Они выехали со двора, взлетели по перемостку на магистраль, где было очень мало машин и почти все — военные, и помчались на восток.
Справа и слева раскинулся пейзаж Мегаполиса. Залитые солнцем довольно пустые бульвары и скверы (ведь была середина рабочего дня), тянущиеся в разные стороны многоярусные дороги. Дома в окрестностях Президентского Дворца были невысокие, деловой центр с небоскребами лежал на западе, ближе к побережью. Дворец — Нэш обернулся — мощной громадой остался позади. И хоть лимузин мчался по пустой полосе со скоростью 150 километров в час, несколько минут Дворец почти не уменьшался в размерах. Настолько он был огромен! И это только его верхняя часть, со шпилем и государственным флагом наверху, видимая с трассы. А несколько этажей, самая широкая его часть, не попадали в поле зрения полковника Нэша.
Майор и водитель деловито молчали. Поэтому у Дэвида было время поглазеть по сторонам, поразмышлять и пофантазировать. Например, о том, какая часть Дворца скрывается под землей, насколько обширны его подземелья. В народе поговаривали, будто глубина их в несколько этажей, а ходы простираются чуть ли не под всем городом. Будто бы из Дворца тянутся подземные трассы с выходами в каждый жилой дом Мегаполиса. Но это, конечно, чушь. Нереально. Хотя многие случаи исчезновения людей, имевших слишком длинные языки, все-таки навевали подобные мысли. Руки у президентской охраны были очень длинны. А уши чрезвычайно чутки. Именно поэтому полковник Нэш привык ни о чем лишнем не спрашивать, а желательно — и не иметь в голове всяких ненужных мыслей.
Он был солдат, до мозга костей преданный Президенту. А свободы воли у него было — хоть отбавляй, когда начиналась очередная операция. Здесь ему обычно предоставляли свободу полнейшую. За что он и платил результатом. Только два случая в его карьере было таких, когда операция не завершилась успехом. Да и те пришлись на годы его офицерской молодости.
Полковник Нэш почти не имел личной жизни. Однокомнатная его квартирка на юге Мегаполиса практически круглый год пустовала. Он даже не знал, попадет ли он теперь в нее хоть на минуточку. Может, отпустят, учитывая то, что он полгода пропадал в затерянном в глубине материка гарнизоне. А скорее всего — не отпустят. И даже сестре вряд ли дадут позвонить. Слишком уж горячее дельце тут заварилось. Посему ограничат его контакты до минимума. Сосало предчувствие, что не пройдет и суток, как он на долгие недели окажется под ледником. Без солнца и натурального кислорода. Из самого пекла Африки — да под лед. Очень хорошая процедура. Весьма взбадривают такие контрасты.
Они проехали городскую кольцевую дорогу. Точнее — промчались под ней. Кольцевая занимала третий дорожный ярус. Внизу, справа и слева, пейзаж сразу повеселел. Появилось куда больше зелени. Побежали небольшие особнячки, домики в один-два этажа. Милые сердцу дачные поселки, которые цепко держит в себе память детства. И отдыхать в которых Нэшу можно было лишь мысленно. Впрочем, если доживет до пенсии, то. хм, не далее как сегодня министр пообещал ему особняк на Голубом берегу. Как дар Президента. А Президент свое слово держит. Но для этого необходимо провести операцию, по сложности и ответственности много превышающую те, которые выполнялись полковником прежде.
Нэш давно разработал для себя способ успеха — ни на секунду не сомневаться в победе своей воли над обстоятельствами. Необходимо выкинуть из головы все возможности отступления. Нужно полностью вытеснить из сознания, а желательно — и из подсознания варианты провала, все эти картинки и рисунки, возбуждающие трусливый трепет в душе и отнимающие силы. Ведь и правда, что будет, если полковник Нэш провалит операцию? Это будет не тихий, а громкий ужас. Конец карьеры и прочее. Не полетела бы голова. Да что там своя голова — могут рухнуть сами государственные устои! Начнется паника, бунты, возможны целые реки крови. Поэтому вариантов отступления у полковника не было. Сознание сразу же стерло эти пораженческие варианты.
5
Да, закон в ОЕ был суров, но именно он почти изгнал преступность из городов. Мирный обыватель мог вечером выйти в городской парк и, одинокий, под фонарем читать книжку. Ночное патрулирование городов и особенно Мегаполиса было таким строгим, что часов с одиннадцати вечера полицейских на улицах было в два раза больше, чем обычных людей. И это при том, что в ОЕ не производилось алкогольных напитков крепче сухого вина. За употребление самолично изготовленных крепких напитков и, тем паче, за его продажу давали сроки от 6 лет до пожизненного.
И не надо думать, что заключенные отбывали сроки, развалившись в комфортных камерах и на отличном питании. Нет. Их прямиком отправляли на каторгу — на поля в центр континента, где их руки, ноги и спины использовались наравне со спинами порабощенных африканцев и азиатов. И все это — на безвкусном злаковом вареве и при пятичасовом сне. За столетие, прошедшее от принятия Закона и Конституции, еще не известно было случая, чтобы человек, получивший пятнадцатилетний срок, вышел на волю живым. Его кости покрывались землей гораздо раньше этого срока.
Вот именно поэтому в ОЕ господствовал полный порядок. Жесткая вертикаль — от Президента до мельчайшего чиновника — действовала безошибочно. И именно поэтому честные трудящиеся граждане жили спокойно. Девятичасовый рабочий день был строго установлен для всех. Ни больше, ни меньше — за исключением некоторых специальностей, как, например, военные, морские, авиационные и проч. Или особо вредных — для людей, доселе трудящихся по обеспечению жизнедеятельности Старой Европы, полагался шестичасовый рабочий день, причем работы велись непрерывно — сутки делились на четыре равные части. Поскольку под ледником понятия дня и ночи не имели значения, — когда спать и когда бодрствовать, устанавливали работодатели.
Однако человек есть человек — со своими страстями и слабостями. С какого-то момента Правительство, строго блюдущее институт семьи, противостоящее пьянству и разврату, уразумело, что гражданам надо позволять выпустить пар. В Объединенной же Европе из-за отсутствия питейных заведений, спортивных арен, концертных залов для легкой музыки и прочих мест, куда ходят исключительно подурачиться, — из-за всего этого в 70-х годах двадцать второго века начало накапливаться напряжение. Люди стали утрачивать работоспособность, увеличилось число психических заболеваний, ничем не мотивированных преступлений, когда пришедший на занятия добрый учитель вдруг расстреливал из автомата двадцать десятилетних учеников. Возросла семейная тирания, и хоть она строго каралась Законом — это не помогало. Тюрьмы ломились от посаженных за избиение, калечение жены или детей, за убиение женой спящего мужа и проч. А преступления продолжались и множились. Не помогали ни мораль, ни религия, ни закон. И в начале 80-х было найдено гениальное решение — отпускать людей семьями и поодиночке под ледник, в Старую Европу, где гигантскими темпами создавалась Империя Развлечений.
Тридцатидневный отпуск делился на две половины. И два раза в год семьей, один или с друзьями человек мог побывать в Старой Европе — побывать не только в музеях старины, а и на поп- и рок-концертах, на футбольных и хоккейных матчах, в парках аттракционов, в ночных клубах, барах, казино, в домах разврата и прочее. С каждым годом система развлечений совершенствовалась, изощрялась, а производительность труда в ОЕ росла и внутреннее напряжение спадало. Тюрьмы же стремительно очищались.
Под ледником были развернуты больницы, вытрезвители, мощно работали отряды полиции, впрочем, смотревшие на разврат более чем сквозь пальцы. И удивительно: преступлений в царстве вечного буйства страстей, под ледником, случалось в целом немного. Кто-то повздорит и пырнет оппонента ножом. Кто-то изнасилует приехавшую с родителями старшеклассницу. Кто-то тревожит улицы и площади ночными выкриками при белой горячке. Кто-то очистит чужие карманы, угрожая в основном кулаками — поскольку прежде чем попасть под ледник, едущие отдыхать проходили фильтрационную систему. В специальных приемниках, где их удерживали сутки, а то и двое, люди проходили тщательнейшее медицинское обследование, просвечивание внутренностей на предмет укрывания там чего-либо запрещенного, например, все еще завозимых из Азии тяжелых наркотиков.
С людьми работали психологи и администраторы, предупреждавшие о последствиях преступлений под ледником, о том, что будет, если человек задержится на отдыхе более двух недель. И мало кто хотел получить год каторжных работ на плантациях, нарушив подледниковый режим.
Заметим непременно, что там, по законам подледниковья, изнасилование без причинения увечий каралось лишь тремя сутками жуткого карцера. Судили по общим законам ОЕ только за смертоубийство и причинение тяжких телесных повреждений.
Целесообразность означенных мер была проверена временем. Например, за год под ледником совершалось всего 5-10 убийств, треть из которых были неумышленными. В то время как во всем ОЕ число убийств за год превышало тридцать, несмотря на строгий закон и почти полное отсутствие алкоголя. А все помнили времена до введения Системы Развлечений, когда ледник использовался исключительно как музей старины, число убийств в ОЕ достигало за год до полутора тысяч. Убийств жестоких, зверских, часто немотивированных. Вскоре они свернули направо, въехали в длинный тоннель и через несколько минут остановились перед массивными железными воротами. За оградой раскинули ветви два старых тополя. «Это полигон», — отметил Дэвид. И не успела промелькнуть эта мысль, как без всяких проверок документов их пропустили — половинки железных ворот плавно и бесшумно раздвинулись в стороны. В сторожевой будке кто-то сидел. Но лиц было не разглядеть, будка имела тонированные стекла. В момент, когда они въезжали на полигон, на столбах, что за воротами, загорелись сигнальные огни.
Асфальтовая дорога повела их в самое сердце знаменитого полигона, занимающего несколько сотен квадратных километров. Автомобиль въехал в аллею из вековых лип, и вскоре между деревьями слева замелькали ангары и взлетные полосы аэродрома. На стоянках сгрудились боевые самолеты, некоторые загружались — из темных фургонов крепкие парни таскали какие-то ящики, в один из самолетов, сзади по трапу, заезжала самоходная артиллерийская установка. На аэродроме также было непривычно много солдат и офицеров, что косвенно подтверждало слова министра о том, что под ледником непорядок. Кипела спешная и вместе с тем слаженная работа.
А солнце тем временем перевалило зенит и направило свой ход на запад. Изредка пробиваясь сквозь сень лип, оно весело освещало салон. В солнечных пятнах и небольших тенях от строений и техники красовался аэродром. Слева же тянулись казармы десантной бригады. Затем они сменились длиннющими рядами боксов танкового полка.
Так менялись картинки по сторонам дороги, которая через полчаса свернула направо и потащилась немного вверх, уже без всякой тени деревьев. Впрочем, в салоне было прохладно: отменно работал кондиционер. Стал виден так знакомый Нэшу офицерский городок, в котором он прожил немало месяцев. Беспрепятственно въехав в городок через открытые ворота, лимузин шаркнул шинами и кинулся влево, а вскоре оказался и на центральной улице. На улице были лишь редкие прохожие и очень мало машин. Проехав метров четыреста, они оказались на Штабной площади, где за величественным памятником Президенту размещалось не менее величественное здание — сам штаб. Из красного кирпича, стилизованный под древнюю крепость, с очень узкими и очень высокими окнами, в семь этажей. Под высоченным крыльцом была арка, через которую автомобиль въехал во двор.
Остановились в толпе неподвижных машин и шмыгающих около них военнослужащих. «Форма, однако, у всех полевая, — опять заметил цепкий глаз Дэвида. — Военное положение? Да, видно, дела — серьезнее некуда.» Впрочем, все это только придавало полковнику отчаянной смелости, обогащало адреналином.
— Прошу вас, полковник Нэш, — подал наконец голос всю дорогу молчавший майор. Он уже выпрыгнул с переднего сиденья и распахнул заднюю дверь. — Через полчаса у нас прием у начштаба. А пока пообедаем.
Офицерская столовая на третьем этаже, куда они поднялись на лифте, как всегда впечатлила размерами, чистотой, сиянием паркета, в рост человека портретами членов Правительства по периметру, бронзовым бюстом Президента, почему-то красными, праздничного цвета стенами. Здесь, как обычно, пустовало больше половины столиков. Обедающие в основном сидели по двое или по одиночке. Сюда не проникал солнечный свет, зато вовсю горело слепящее электричество.
Они сели за один столик, поближе к кухонному залу. Тотчас же появилась миловидная официантка в военной полевой форме. Пышные, видимо, волосы были аккуратно взяты под резинку назад, частично заправлены под пилотку. Девушка молча протянула. Нэш его не раскрывал и предложил сделать выбор майору. Аппетит как-то не возбуждался. Но есть было надо, ведь дальше, возможно, он станет давиться сухим пайком многие сутки. Полковник давно выработал у себя привычку или, если хотите, способность поглощать еду «про запас». Его тренированный организм мог заправляться пищевым топливом на несколько дней вперед. Инстинкт хищника, выработанный за долгие годы неспокойной и непоседливой службы — незаменимое качество.
В зале царила какая-то угнетающая тишина. Было слышно, как звенят и бряцают стаканы, вилки и ложки. Фон же голосов — безэмоциональный, глухой. Очевидно, произошедшее под ледником давило на всех. Довольно неприятно было наблюдать лицо майора, уставленное в салат. Спутник явно решил играть с Нэшем в молчанку. Не возникало даже желания его хоть как-то разговорить.
После безрадостного обеда, где Дэвид без аппетита поглотил изрядный объем калорий, они прошли к лифту и поднялись на пятый этаж. Руководил майор. Затем он оставил Дэвида в просторной приемной начальника штаба в обществе секретарши и удалился. Секретарша, молодая рыжая девица, набирала текст на компьютере. Полковник налил воды из графина и уселся со стаканом, потягивая эту теплую и безвкусную жидкость. Смотрел в окно, за которым раскинулись низкие холмы полигона. Холмы прорезали дороги, по которым ползали маленькие жучки — автомобили.
Солнце, находящееся в противоположной окну стороне, косо поливало землю. Синь неба радовала глаз. «Смотри, — сказал себе Нэш, — через несколько часов ты войдешь под ледник, и неизвестно, то есть нет никакой гарантии, что ты увидишь когда-нибудь еще эту синь». Неприятно подействовало то, что раньше перед заданиями полковника никогда не тянуло на сантименты. Видимо, душа, не желая повиноваться разуму и воле, видела всю чрезвычайность, сложность и необычность задания. Боялся ли он смерти? Не более чем всегда. Как любому нормальному человеку, Дэвиду хотелось еще пожить, достигнуть заслуженной пенсии, обрести желанный покой и душевный мир. Но сможет ли он так жить, не воюя? Хотелось бы в это верить.
Бесшумно открылась коричневая дверь кабинета.
— Полковник Нэш, — прозвучал каркающий голос невысокого усатого адъютанта, высунувшего лицо, — прошу вас, пройдите.
Дэвид встал, вернее, даже вскочил от этого резкого окрика. «Так, дружище, спокойнее. Не хватало еще, чтобы у тебя руки сейчас задрожали и застучали зубы при разговоре. Еще возьми и в обморок упади! А ну взять себя в руки!» — и он схватился за ручку двери, изнутри еще удерживаемую адъютантом. Потянул на себя.
Кабинет поразил габаритами, равно как и размерами окна, смотрящего на запад. Приятным солнечным светом была заполнена эта квадратная комната. Генерал, начальник штаба, сидел за столом. Всем известная коренастая бородатая личность, не раз мелькавшая по телевизору и едва ли уступавшая красноречием самому Президенту. По крови генерал был скорее всего итальянец. (Фамилия Висконти о чем-то же говорила?). Сложная, не скрываемая даже бородой и усами мимика, порывистые жесты, быстрая речь. Английский язык, подозревал Нэш, был явно ему неприятен.
— Служу Президенту! — вытянулся у двери Нэш. И краем глаза заметил, как шмыгнул адъютант в боковую, под цвет стены, дверь кабинета.
— Подойдите сюда, полковник, — приказал маленький генерал.
Нэш зашагал по фиолетовой дорожке к столу.
— Садитесь. — Начальник штаба скосил глаза на мягкий стул.