Нэш распалялся с каждым словом и невольно упивался своим превосходством.
— Посему, — продолжал он, — вам надлежит навести порядок в каждой мелочи. Запомните, в такой операции нет мелочей. И если господин Президент приказал вам обеспечить полную секретность операции, то вам придется ее обеспечить. У моего взвода должны быть лучшие условия для работы и проживания. Никаких проверок, никаких препятствий нам не чинить! В противном случае я буду докладывать наверх, у меня прямая связь с Министром Госбезопасности!
— Позвольте, полковник Нэш. Позвольте сказать, — генерал тужился изобразить гордость и достоинство на полном безвольном лице.
— Говорите, — смягчился Нэш и заметил: — Мне удобнее будет с вами разговаривать, когда вы сядете. Извините также за горячность в моих словах. Но войдите в мое положение. Весь день на нервах, и тут эта нелепость на вокзале!..
— Понимаю вас, господин полковник, ох как я вас понимаю! Не досмотрел. Виновные будут наказаны. Я же сам себя наказал тем, что был совершенно не готов. понимаете. не готов к этим ужасающим взрывам, к разбою. Мы мирные люди. и отвыкли. Впрочем, не будем об этом, — пытался взять себя в руки расстроенный генерал. — Поверьте, больше такого не повторится. Вам и вашим подчиненным создадут идеальные условия для работы и отдыха. Ведь вы, полковник, — наше спасение. — На глазах несчастного коменданта выступили слезы. — Вы еще не знаете этого, господин Нэш, но сегодня ночью произошло новое, самое серьезное событие.
— Да?! — даже вздрогнул полковник и повернулся на диване лицом к генералу.
— Да. Три часа назад террористы попытались вырваться из города по тоннелю Берлин-Париж. Сразу вас успокою — это не удалось. Бригада охраны стояла насмерть. Подмога подоспела стремительно. Но негодяям удалось улизнуть назад в город. Убито семь наших бойцов. Пятеро ранено.
— У-у! — Нэш простонал и взялся за голову.
— Но! — спешил его успокоить генерал Малиновский. — Убита одна нео-обезьяна, горилла огромных размеров. И две обезьяны точно ранены. Их уволокли товарищи. Они скрылись в подземных ходах. Это досадно. Но следы крови и анализы, проведенные экстренно, доказывают, что еще одна горилла и один шимпанзе ранены, и серьезно. Убитая же горилла сейчас в морге, проводится секретное вскрытие, анализ.
— Да какой к черту анализ, господин комендант! — взорвался Дэвид. — Банда скрылась, потери ваших сопливых бойцов снова чудовищны. И на другую чашу весов вы бросаете только тушу одной убитой гориллы?! Да отморозки каждую секунду могут выскочить в любой точке города. И поверьте, разгневанные потерей товарища, они станут еще решительнее и жесточе!
— Но позвольте, полковник.
— Нет, я этого решительно не могу позволить, господин генерал! Потому как не могу больше смотреть и слушать, как бравая подледниковая гвардия обс. ся в войне с тремя десятками террористов. Теперь уж извольте слушать меня. Скажите, почему, зная, что негодяи могут делать попытки вырваться за пределы Берлина, вы не организовали надежную охрану в тоннелях? Это что за пафосное «бригада охраны стояла насмерть»?! Да на каждом выходе из города должны стоять отряды вдвое, а то и втрое превышающие численностью поганую банду. Это так трудно было организовать?! Или у вас не хватает людей?! Отчего же тогда группы бездельников слоняются по городу, будто бы кого-то от чего-то там охраняя? Неужели три дня террора не убедили вас в том, что выбранная вами тактика проигрышная? Толпы полиции и верзил с автоматами бродят по городу днем и ночью, а обезьяны появляются там, где захотят, и расстреливают, и взрывают. А? Это очень нехорошо, генерал. Я вынужден буду доложить Министру Госбезопасности об упущениях, прямо-таки бросающихся в глаза с первого шага.
— Прошу вас, господин полковник. — Потное лицо коменданта побелело от ужаса.
— Прошу вас, дайте мне еще двое суток. Я растерялся. у нас совершенно нет опыта. Вместе с вами мы выработаем убедительную тактику. мы предупредим новые теракты… мы.
— Единственное, что оправдывает не только вас, господин генерал, но и все военное руководство — это объективное отсутствие опыта именно в такой ситуации. Вернее, это немного смягчает вашу вину. Вину перед убитыми и растерзанными, господин комендант! Но только немного, очень немного смягчает. И поверьте, когда я буду докладывать министру о ситуации, я всеми силами постараюсь вас обелить. Но и не докладывать, поверьте, я не могу. От меня ждут этого доклада. В то же время, как честный воин и гражданин, я не могу закрывать глаза на то, что их безжалостно режет. Начиная с приема, оказанного моему взводу, когда он мог быть просто расстрелян одним махом, и кончая тем, что я вижу растерянность в ваших глазах, генерал. И всего военного руководства тоже. Вы деморализованы. И если не приведете себя и своих подчиненных в чувство, вас всех придется уволить. Я буду лично ходатайствовать об этом. Возьмите себя в руки. Это перво-наперво. А во- вторых, поскольку я вижу состояние военного руководства и состояние дел в городе, то требую, чтобы буквально все военные мне подчинялись беспрекословно. У вас нет человека, способного взять ситуацию под контроль. Я стану этим человеком.
— Но как же.
— Нет, господин генерал, выбор за вами. Или сию минуту я выхожу на министра и честно докладываю истинную ситуацию, или мы с вами идем на следующий компромисс. Номинально все будет так, как и раньше, но все вопросы по организации охраны людей, по поимке и уничтожению террористов вы должны согласовывать со мной. Ни одно решение не должно приниматься без моего одобрения или без моей подписи. Постарайтесь внушить это своим подчиненным. Иначе это будет бардак. Три дня террора привели вас в состояние ступора. И чтобы вывести из него город, нужна жесткая централизация. Вот почему, а не из-за каких-то тщеславных соображений, я требую, чтобы все военные мне подчинялись безоговорочно. Мои бойцы с зелеными маячками на плечах должны ходить по городу беспрепятственно. Объясните это как можно строже.
— Это уже давно сделано, полковник Нэш, — проворчал немного обиженный комендант.
— А вы сделайте это еще лучше! Объявите, например, что за ненамеренные и преднамеренные помехи, созданные кем бы то ни было мне и моим бойцам, полагается, например, пять, нет, десять суток холодного карцера! Именно карцера, генерал! Я требую этого, поскольку отлично знаю природу людей. Простые уговоры и посулы на них мало действуют. Страх наказания — вот, что управляет людьми. Поэтому лично переговорите со всеми командирами гарнизонов и потребуйте, чтобы они довели каждому бойцу о моих условиях. Никаких препятствий мне и моим бойцам! И одновременно — всемерное нам содействие. Только так мы с вами сработаемся, господин комендант. И только так я готов закрывать глаза на многие упущения, которые тут заметил. Я прикрою вас перед Министром Госбезопасности (который, уверяю вас, уже рвет и мечет). Но и вы мне всей душой помогайте. Только в связке, во взаимной дружбе и преданности мы одолеем вероломную банду.
— Я очень рад это слышать, господин полковник. — Генерал опять старчески прослезился и тронул Дэвида за плечо. — Поверьте, я сделаю все от меня зависящее.
— В свою очередь, я тоже очень рад это слышать. Чувствую, мы сработаемся. — Нэш искренне улыбнулся обнадеженному коменданту. — А теперь, когда все недоразумения озвучены, когда мы нашли общий язык, давайте оговорим некоторые вопросы. А именно: все четыре выхода из Берлина должны быть надежно заблокированы. Потому как если банда вырвется из города, то сыскать ее будет почти невозможно. Наша сила именно в том, что знаем по крайней мере участок, где искать подлецов. Поэтому — жесткая блокировка выходов. Отрядить туда по сто самых лучших бойцов, в кратчайшие сроки наладить там условия для питания и отдыха. Как это будет сделано — я знать не хочу. Но в пять часов вечера я лично объеду все посты и, поверьте, буду очень придирчив. — Нэш лукаво подмигнул генералу. — Это первое. Второе, не менее важное — организовать надежную охрану всех подступов, всех подъездов, подходов и подлазов к четырем выходам. Замуровать все выходные отверстия из канализации вблизи пятисот метров от выходов. А для этого связаться со специалистами и в строгом соответствии с документами замуровать именно все выходы. Если хоть один будет не замурован, вся наша работа — насмарку. Лично контролируйте этот процесс, господин генерал.
— Не сомневайтесь. — Комендант все более и более приободрялся от решительной речи полковника.
— Отлично. Я сам постараюсь с картой канализационных люков проверить выполнение. Поэтому пусть не разочаруют меня ваши люди.
(Тут Нэш хитрил — у него просто не будет времени на такую проверку. Но попугать генерала стоило!)
— Теперь оговорим следующий вопрос, — продолжал энергичный полковник. — Хм. мы с вами должны понимать, что дальнейшие жертвы будут. Террористы не пойманы, люди продолжают ходить по городу и веселиться. Это, конечно, напоминает пир во время чумы, но иного выхода у нас нет. Если их запереть по домам — начнутся недовольства, бунты, панические настроения. Более того, не думаю, что сидящие взаперти граждане подвержены меньшей опасности, чем те же граждане развлекающиеся. Ведь цель террористов — поселить страх. А сидящие взаперти — уже в огромной мере деморализованы. Да и, согласитесь, проникнуть в любую комнату, в любой гостиничный номер и начать убивать — для обученных обезьян, которые не ведают сомнений и страха, — почти то же самое, что расстреливать людей на улицах, в ресторанах и публичных домах. Понимаете?
— Отлично понимаю, полковник Нэш. — На лице недавно раскисавшего генерала появилась даже решительность.
— Вряд ли мы намного понизим процент убийств, заперев людей по их норам, — как бы рассуждал вслух Дэвид. — Да и охранять каждую дверь — нереально. А пустить ракетницу в окно — для террористов плевое дело. Да, генерал, надо бы задраить все канализационные люки вблизи крупных гостиниц — чтобы какая-нибудь обезьяна не выпрыгнула из-под земли и не пустила бомбу в окно. Посему прилегающие к гостиницам и увеселительным заведениям площади надо патрулировать очень тщательно.
— Они уже патрулируются.
— Значит — плохо! — опять разгневался Нэш. — Значит, плохо патрулируются, господин генерал. В противном случае мы не имели бы столько жертв. Я решительно настаиваю усилить охрану вдвое. Запомните, негодяям не нужны малолюдные места. Им не нужны убийства сами по себе, но — убийства, сеющие страх, убийства, совершаемые на глазах у сотен и даже тысяч людей. Убийства, которые невозможно замолчать, весть о которых мгновенно разносится по городу, расползается по леднику и выходит за его пределы. Вот что нужно разбойникам.
— Я понимаю.
— Мы все очень хорошо понимаем, господин комендант! — бурчал Нэш. — Вот только претворять это понимание в жизнь у нас не всегда выходит. А знаете, какое решающее преимущество у нео-обезьян перед нами? В том, что они совершенно ничего не боятся. Страх как понятие у них отсутствует напрочь. А именно страх перед будущим — злейший враг человека. Если бы у всех граждан Берлина мы каким-то образом выключили этот постылый страх — то, поверьте, террористы убрались бы отсюда не солоно похлебавши. Главарь банды именно страхом нашим питается. Причем не только страхом берлинцев, не только всех тех, кто находится под ледником в заточении, но и страхом всей Объединенной Европы. Ведь почти у каждого под ледником в данный момент находится родственник, близкий, приятель. И люди представляют себя на их месте. Ведь страх за собрата — это скрытый страх за себя.
— Да. — неумное лицо генерала пыталось изобразить процесс мышления, якобы идущий в его мозге и якобы поспевающий за философскими выкладками полковника.
— Хорошо, господин комендант, — Нэш встал, тем самым давая понять, что беседа подходит к концу; Малиновский тоже вскочил, — будем с вами работать. Не выходите со связи со мной днем и ночью. В какое бы время я вам ни просигналил — вы должны отвечать на звонки. Потому как наступает такое время, когда спать — смерти подобно. Это время неусыпного бодрствования. Держите все нити в своих руках. И докладывайте мне незамедлительно. В то же время не забывайте, что полномочия, данные мне Президентом, не требуют от меня, чтобы я держал вас в курсе своих планов. Это не в обиду вам будет сказано. Просто ситуация того требует. Я командую спецотрядом на спецзадании. И этим все объясняется! Прощайте, генерал.
— Он протянул руку. — Вернее, до скорой связи. Надеюсь, мой взвод будет устроен здесь наилучшим образом?
— Не сомневайтесь, полковник Нэш. Самым наилучшим! Ваших людей уже провели наверх в номера и в данный момент кормят завтраком. Вас же сейчас отведет туда мой адъютант.
— Отлично. Рад был познакомиться с вами, господин генерал.
— Взаимно!
— Служу Президенту! — выкрикнул Нэш.
— Служу Президенту! — вторил ему комендант.
18
Вечером, за несколько часов до того, как команда бравого полковника Нэша прибыла на берлинский вокзал, служащий нотариальной конторы Мегаполиса Стивен Ленди решил хорошо отдохнуть — не смотря, а скорее вопреки событиям последних трех дней.
В эти три дня насмерть перепуганный за себя, жену и детей, господин Ленди практически не просыхал. Начиная утро с трех бутылок черного пива, он пополнял содержание алкоголя в крови на протяжении дня и заканчивал этот день поллитровой бутылкой виски. Но алкоголь, как известно, не слишком хороший помощник в стрессовых ситуациях, поскольку в момент протрезвления человек обычно испытывает многократно усиленный стресс. Что ведет до приемов новых, все более мощных порций алкоголя. Получается замкнутый круг, и Стивен Ленди осознал эту опасность, выпив на третий день запоя в обед очень большую дозу. Несмотря на хмель в голове, нотариус сильно перепугался, и решил завязать.
Но как это делать, если тебя гнетет постоянный страх? Страх от слухов о новых и новых преступлениях террористов, слухов, которые разрастались в городе с неимоверной скоростью. О новых жертвах, о кошмарных обезьянах в солдатской форме говорили повсюду — в барах, на трибунах спортивных арен, в ночных клубах, даже в стоматологических поликлиниках и магазинах. Это было невыносимо. Как ни «затыкал» господин Ленди уши алкоголем, как ни пытался он ни с кем не общаться — избежать поганых устрашающих слухов не получалось.
О событиях в Берлине говорило буквально все — опустевшие ночью улицы, напуганные лица людей, настороженные глаза охранников и солдат, которых стало в городе вдруг крайне много. Нельзя было и десяти метров пройти, не упершись взглядом в какой-нибудь отряд с автоматами, пистолетами, винтовками и кинжалами. Стивен Ленди страшно от этого страдал. А еще от того, что такой долгожданный, заслуженный и так здорово начавшийся отпуск под ледником вдруг омрачился и стал чуть ли не пыткой.
Поэтому, с детских лет ненавидя приступы меланхолии и тоски, Стивен всячески старался себя занять. А занять себя в Империи Развлечений можно было, конечно же, развлечениями. И только ими.
Но еще в Мегаполисе, задолго до отъезда под ледник, Ленди поклялся себе не иметь сношений с другими женщинами, как это он позволял себе ранее. И дело тут было не в каких-то особенных нравственных убеждениях, а в болезни жены. Клер, тридцатилетней цветущей женщине, во время планового обследования был поставлен серьезный диагноз. А именно скоротечный пиелонефрит, за полгода практически уничтоживший одну почку. Это была катастрофа. Да и прогнозы врачей, несмотря на выдающиеся достижения медицины, не утешили. Надо было готовиться к пересадке сначала одной, а потом и второй почки, в которой тоже начался процесс.
Это известие буквально прибило несчастного нотариуса, который, как оказалось на поверку, жену свою чрезвычайно любил. И это несмотря на свой эгоизм и очень скупые проявления нежности в протяжении всех десяти лет их брака. Особенно напугало нотариуса то, что он может остаться один. Как оказалось, он был совершенно неприспособленным к жизни. А главное, абсолютно не знает, как в таком случае воспитывать детей, как поднимать их на ноги. О детях все девять лет заботилась только жена. Он же был третьим, великовозрастным ее ребенком. Капризничающим, обижающимся, требующим. Причина тут была, видимо, в том, что Стивен до двадцати семи лет был единственным, балованным ребенком своих родителей, этаким маменькиным сынком. До двадцати семи лет, пока не женился на Клэр, которая сразу же взяла на себя функции его матери.