— Ощущаешь себя героем? — спросил он; голос оказался хриплым и скрипучим. И улыбка тотчас исчезла с его лица.
— Ты кто? — Кагэро на всякий случай нащупал под рубахой рукоятку меча.
— Хозяин этих земель. И хозяин этих озер. Какое ты имел право убивать моего подчиненного?
— Каппа напал первым.
— Убивший раба сам должен уйти в рабство. — Незнакомец не обратил на слова Кагэро ни малейшего внимания. — И служить хозяину до конца дней, или пока хозяин сам не решит вернуть наглецу свободу.
— Каппа напал первым! — крикнул Кагэро, чувствуя, как заползает в сердце противный холодный страх. А когда он попытался выхватить меч из-за пояса, тот рассыпался в пыль.
— Такова цена, — заключил незнакомец. — Отныне я твой хозяин. Зови меня Говорящим.
— Раб? — переспросил Кагэро. — Что такое раб? Это означает, что я принадлежу тебе? — оказывать сопротивление у него больше не было никакого желания, незнакомец силен, и сила у него неведомая и странная. — Как один человек может принадлежать другому? Он ведь не вещь?
— Ты больше не человек. — Последняя надежда Кагэро рухнула, и одновременно из глубины души рванулся ужас. И куда делась обычная самоуверенность? — Ты — раб.
Кагэро плелся вслед за Говорящим до тех пор, пока не разинула зловонную черную пасть пещера и не дохнуло холодом в лицо. Вот тогда Кагэро очнулся от полудремотного состояния и огляделся по сторонам.
Заросшие склоны, полузакрытая поваленными стволами пещера. Никакой тропинки, никаких следов человека. Будто никогда здесь никого и не было.
— Заходи, — велел Говорящий, и Кагэро пошел первым. Воля Говорящего сломила его волю, как ветер ломает молодое, неокрепшее деревцо. Хорошо, если ломает, тогда еще ствол может дать новые побеги. А вот если вырывает с корнем…
В пещере царил ледяной холод. Где-то капала вода, стекала с остроконечных пирамид сталактитов, что еще не доросли до пола. Тускло светились какие-то лишайники на стенах. Попискивали во тьме летучие мыши.
— Здесь будешь жить. — Говорящий бросил тряпку, которую извлек из своей сумы, просто на камни. — Еду… Еду заберешь у них, если сможешь.
Он кивнул в сторону грозди летучих мышей, свисавшей с потолка.
— Я не ем бабочек, — попытался возразить Кагэро, но тут же опустил глаза.
— Можешь мне поверить, эти летучие мыши едят не только бабочек. — Говорящий сделал паузу, чтобы осмотреть свод пещеры. — Иногда им везет и удается поймать пару крупных жуков. А сейчас — пойдем.
Кагэро вышел вслед за Говорящим из пещеры.
Долина, в которую странный незнакомец привел его, была со всех сторон огорожена скалами, и непонятно, как они попали внутрь. Кагэро помнил только спутанную высокую траву под ногами и пульсирующий гул в ушах. Сама долина была вытянутой и ровной, как блюдце. Рядом с пещерой сбегала со скал быстрая речка и пересекала долину, уходя в конце пути в какую-то ведомую только ей расселину.
Говорящий показал Кагэро место и вручил предмет, похожий на огромную ложку, только с деревянной ручкой.
— Выкопаешь вот такую яму. — Говорящий очертил на земле квадрат приличной величины. — И в глубину чтоб была такая, какой длины сторона. Понятно?
И Кагэро снова почувствовал, как давит на его мозг неведомая тяжесть. И вбивает в сознание кол покорности, который — он знает — очень скоро пустит корни и расцветет пышным цветом.
— Понятно…
— Работа должна быть выполнена к вечеру. Стенки должны быть ровными. Угол между дном и стенками должен быть прямым. Это значит — вот так.
Говорящий поставил одну ладонь вертикально ребром на вторую.
— Если будет что-то неправильно — не получишь еды. Это понятно?
— Понятно…
— Все, приступай.
Куда делся Говорящий, Кагэро не понял. Некоторое время он сосредоточенно вонзал в землю острие лопаты, пока туман не схлынул с его сознания.
«Что я делаю? Повинуюсь приказам неизвестно кого…»
Кагэро оперся на рукоятку лопаты и положил подбородок на руки. Надо подумать. Наверное, этот человек — колдун, раз сумел подчинить себе его волю. Может быть, пока его нет, можно убежать? Кагэро отбросил эту мысль. Бегать от колдунов — себе дороже. Из-под земли достанет, и уж тогда придется позабыть и о жизни, и о смерти.
Солнце медленно ползло по небу, укорачивались и вновь росли тени, а Кагэро стоял, опершись на лопату, и, позабыв о времени, думал.
Мысль о рабстве зрела в его мозгу и пока еще не дала никаких всходов. Все случившееся казалось ему сном. «Только так и выживают на войне, — вспомнил он давным-давно услышанные от Дзюбэя слова. — Если не верят в смерть».
Говорящий появился вместе с дуновением холодного ветерка. Чуть тронула кожу волна воздуха, Кагэро обернулся — и увидел незнакомца с зелеными глазами. Тот с сожалением посмотрел на сделанное Кагэро — чуть тронутая земля, содранный слой дерна.
— Работа не выполнена, — сказал Говорящий. — Теперь жди до следующего вечера, сегодня есть ты не будешь.
И развернулся, чтобы снова уйти в никуда, но Кагэро неожиданно даже для себя положил ладонь на плечо Говорящему.
— Стой, — Кагэро хотел произнести это твердо, но получилось нечто вроде мольбы.
— Что такое? Раб научился говорить? Гнусная тварь, ты обрела дар речи? Боги были неправы…
— Подожди, — во второй раз попросил Кагэро и заглянул Говорящему в глаза. Так, как заглядывает голодная собачонка в глаза богатому прохожему. Так, как смотрит нищий ребенок, увидев господина в шикарных лиловых шароварах и черном расшитом кимоно. Смотрит, надеясь на подачку. Кагэро закрыл глаза, внутренне собрался и выпрямил спину, но вынужден был снова согнуться и спрятать глаза. Взгляд Говорящего жег. Давил. Припечатывал к земле. В нем было столько презрения… Не высокомерности, которая смешна и нелепа, а именно превосходства, такой силы, что Кагэро ощущал себя червяком, дерзнувшим коснуться вершины Фудзи.
Такое счастье дается только раз в жизни, а после — жизнь отнимают, дабы червь не возомнил себя императором.
— Ну что, раб, будешь умолять меня о жалости?
— Нет, Говорящий… — Кагэро сжался от мучительной внутренней боли и добавил: — Сама… Говорящий-сама.
— Перестань добавлять к моему имени свои дурацкие словечки! — воскликнул Говорящий, скривив лицо. — Уж лучше зови меня господином.
Кагэро удивился тому, что Говорящий не понял, как уважительно он произнес его имя. Он вообще не понял значения… Кто же он?
— Хорошо, господин. Объясните же мне, что происходит?
— А разве рабу обязательно знать что-либо? — совершенно искренне удивился Говорящий.
— Еще вчера я был свободным и боялся разве что смерти, а когда увидел вас, что-то случилось со мной… Вы колдун?
— Колдун ли я, ты спрашиваешь? А кто дал тебе право спрашивать? Может, вчера ты и был свободным, но сейчас-то у тебя этой свободы нет.
Кагэро увидел, как нечто странное скользнуло в зеленых глазах Говорящего. Неужели он хотел вызвать его гнев? Неужели Говорящий ждал, когда Кагэро не выдержит и взорвется? Этого не может быть!
— Я — человек, — сказал Кагэро и с удовольствием заметил, что в голос возвращается прежняя твердость. — А свобода — это преходящее.
Говорящий смерил Кагэро презрительным взглядом.
— Какой же ты человек, если говоришь так? Ты самая настоящая тварь. Благодари судьбу за то, что она послала тебе меня. Иначе ты сгнил бы где-нибудь в лесу. Не вижу смысла человеку жить, если он предназначен червям. Уж лучше убить его в младенчестве.
От взгляда чистых зеленых глаз стало жутко. Кагэро сжался в комок, в груди тугим клубком зашевелился страх. Кагэро изо всех сил пытался вырвать кол покорности из своей души, но пока не удавалось. Вместо этого он ощущал — что-то давит на рассудок. Говорящий все-таки колдун…
— Кто вы? — в отчаянии протянул Кагэро, теряя всякую надежду.
— Я — твой господин. Если хочешь получить завтрак — копай, утром я проверю.
Покатилась по земле еще одна волна холодного воздуха. Кагэро показалось, что он видит Говорящего уже у скал, но через миг там не было никого.
Всю ночь Кагэро копал, и к утру на его ладонях осталась только тонкая пленочка, бывшая еще вечером кожей. Да и та еле-еле держалась на плоти. Пленочка лопалась, раны сочились сукровицей, которая засыхала и не позволяла Кагэро разжать ладонь. А когда он ее все-таки раскрывал, присохшая к стертой коже сукровица трескалась, ранила еще больше, и тогда уже шла настоящая кровь.
Когда взошло солнце, Кагэро бросил лопату. Не осталось сил. Вся деревянная ручка была покрыта грязными желто-красно-розовыми разводами. Ладони так болели, что хотелось орать во все горло и кататься по земле, вгрызаясь в нее зубами. Страшно ныла искалеченная спина.
— Это всего лишь боль, просто боль.
Возможно, из-за сильной боли Кагэро не почувствовал волны, а может, и не было ее. Говорящий сидел рядом, прямо на земле.
— Хорошая яма, — сказал он. — Но углы внизу не прямые. Что это? — он ткнул пальцем в яму. — Что это, а? Где там ровные, правильные углы? Нет, это не то, что я велел сделать. Доделывай.
— Сжалься! — вскричал со слезами на глазах Кагэро; ладони он держал перед собой так, чтобы Говорящий мог видеть их — две сплошные раны. Но того, похоже, это зрелище нисколько не трогало.
— Почему я должен жалеть тебя? — поинтересовался Говорящий. — Разве я не смогу найти себе другого раба, если ты умрешь? Смотри.
Говорящий взмахнул руками и перед ним вырос прямо в воздухе серый шар. Внутри шара клубился туман. Повинуясь рукам Говорящего, дымка разошлась в разные стороны и осела на землю, собралась вокруг его ног. Кагэро увидел тощего старика… нет, не старика, он просто выглядел как старик. На самом деле нищему было лет тридцать. Опухшие суставы, желтое лицо и белки глаз, открытый рот, в котором виднеется распухший и покрытый язвами язык. Кагэро даже забыл о собственной боли. Волна страдания хлынула с поверхности шара, захлестнула его с головой…
…он лежит у дороги. Все тело его болит и ноет так, что думаешь, скорей бы уже пришла смерть и отбросила разом всю эту грязь. Совсем рядом поселок, по дороге постоянно ходят люди, но никто не останавливается, чтобы помочь ему. Он болен, неизлечимо болен, и для него нет никакой надежды. Он просто ждет, пока придет смерть, и боль стала уже привычной. Но как же она сильна! Мимо идет молодой господин. Он не очень богат, но и не беден. Господин поворачивает голову, губы его искривляются, собираются в гримасу. Господин плюет на больного, и этот плевок подобен касанию раскаленного железа. «Подыхай, скотина, раз не смог остаться человеком», — говорит господин и идет дальше…
Кагэро посмотрел еще раз на свои ладони. Шар, созданный Говорящим, исчез, растворился в воздухе вместе с серым туманом.
— Ну что? — Говорящий улыбнулся. — Болят?
— Болят.
— И ты все еще считаешь ЭТО болью? — удивленно спросил Говорящий. — Если да, то я могу показать тебе, что такое НАСТОЯЩАЯ боль.
И Кагэро не успел крикнуть: «Нет!»
Рухнула тьма. Но ненадолго. Вскоре мрак рассеялся, и Кагэро увидел знакомые холмы, дом, деревню неподалеку. Это его дом. Кагэро подходит ближе и видит, что сквозь щели в стенах сочится серый дым.
— Помоги-ите-е!
Это Ацуко! Она внутри!
Кагэро врубается плечом в дверь, но та будто стала каменной. Не поддается. Он бьет снова и снова, но ничего, никакого результата. Кагэро отступает на шаг назад. Пламя уже гудит внутри, уже пляшут вовсю оранжевые языки над крышей. В окне — лицо Ацуко. Такого ужаса он еще не видел никогда!
— По-омо-оги-и!!!
Он закрывает уши и глаза, но это не помогает. Не исчезает ни вид горящего дома, ни лицо Ацуко, ни ее крик.
И она уже не кричит. Пламя бушует за ее спиной, а она просто стоит и смотрит.
— Возненавидь меня, пожалуйста! — умоляет Кагэро, зная, что она слышит его слова. Ацуко шепчет в ответ:
— Не могу… Не могу ненавидеть тебя… Люблю…
— Нет!!
Ее лицо исчезает в пламени, стены дома рушатся.
Пожар гаснет, рассеивается дым. Кагэро идет по черным углям. Тело. Это тело Ацуко, изуродованное огнем. Он падает рядом с ним на колени, его душат слезы. И, не выдерживая, прижимается губами к обугленному лицу.
Ее губы — живые…
О Боги!
Она сама — живая!
Черный уголь осыпается, и Ацуко предстает перед ним обнаженная и прекрасная, будто только что рожденная самой Землей. Но лицо ее холодно, и глаза — как два алмаза. Рубиновые губы кривятся в презрительной гримасе:
— Ненавижу, тварь!
Плевок в лицо.
…И этот плевок подобен касанию раскаленного железа.
— Отпусти-и!
Кагэро схватился руками за голову и принялся рвать на себе волосы, будто хотел выдрать из головы страшные видения.
— Ну вот, — сказал Говорящий. — Ты уже и забыл о своих ладонях. Хватаешься ими за голову. Наверное, это должно быть больно. Потом тебе придется отрывать присохшие к ранам волосы. Но работу ты выполнил, пусть не очень хорошо, и я дам тебе поесть. Но не думай, что эти углы забудутся. Следующую яму ты сделаешь вдвое глубже. И шире. Даю тебе день на отдых.
Говорящий сунул руку в карман и вытащил оттуда засохший кусок хлеба. Бросил на землю и исчез.
Прошло немало времени, прежде чем Кагэро успокоился. Лицо Ацуко — то бледное, то голубое, то мертвое, то ненавидящее — все так же холодило кровь, не желало уходить из мыслей, но приступ закончился. Кагэро поднял с земли корку и тут же уронил, взвыв от боли. Острые крошки не хуже стали резанули по ладоням.
— Будь ты проклят, — прошипел Кагэро. — Даже это ты превратил в пытку.
— Путь к истине проходит по спинам тех, кому не удалось, — долетел до него шепот Говорящего. Кагэро кое-как взял окаменевшую корку и зашвырнул подальше.
Кагэро лег на спину и закрыл глаза.
Солнце медленно ползло по небу, то скрываясь за тучами, то проливая на землю ушаты тепла и света. Кагэро лежал недвижимый, и любой, идущий мимо, мог бы подумать, что он мертв.
Да он и так был почти мертв. Ибо состояние, в котором он находился, нельзя было назвать жизнью. Каким-то образом Кагэро удалось разделить свое сознание, и сейчас, лежа под солнцем, он занимался тем, что изучал каждый закоулок своей души.
И ему не нравилось то, что он видел.
Говорящий не вбивал в голову Кагэро ровным счетом ничего. Он поступил мудро и просто: оказал минимальное воздействие, целью которого было заставить Кагэро поверить. Поверить в то, что Говорящий молотом бил по его сознанию. А дальше — фантазия, воображение, которое понарисовывало такого…
Кагэро принялся выбрасывать из себя всю эту грязь.
И одновременно строил щит.
Может быть, еще ненадежный, может быть, ему недоставало прочности, но основа у него имелась.
Кагэро показалось, что волна холодного воздуха пронеслась по всей земле от самого горизонта. И на горизонте же иссякла.
— Новую яму будешь копать вот на этом месте…
Говорящий показал пальцем туда, где сохла куча вырытой ночью земли. Придется засыпать первую яму.
— Не буду!
Кагэро не удосужился повернуться. И почувствовал, как ползет по спине предательский холодок, как проникает в мозг пальчик страха.
«Не верь! Не верь! Не верь!»
— Не будешь? — переспросил из-за спины Говорящий.
— Не буду.
«Не верь! Не верь! Не верь…»
Не получается…
Кагэро повернул голову и увидел Говорящего. Тот смотрел на него ясными зелеными глазами и, улыбаясь, покачивал головой, будто говорил: «Ну, парень, ничего лучше придумать не мог?»
— Я не верю… — прошептал Кагэро так тихо, что и сам едва услышал.
— Не веришь? — опять переспросил Говорящий, и тон его был… дружелюбным. — Не веришь, да?
— Не верю. — Кагэро бросило в жар, потом в холод, ему показалось, что выступивший пот замерз.
— А ты поверь.
Глаза Говорящего сделались ледяными, обманчивое тепло некошеного луга испарилось.
— Лучше поверь. Ну?
— Да… господин. — Кагэро почти явственно увидел, как скользнуло по лицу Говорящего разочарование.