Бирюзов Игорь Владимирович
Акция
Я, опустошенный до крайней степени, сидел на большом ковре, непроизвольно перебирая пальцами густой белый мех, когда-то согревавший живое существо. Привалившись спиной к стене, обитой красным атласом, я отрешенно смотрел на все происходящее. Множество красиво обрамленных золотом зеркал лежали разбитыми на полу. Меха, платья, дорогие украшения — все скидывалось в одну кучу. Числяне в полицейской форме носились по дому, устраивая невообразимый шум, отдававшийся в моем мозгу болезненными импульсными толчками. Весь мой организм требовал покоя. Огромная, не объяснимая никаким законом, усталость свалилась на мое изможденное тело, и я начал терять ощущение реальности происходящего.
Последнее, что я заметил в полузабытьи, — это направленные на меня деструктаторы, готовые в любую секунду выпустить свой смертельный импульс. Каждая клетка моего организма требовала покоя. Я закрыл глаза, а память непроизвольно стала извлекать из своих тайников картинки моей короткой жизни, зафиксировавшие в разном объеме различные периоды и события. Картинки отражались в моем сознании в строгой временной последовательности. На внешние факторы организм полностью перестал реагировать…
Мою мать с отцом предупреждали, что им опасно иметь второго ребенка. Но разве можно давать подобные советы молодым и любящим друг друга числам и верить в их послушание?! И они пошли на этот поступок, достаточно рискованный с их стороны. Я родился от суммирования 36-го и прекрасной 10-ки и деления их пополам. 23-й…
Всю жизнь я терпеть не мог свое число. Хотя, возможно, на меня давит груз воспоминаний, и я воображаемое выдаю за действительное? Не знаю…
В предшкольное детское учреждение всех брали с одного года. Редко кого воспитывали в домашних условиях. Не с кем было оставить детей. Все мало-мальски способные к труду работали. В ту пору одним из самых правильных считался лозунг «Наше старшее поколение — лучшие рабочие кадры государства». Потом, видимо, руководители почувствовали, что создается некоторое пренебрежение к среднему поколению и изобрели новый лозунг «Даешь рабочих лидеров». Впрочем, законы и инструкции остались теми же.
Воспоминания давались с трудом. Очень трудно оказалось вырвать из плена памяти те давнишние события…
Детское учреждение. Навсегда запомнилось подключение к ячейке со своим номером. Нажатие кнопки, загорание красной лампочки, пауза, затем яркое свечение зеленой лампочки и проход внутрь открыт. Я всегда очень радовался зеленой лампочке. Мне она всегда казалась добрым волшебником, каждое утро встречающим меня и как бы зорко окидывающим взглядом, в котором читался вопрос: «Ну, во что ты сегодня собираешься играть, малыш, в конструирование биссектрис или в разложение по составляющим?» Хотелось крикнуть: «Конечно, по составляющим, это ведь так интересно». Лампочка, однако, быстро гасла, и я спешил в заветную синюю комнату, где мы проводили весь свой день.
Я помню, как воспитательница с красивым лицом по утрам нам рассказывала что-то интересное. Этот ритуал происходил каждый день. Я, правда, почему-то засыпал, забравшись на задние ряды, под мягкий мелодичный голос воспитательницы.
Уже в более позднем возрасте мне запомнилась старая уборщица с четырехзначным номером, то ли 2356-м, а может быть, 5326-м. Всегда изможденная и непрерывно кланяющаяся нам, двузначным и трехзначным, она все время шептала что-то одними губами. И вот один из нас решил пошутить. Принес маленький, со спичечную коробку, магнитофон и ухитрился записать шепот уборщицы. Затем усилил его, убрал шумы и включил на полную громкость прямо перед самым ухом уборщицы. Все услышали громогласное: «Дай бог здоровья товарищу Первому». Смеялись мы долго. Правда, и уборщица и шутник — талантливый ребенок с золотыми руками, куда-то исчезли. Но разве нас могло это интересовать в то время, когда можно было выложить асимптоту, а при хорошем расположении духа у воспитательницы, подбить вражескую космическую тарелку, зигзагообразно летающую по дисплею компьютера.
Больше, вроде бы, в этом учреждении ничего значительного не происходило. Хотя нет. Память подсказывает еще один случай. К нам приезжал солидный числянин и спрашивал, кто кем хочет быть. Все, конечно, кричали: «Космолетчиком, кибернетиком, симметристом и так далее». А я встал и, не знаю почему, сказал: «Хочу быть похожим на Вас. У Вас такой красивый галстук».
Солидный числянин немного покраснел и спросил у воспитательницы:
— Какой номер у этого шустрого ребенка?
— 23-й.
— А-а-а. Понятно.
Он вынул из внутреннего кармана пиджака блокнот с ручкой и что-то быстро записал туда. Солидный числянин стал последним в цепи моих воспоминаний о предшкольном периоде.
В самом центре столицы, возвышаясь над трехметровой кирпичной стеной, окрашенной в ослепительно белый цвет, расположилось десятиэтажное здание из стекла и бетона в форме куба. К парадному входу здания от мощных железных ворот, словно прорубленных в стене, вела широкая асфальтовая дорога, радовавшая безукоризненно ровной поверхностью. У дверей правительственного дома, удивлявшего своей архитектурной простотой, стояло два могучих числянина, проверявших документы у посетителей.
Празднично одетого числянина никак не хотели пускать внутрь здания, что вызывало яростное возмущение.
— Да вы что, издеваетесь? Мне к 9-му надо попасть по важному государственному вопросу. Я четыре месяца собирал справки, чтобы меня пропустили через контрольно-пропускной пункт стены.
— У них там одни инструкции, а у нас — другие, — вяло, как от комара, отмахивались от назойливого посетителя швейцары с безликими выражениями. Они стояли невозмутимо и, похоже, больше не собирались разговаривать с нахальным числянином.
— Но я должен знать, почему меня сюда не пускают? — швейцары молчали.
— Нет, вы ответьте мне на мой, прямо поставленный, вопрос?
В посетителе неумолимо проглядывала нервная суетливость, особенно заметная на фоне спокойных гигантов-швейцаров. Один швейцар нехотя повернул голову и, брезгливо сморщившись, процедил:
— У тебя, с-с-сука, параграф…
Посетитель как-то сразу сник, постоял некоторое время с опущенной головой и, сгорбившись, медленно побрел к воротам.
4-го, случайно заставшего неприятную сцену у дверей здания, возмутило увиденное. «Придется специально собираться нам, государственным руководителям, не пожалеть своего драгоценного времени и издать указ о пропуске посетителей с другой стороны здания. А то скандалят и портят с утра настроение. А настроение, после входа в правительственное учреждение, перестает быть лично моим. Оно становится государственным. Да, именно так, государственное настроение. А этот крикун, испортивший мне государственное настроение, становится автоматически преступником и не каким-нибудь жалким уголовником, а государственным преступником».
Каждый этаж правительственного здания отводился руководителю государства, имеющему соответствующее число. 4-й подошел к личному лифту, мягко и бесшумно поднявшему его на свой этаж. На стеклянной двери, ведущей в коридор и распахнувшейся перед 4-м, была нарисована огромная ярко зеленая четверка. Он пошел своим коридором в личный кабинет, находящийся в центре квадрата его этажа. 4-й мысленно представил себе подчиненных: одни, клерки, непрерывно двигаются с различными бумагами; другие, его заместители, сидят в предназначенных для них комнатах. Каждому из заместителей по штату положен секретарь — молодая незамужняя числянка.
В личный кабинет 4-й входил с потайного входа, так что его секретарь, находящаяся в приемной, не всегда знала — на месте руководитель или отсутствует. Да это и не входило в ее обязанности. Когда 4-й хотел, то он сам, нажатием кнопки, указывал свое присутствие.
Первым делом он осматривал кабинет. Все на своих местах. Дубовый стол в виде четверки, на поверхности которого аккуратно нарисовано большое количество маленьких четверок, раскрашенных во всевозможные цвета и расположенных в хаотическом беспорядке. Эту идею он позаимствовал у 6-го, при этом указав последнему, чтобы не очень увлекался излишней роскошью. Стул у 4-го был только один, тот на котором он сидел. Да и зачем больше? Редкий посетитель, прорвавшийся сквозь строй его заместителей, может и постоять. И так слишком долго сидят в приемной.
За спиной 4-го, на ярко зеленой стене, висел портрет 1-го, а чуть ниже — отпечатанное массовым тиражом изображение всей первой десятки. Он каждый раз с утра всматривался в это изображение государственных деятелей и каждый раз ему что-то не нравилось в себе, то ли поворот головы, случайно качнувшейся при фотографировании, то ли взгляд — более настороженный, чем хотелось бы. А ведь это «произведение» размножено огромным тиражом и их, руководителей государства, видят, практически, все числяне.
Магия больших чисел всегда завораживала 4-го. Подписывать приказы о перемещениях внушительного количества денег, товаров, войск ему особенно нравилось. 4-й пытался представить картины перемещения, и его сознание переносило многотонные составы в пункты назначения за одно мгновение.
Сегодня был особенный день. Он работал с большим компьютером, доступ к которому имелся только у руководителей государства. Компьютер хранил в памяти огромное количество информации, которая могла заинтересовать числян первой десятки. Чаще всего их, конечно, мучил вопрос о возможном появлении дублеров. Дублером называли число, идентичное по номеру и полу. При встрече основного числа и дублера один из них, менее энергетический, деструктурировался.
Чтобы были понятны некоторые моменты жизни числового государства, необходимо рассказать про эмбрионарии и все, что с последними связано. Эмбрионарий представлял собой сборную конструкцию, вмещающую двух числян и закрывающуюся сверху непрозрачным экраном. Внутри самостерилизующейся камеры прикреплялся мощный кондиционер, освежающий воздух внутри эмбрионария. В камере происходило слияние родителей и образование ребенка. Новое число рождалось через двадцать четыре часа после начала слияния и получало номер, равный сумме номеров родителей. Это касалось первого ребенка. Чтобы получить номер числа второго ребенка, необходимо сумму номеров родителей поделить пополам, третьего ребенка — на три и так далее. Новорожденные числа, не попадающие под определение целых чисел, самопроизвольно деструктурировались. Надо сказать, что эмбрионарии стоили недешево и были одноразового пользования, причем взяты полицией на довольно строгий учет. В числовом государстве официально действовал указ о том, что максимально разрешалось иметь двух детей, правда, не уточнялось, включать сюда деструктурированных или нет. Поэтому в каждом районе местные власти решали этот вопрос так как им заблагорассудится.
4-й, усевшись в мягкое кресло, нажал кнопку и к нему подъехал дисплей большого компьютера. 4-й поставил ему первую задачу. Мужской номер — ниже десятого и женский — ниже десятого. Тут таилось наибольшее количество неприятных вариантов, но… Все государственные руководители зорко следили друг за другом при помощи клерков, секретарей и тайных лиц, оплачиваемых из специально предназначенной для этого кассы. Так же практически все они не спускали глаз с женских чисел первой десятки. Во всяком случае, первая женская пятерка жила в особых коттеджах в поселке Мнимом, а последующие пять числянок контролировались на предмет нежелательных связей.
Некоторые варианты 4-й каждый раз представлял с каким-то утонченным сладострастием. Он мысленно представлял себе толстого, низенького 2-го и мощную, здоровую, с большим энергоемким бюстом 6-ю. Их второй ребенок, наверное, был бы похож на колобка с утяжеленным задом. Ха-ха-ха. Вторую задачу 4-й обычно ставил перед компьютером тоже, как обязательную: мужские числа — выше 10-го номера и ниже 20-го и женские числа с аналогичными номерами. Самым неприятным случаем из этих вариантов была встреча 12-го и 12-й, а их шестой ребенок являлся страшной угрозой 4-му. Однако, по последним агентурным данным, такой пары не существует, да и бредовая идея зарождать такое количество детей вряд ли у кого появится. Хотя…
В школе я впервые понял, что значит быть 23-м. Неделимые числа являлись изгоями общества. Они считались индивидуалистами, и у них должно было совершенно отсутствовать желание поделиться чем-то своим, личным с обществом. Такова официальная версия. Неделимый, старающийся подружиться с кем-то из класса, наталкивался на глухое непонимание. Многие окружающие меня школьники почему-то с детских лет знали, что неделимые числа ниже их уровня, но не по знаниям, не по материальному положению, а по каким-то другим, трудноуловимым признакам. Да и кто серьезно будет размышлять над этими проблемами в детском возрасте? Ниже уровнем, значит ниже…
В общем друзей, настоящих друзей, у меня в школе так и не появилось. Хотя, конечно, очень хотелось на равных участвовать в общих забавах моих сверстников после утомительной работы с дисплеем. Класс наш, рассчитанный на тридцать чисел, состоял из тридцати восьми. Таким образом, восемь школьников на каждом уроке пользовались архаическими тетрадями и шариковыми ручками вместо дисплеев. По каждому предмету восьмерка менялась в зависимости от успеваемости.
Тридцать новеньких, отлично работающих дисплеев, резко диссонировали с плохо покрашенными стенами и со скрипящими половицами пола. Наиболее неприглядные участки стен прикрывали лозунги: «Первый всегда с нами», «Даешь всеобщее числовое образование», «Числовой строй непобедим».
Основным предметом у нас, естественно, являлась математика. Строгие учителя, специализирующиеся каждый в своей части программы, сменяли друг друга, вдалбливая в нас математические премудрости. Жесткая дисциплина, строгий контроль за усвоением материала и наказание за малейшее неповиновение. От преподавателей ждали хорошей работы, от учеников — отличных знаний. Государство чисел заботилось о нас, давая бесплатно овладеть знаниями, а мы в скором будущем должны были оплатить предоставляемый кредит. Позже, я слышал, как часть молодежи задавала вопрос: «А не переплачиваем ли мы впоследствии за этот кредит?!»
Занятия в школе продолжались по десять-двенадцать часов в день с небольшим перерывом на обед. Кроме нашего основного предмета мы изучали три дополнительных: географию, историю чисел и литературу. Причем каждый год ходили слухи, что литературу, как предмет совершенно ненужный развитому числовому государству, уберут из программы. Мы, конечно, с надеждой ждали этого события. Все-таки на один предмет меньше. Да и больше осталось бы времени на занятия математикой. Но слухи оставались слухами, а то мизерное количество времени, два раза в неделю по два часа, оставили в расписании за литературой.
Взъерошенный, немного рассеянный 89-й каждый раз с опаской входил в класс. Преподаватель литературы тоже был неделимым. Над ним постоянно издевались. Устраивали кибернетические взрывы, всю поверхность указки смазывали клеем, придумывали электронные шутки на дисплеях, благо в технике, да и в математике, преподаватель литературы разбирался плохо. К стыду своему должен признаться, что и я участвовал в этих гонениях и нередко мне выпадала главная роль. Молодым, изощренным в проказах, числам интересно было посмотреть, как один неделимый будет издеваться над другим неделимым. Я, откровенно говоря, радовался своим выходкам. Меня дружески похлопывали по плечу и пропадало на какое-то время чувство одиночества. Казалось, ты со всеми вместе. Но это только казалось…
Однажды, преподаватель литературы прочитал лекцию о добре и зле и как-то вскользь упомянул о писателе, который, как впоследствии нам рассказал важный представитель Комитета, написал неправду о 5-м в одном из эпизодов своего романа. Самые любопытные из нас захотели прочитать роман, а, особенно тот эпизод, но натолкнулись на подозрительный взгляд библиотекаря и быстро ретировались.
Литературу нам в спешном порядке заменили предметом под названием «бытовидение», который вел сам директор. Он нас учил реалистично, по бытовому, смотреть на мир.
— Числовой быт определяет числовое сознание. Увеличивая материальные блага числового государства, вы улучшаете свой быт, а, соответственно, будет возрастать и ваше сознание. Так говорили классики чисел, и они оказались правы. Посмотрите в окна.