказал:
— Ладно. Если ты так решительно настроен сохранить мне жизнь, сделай что- нибудь. Я ведь, знаешь ли, чувствую себя крайне паскудно.
— Хорошо, — уступил Павел. — Я дам тебе еще обезболивающее — но слабую дозу. Боюсь, надо постепенно приучить тебя терпеть. Кто знает, как долго придется ждать спасения.
— А почему ты уверен, что нас вообще спасут?
— Мы находимся в одной системе с планетой Картер. Если где-то поблизости работал локатор, он должен был засечь наш сигнал. Может быть, за нами следили вплоть до самого крушения.
— Черт! Тогда никто и не подумает отправиться на поиски, — сказал Эндрю. — Кроме нас с тобой, все ведь погибли, верно? Стоит им определить скорость. с которой мы ворвались в атмосферу…
Павел и сам так думал, но постарался сказать как можно убедительнее:
— Я, конечно, не инженер, но надеюсь рано или поздно найти целый передатчик и источник питания к нему. Ладно, мне пора.
— Нить! — сказал Эндрю.
— Ах да, конечно. Я принесу тебе пососать таблетку — это поможет.
Лежавший в запертом шкафчике ЛВ. казалось, насмехался над ним. когда Павел вошел в медкабинет.
Приготовив скудный завтрак из половины банки фруктового пюре, Павел засел за план дальнейших действий. В этом разреженном воздухе лучше не переутомляться; но, с другой стороны, работать нужно быстро, чтобы как можно скорее установить маяк — каждый день уменьшал их шансы.
Вскоре, несмотря на головную боль, был намечен логичный, как ему представлялось, план действий. Павел поискал глазами что-нибудь годное на роль лопаты, остановился на пластиковом стуле с одной все еще державшейся металлической ножкой. Вставил ее в щель в стене, навалился всем весом и выпрямил ножку так, чтобы она стала черенком, а сиденье стула — плоским совком. Прекрасно. Очень довольный собой, он принялся копать там, где вчера нашел банки с супами.
И почти сразу наткнулся на обезображенный труп.
В голове мелькнула мысль, что следовало бы попридержать консервы до последнего, а питаться мясом. В этом сухом воздухе, без бактерий земного типа оно долю не должно портиться.
«Отвратительно! — возмутилось подсознание. — Лучше ЛВ, чем людоедство!»
Может быть.
Павел сдвинул тело, с большим трудом оттащил его к пробоине в корпусе и вытолкнул наружу. Вылез следом, оттащил труп подальше с глаз и бросил в его сторону несколько лопат песка. Решив не возвращаться сразу, превозмогая боль в суставах, прошел вокруг корабля. Каждый шаг давался с трудом; дюна была настолько сухая, что Павел провалился в песок по щиколотку. Чем больше он видел, тем больше удивлялся чуду своего спасения. Наружу выступала только пятая часть корабля — расколотая, будто яичная скорлупа. Сердце его упало. Была ли хоть малейшая надежда найти работоспособное оборудование для маяка?
Что ж, есть только один способ ответить на этот вопрос. И Павел возобновил раскопки.
Время тянулось медленно. Он сразу же вошел в монотонный ритм, которому должен был следовать отныне постоянно. Какое-то время он копал, используя как предлог для отдыха очередной найденный труп либо неповрежденное оборудование. Потом навещал Эндрю, оказывая помощь или — все чаще и чаще — просто объясняя, что в данный момент ничего сделать не сможет, поскольку остается лишь горстка ампул для уколов. Впрочем, были и другие причины отказывать Эндрю в его просьбах.
В первый раз, когда Павел предупредил, что придется увеличить промежутки между уколами и полежать с болью подольше, Эндрю поджал губы и произнес:
— Понятно. Тебе это нравится.
— Что?
— Тебе это нравится. Нравится иметь дело с беспомощным человеком. Ты наслаждаешься своей властью.
— Чепуха! — ответил Павел грубо, вглядываясь в показания приборов в ногах койки. Один из индикаторов переключился с зеленого на красный.
— О, я знаю людей твоего типа, — продолжал Эндрю. — Ничто не доставляет им такого наслаждения, как…
— Заткнись! — отрезал Павел, — Я стараюсь, чтобы мы оба остались живы. И, по возможности, не свихнулись. Кончай — мои нервы и без того на пределе.
— И как поступает доктор, когда его разозлит пациент? Отключает приборы поддержания жизни?
— Нет, — Павел вздохнул. — Уходит подальше, чтобы ничего не слышать. И долго не возвращается.
Он вышел из каюты, хлопнув дверью. Постоял немного в коридоре, прислонясь к стене и обхватив голову руками. Если так будет продолжаться…
Но его ждала работа, и Павел заставил себя вернуться к ней. Раз за разом, когда, собирая все силы, он вонзал импровизированную лопату в очередной холмик песка, в голову приходила мучительная мысль о пустой трате времени. Он давно уже копал в отсеке, где надеялся обнаружить пригодное электронное оборудование, если таковое уцелело, но. ему попадались лишь обугленные или оплавленные куски металла. Здесь бушевал пожар, и очень сильный
Почти трое суток — вернее, три световых дня — заняли раскопки той секции корабля, на которую он возлагал самые большие надежды. Однако единственной полезной вещью, которую Павел нашел, был прочно сработанный аварийный фонарь с почти новой батареей. Он наткнулся на него в сумерках. Включил и подумал: «Как хорошо иметь нормальное освещение!»
И почувствовал укол совести: каково Эндрю одному в темноте, в вынужденном многочасовом ожидании очередного обезболивающего укола.
Павел взял светильник и понес его в каюту Эндрю. Тот дремал и не сразу среагировал на звук отодвигаемой скользящей двери. Открыв глаза, Эндрю внезапно произнес:
— Павел, ты выглядишь ужасно!
— Что? — Павел провел рукой по своему лицу. Конечно, отросла трехдневная щетина, грязь и пот покрыли кожу, будто слоем грима…
— Да, пожалуй, — прохрипел Павел. — Но все это мелочи. Зато вот лампу нашел. Она тебе, думаю, пригодится. Могу принести что-нибудь, чтобы ты коротал время при свете — скажем, книгу, если любишь читать. Или игру — я докопался до комнаты отдыха.
Но Эндрю, казалось, не слушал.
— Почему, черт побери эту галактику, ты доводишь себя до такого изнеможения? Удалось послать сигнал поисковой партии?
— А-а, — Павел облизнул покрытые песком губы. — Я уже нашел немало всякого, однако…
— Однако не то, что нужно?
— Не знаю, все разбито.
— Так я и думал, — сказал Эндрю.
Теперь, при ярком свете, Павел увидел его впалые щеки. Еще вчера мерцавший зеленым индикатор сегодня светился красным.
— Павел, по крайней мере положи ЛB так, чтобы я мог до него дотянуться. Предположим, на тебя свалится балка. Представь, что ты ранен и не в состоянии добраться до ЛB.
— Я не хочу к нему прибегать, — упрямо сказал Павел.
— Но ты же не можешь спасать меня от боли все время!
— Я постараюсь.
— Ах, оставь! — тоскливо вздохнул Эндрю и отвернулся от лампы, закрыв глаза.
«Неблагодарный ублюдок», — подумал Павел и вышел.
В эту ночь, как и в предыдущие, он погрузился в сон моментально, едва лег на меховое ложе в коридоре у двери в каюту Эндрю. Ему снились далекие миры, где он был счастлив и где ему было легко: он нежился под теплым солнцем и роскошествовал среди красивых женщин…
«Уж не добрался ли Эндрю каким-то образом до ЛB и включил его?»
Эта мысль прорвалась сквозь эйфорию сновидения и резким толчком подбросила Павла на постели. Он ощупью нашел лампу и включил свет.
Эндрю лежал весь в поту, сжав кулаки и стиснув зубы. Еще один красный индикатор горел вместо зеленого.
— Черт возьми, да ты, должно быть, умираешь от боли, — взорвался Павел.
— Я не хотел…будить… тебя., - с трудом произнес Эндрю сквозь стиснутые зубы. — Думал…тебе надо отдохнуть.
Павел ошалело взглянул на него. Но не стал тратить время на размышления. Схватив инъектор с болеутоляющим, он ввел Эндрю полную дозу.
— Спасибо, — прошептал тот, и судорога постепенно отпустила его. — Извини, что разбудил.
— Все в порядке. — Павлу стало неловко.
— Знаешь, что? — спросил Эндрю, уставившись в потолок. — Я теперь все время думаю. Наверное, еще никогда в жизни я не размышлял так много об одном и том же. Я дико испугался, когда произошло крушение. Мне не верилось, я твердил себе, что такое может случиться с кем угодно, только не со мною — только не с Эндрю Алигьери Соличуком-Фером… И вот рядом ты — работающий, как робот, знающий, что можно и чего нельзя… А представь, что все наоборот: я на ногах, а ты прикован к постели? Все полетело бы к черту! Я бы свихнулся! Я бы просто сдался и включил ЛB.
Павел не верил своим ушам.
— Поэтому, я… ну, я хочу сказать, что многим тебе обязан. Думаю, мне удивительно повезло, что именно ты оказался рядом. Без тебя я бы накрылся. — Его кулаки опять сжались, но на сей раз не от боли. — И ты прав! Глупо умирать раньше времени. Глупо сдаваться только потому, что не можешь вытерпеть боль, что не знаешь шансов на спасение. Черт побери, на дюжине планет я играл и делал ставки на куда менее важные вещи — всего лишь на деньги. И клянусь, я бы не стал заключать пари, что можно остаться в живых после такого крушения!
— Я тоже, — в замешательстве сказал Павел. Уголком глаза он заметил, что последний красный индикатор снова загорелся зеленым светом — признак того, что именно боль вызвала опасность. Дилемма: либо снимать боль, чтобы защищать организм, либо беречь запас болеутоляющих средств, делая его жизнь хотя бы выносимой на как можно более долгий срок…
Слишком много надо решить, а голова словно набита песком. И Эндрю еще не выговорился до конца.
— Ты уверен, что мы на Квазимодо-IV?
— Да. Во всяком случае, уверен настолько, насколько это возможно без дополнительных сведений. Я пока еще не докопался до библиотеки, но, полагаю, она уже близко.
— Знаешь, — сказал Эндрю. — Вместо того, чтобы тратить время на игры и другую ерунду, почему бы мне не заняться микрофильмами, если ты, конечно, доберешься до них; и найти бы еще хотя бы увеличительное стекло или микроскоп…
«Фантастика! — думал Павел, пробиваясь все глубже в недра корабля. — Не могу поверить!»
Павлу действительно удалось найти кусок поцарапанного и треснувшего стекла большой увеличительной силы, кое-что из роликов и несколько обгоревших книг, страницы которых надо было переворачивать очень осторожно, иначе они могли рассыпаться. Немного приподнявшись на подушке, Эндрю каким-то образом приспособился и сумел проглядеть материалы с помощью переносной лампы. Там были только мимолетные упоминания о Квазимодо (эта планета мало кого интересовала), но те крохи сведений, которые удалось собрать, подтверждали, что они находятся именно там, где предполагали, и, более того, в настоящее время обращены к той же стороне местного солнца, что и планета Картер.
Значит…
«Почему же нас не спасли до сих пор?»
Почти незаметно минули четвертый, пятый, восьмой день. Изнурительная работа в бедной кислородом атмосфере отнимала последние силы. Павел с трудом поднимался после сна. Раскопки свелись к чисто механическим действиям: однажды он отбросил было в сторону прибор, который мог бы пригодиться, ибо усталый мозг запоздал его опознать. Пришлось выгребать прибор руками из кучи песка.
И, конечно же, все время попадались трупы.
После того, как Эндрю выказал неожиданное мужество, Павел уже не боялся ЛB. Однако прошел день-другой, и кровавые мозоли на руках, песок во рту, резь в воспаленных глазах, бесконечная жажда — все эти страдания как бы сговорились разбудить в его памяти призрак Легкого Выхода. Зачем быть жертвой суровой действительности, когда можно перенестись в чудесный воображаемый мир, наслаждаясь прелестными девушками, шелковистыми лужайками, золотыми пляжами…
Стоп!
Но запас лекарств таял, хотя Павел расходовал их бережно; меньше оставалось также протеиновых концентратов и глюкозно-витаминных растворов — единственной пищи, которую он мог предложить Эндрю. К счастью, было достаточно медикаментов, вызывавших сгорание накопленного организмом жира — препарата для неумеренных в пище пассажиров, которые иногда к концу длительного космического полета обнаруживали, что прибавили пару лишних кило, и хотели вернуться к нормальному весу перед посадкой. Кожа на Эндрю обвисла, как у выпустившего воздух шарика, но, во всяком случае, он не испытывал острого голода, как Павел.
Все чаще Павел выходил наружу и смотрел в небо, полностью сознавая тщетность такого занятия. Днем спасательный корабль на орбите все равно не заметишь, а если он прибудет ночью, то, безусловно, даст яркие световые сигналы и, возможно, выстрелит звуковыми ракетами, чтобы привлечь внимание уцелевших и. скажем, побудить их зажечь костры.
Костры!
Эта идея, в сущности, и не могла появиться, пока Павел окончательно не признал, что дальнейшие раскопки бесполезны. Та часть корабля, которую он еще не расчистил от песка, обрушилась, и у него не было ни сил, ни инструментов отодвинуть металлические балки, заблокировавшие путь.
В общем, раскопки он продолжать не мог. Но сидеть без дела было еще тягостнее. Мысль о кострах показалась спасением. Ночью огонь заметен с большого расстояния при таком ясном небе. Только раз после крушения Павел видел облака — они висели на горизонте вокруг садившегося солнца. Предположительно, в том направлении был океан, но возвышенность — цепь холмов и гор — профильтровывала всю влагу из воздуха, пока ветер гнал его в глубь континента.
Скудные сведения о климате Квазимодо-IV Эндрю нашел в книгах, которые ему принес Павел. Но осталось ли здесь что-нибудь, способное дать яркое пламя в разреженном воздухе? Павел провел осторожные опыты с горючими жидкостями из своего медкабинета: спирт, эфир, разные бесполезные теперь настойки и суспензии, этикетки которых предупреждали — «Огнеопасно». Убедившись, что, если пропитать горючий материал этим жидкостями, костер разжечь вполне возможно, он принялся разгребать кучи мусора, самим же им оставленные, выбирая то, что способно гореть.
На это ушло еще пару дней.
Понемногу его стала одолевать навязчивая идея лимита времени. Он без конца говорил себе: «Продержаться бы еще четыре, три дня…»
Так продолжалось, пока Павел не поймал себя на другой мысли. Пятнадцать дней — крайний срок, в течение которого он мог поддерживать в Эндрю жизнь, — превратились в его сознании в заклинание. «Если мы продержимся пятнадцать дней, все будет хорошо». Но уже миновало одиннадцать, двенадцать, тринадцать дней. Шансов на спасение становилось все меньше. По идее, их давно должны были разыскать.
Отсутствие спасателей имело лишь одно объяснение — Мэгнюссон не дал сигнал. Должно быть, выйдя из режима сверхсветовой скорости, они оказались за этой проклятой пустынной планетой, и локаторы на орбитах вокруг Картера ничего не увидели. Значит, положение безнадежно!
Вновь и вновь, как птица Феникс, возрождался призрак запертого в шкафу ЛB.
Обессиленный работой, недостатком кислорода и крайне скудным питанием, Павел проводил один-два часа между мертвой усталостью и дремотой в разговорах с Эндрю.
Две первых беседы были для него открытием: до сих пор он не представлял себе жизнь человека, которому суждено унаследовать одно из крупнейших состояний в галактике. С раскалывающейся от боли головой, сосредоточив все свои силы, чтобы, подобно пьяному, не свалиться от усталости с ног, Павел делал все, чтобы приободрить Эндрю.