— Отец, — сказала она, — все беды племени из-за меня, когда я исчезну, всё кончится. Обещай мне, что ты сделаешь всё, о чём я тебя попрошу…
Через час старец, обессиленный болезнью, а еще больше потерей любимой дочери, появился на капище Мора.
— Передайте Мору, приказал он волхвам, что Снежинки больше нет с нами!
Ярости Мора не было предела. Он перевернул весь подземный мир, обыскал небеса, но не нашел души несчастной девушки. Всё, что ему осталось, это тело — не мёртвое и не живое. Тогда Мор приказал насыпать для Снежинки этот курган и сделать ту чудесную домовину, в которой она теперь. Всё было выполнено. Мор, снедаемый страстью, проводил в кургане Снежинки всё больше и больше времени. Не знаю, способно ли такое чудовище на любовь, но в один прекрасный момент Мор исчез. Легенда молчит о том, куда он делся. Но мы-то с тобой видели, что он остался здесь, у тела Снежинки. Так, что Никита, — назидательно сказал Морозко, — от страсти умирают даже боги! Время шло. Матерел Перун, дряхлел Волос, годы стерли из людской памяти название племени Снежинки. Но легенда о ней и Море, женской чести и мужской страсти, до сих пор жива, — Морозко замолчал.
Молчал и Кожемяка. Они молчали, отдавая дань храбрости слабой девушки, что не склонилась даже перед мощью бога. Только угли догорающего костра изредка потрескивали, разгоняя гнетущую тишину мрачного склепа.
— Одного я не понимаю, — почел в затылке Кожемяка, — если Мора не стало, почему люди умирают? Мор — бог смерти!
— Таков порядок, заведенный Родом. Да и у Ящера подручных хватает. Кто-то сейчас его работу делает.
Сквозь дыру в потолке робко заглянул первый лучик восходящего солнца, прорезав вязкую темноту подземелья. Короткая летняя ночь кончилась, начинался новый день.
— Ну, — промолвил Кожемяка, громко хлопнув себя по коленям ладонями, — пора и честь знать! Спасибо этому дому, пойдем к другому!
— Пойдём, — согласился Морозко, — только сначала попрощаемся со Снежинкой.
— Угу, — ответил Кожемяка. — Только погодь маленько, найду тряпицу покрасивше, взамен старой. Надо бы домовину накрыть. Негоже, если такую красоту пылью засыплет!
Он подошёл к ближайшим сундукам и принялся в них копошиться. Через миг Никитаа уже стоял рядом с Морозкой, держа в руках туго свёрнутый рулон материи.
— Во, даже не плесневелый, — похвалился он. — Пойдем что ли?
Они поднялись по ступенькам и вновь оказались в маленькой зале, освещенной сиянием волшебной домовины. Некоторое время друзья молча стояли перед гробом. Морозко вглядывался в прекрасный облик до боли в глазах, стараясь унести в памяти эту красоту. Наконец, Никита, со словами "спи спокойно", накрыл гроб. Свет в склепе померк. Друзья без слов развернулись и покинули скорбный зал. И ни один из них не заметил разительной перемены произошедшей с мумией, восседавшей на троне.
После затхлого мрака подземелья, яркий свет солнца и свежий воздух вызвали головокружение и дрожь в ногах. Немного отдышавшись, друзья завалили камнями вход в подземелье, засыпали сверху прелыми листьями и сухой травой.
— Спрятали здорово, теперь это добро никто, кроме нас не сыщет! — весело сказал Кожемяка.
— Что добро — пыль! — горячась, воскликнул Морозко, — Снежинку никто не потревожит, не осквернит её могилу! Вот что главное, а не то, чем ты свой мешок набил!
— И это тоже, — согласился Никита. — Но ты подумай: тебе теперь никакой Рог искать не надо!
— Нет надо! — возразил Морозко. — Рог — это символ счастья и богатства не для одного человека, а для всего народа. А золото? Ну, дам я каждому страждущему по монетке, а дальше что?
— Ну а с рогом этим? Так и будешь всю жизнь подавать всяким? Так они и работать разучатся!
— Да не знаю я, как сделать! Не думал еще, — признался Морозко. — Главное добыть, а потом, может, и придумаю что.
— Ну-ну, — с сомнением покачал головой Кожемяка.
Морозко уселся на прогретый солнечными лучами камень.
— Посидим на дорожку, — предложил он.
Никита бухнулся рядом.
— Морозко, — позвал Никита, — давай тебе в мешок золото положим, а то мне его приспособить некуда.
— Да уж, набрал от души, — усмехнулся Морозко, наблюдая, как Кожемяка напяливает на себя доспехи, надевает перевязь с мечом, нахлобучивает шлем, приспосабливает за спиной щит. — Ты, никак, на войну собрался?
— Сейчас везде война, — буркнул Кожемяка, — сосед с соседом воюет только из-за того, что у одного собака ночью лает громко. А нам еще, сколько племен пройти предстоит, пока до Киева дотопаем! Да и разбойников по лесам хватает. Одна только банда Залешанина чего стоит! Так что своя ноша не тянет, а в ближайшей веси коней купим!
— Ты готов? — спросил Морозко, оглядев попутчика с ног до головы.
— В путь, — просипел Никита, уже успевший вспотеть в своей боевой амуниции.
Глава 6
Пробуждение было мучительным: он долго пребывал в плену сладкого небытия. Но какое-то знакомое ощущение сумело вырвать его из тысячелетнего оцепенения. Сладковатый запах горячей крови будоражил его дремлющее сознание, не давая ему вновь потухнуть. Но он не мог вспомнить кто он. Капли живительной влаги, поглощённые его высохшим телом, породили лишь давно забытые образы. Сквозь кровавую пелену, что уже вечность окутывала его со всех сторон, вдруг проступила ясная картинка: деревянный истукан со свирепым выражением лица, неуловимо похожий… На кого? Проклятье! Кто же он? Ответа нет, только образы: черный от запёкшейся крови камень у подножия деревянного кумира, на который бородатые жрецы бросают связанное тело. Резкий запах крови. Вязкие ручьи стекают с толстых ухмыляющихся губ самодовольного идола. Ощущение неограниченной силы, прибывающей с каждой кровавой жертвой, посвященной ему. Ибо он бог! Бог!!! Его имя — Мор! Только при одном упоминании этого имени божки помельче разбегаются по кустам! Иные, посильнее, стараются не связываться. А с самыми могучими есть негласный договор. Но если кто-либо из них зазевается — то будет низвергнут! Но, что случилось с ним? Почему он, величайший из богов, так слаб, что не может пошевелить даже пальцем? Неужели и его кто-то скинул с сияющей вершины величия? Лишил могущества, заточив вне времени и пространства?
— Нет!!! — закричал он в ужасе.
Гулкое эхо больно ударило в отвыкшие от звука уши: нет, нет, нет.
— Я слышу! — проскрипел Мор непослушным языком. — Я говорю! Я жив!
Превозмогая боль, Мор открыл глаза. Вместо кровавого тумана, что окружал его раньше, теперь со всех сторон его обступал мрак. Неужели он слеп? Он попробовал пошевелить пальцами рук. Пусть и с большим трудом, но это ему удалось. При движении суставы скрипели словно деревянные. Попытка встать на ноги вызвала новый приступ боли. Потерявшие эластичность сухожилия и мышцы трещали от нагрузки, но ему все-таки удалось подняться и шагнуть в неизвестность. Опоры под ногами не оказалось. Со всего размаху Мор ударился о какой-то твердый предмет и вновь погрузился в мягкое, успокаивающее небытие.
Ближе к вечеру друзья наткнулись на заброшенное жилье. Большая весь, около двадцати добротных некогда домов, вся заросла бурьяном. Частокол, окружавший поселение, покосился, местами вообще лежал на земле. Одна створка ворот висела на чудом уцелевшей петле, вторая, изрядно подгнившая, валялась рядом.
— Похоже, люди тут давно не живут, — сказал Морозко, оглядываясь по сторонам.
— Угу, — согласился Кожемяка.
Он скинул с плеч набитый золотом мешок. Затем, оглашая округу звоном булата, которого он в избытке навешал на себя, кулём рухнул на землю. Со двора, показавшегося Морозке единственным ухоженным в деревеньке, послышался собачий лай. Оставив распластавшего на земле друга лежать, паренек решил проверить: авось есть здесь кто живой. Вдруг из зарослей в изобилии произраставшей вокруг лебеды выскочил огромный пёс. Оттолкнувшись от земли мощными лапами, пёс прыгнул на грудь пришельцу. Всё произошло очень быстро: утомлённый долгой дорогой Морозко не успел среагировать, и был сбит с ног мощным зверем. Пес вместо того, чтобы впиться в горло огромными желтыми клыками, неожиданно лизнул парня влажным языком. Затем, радостно виляя хвостом, пёс принялся скакать вокруг Морозки, то и дело тыкаясь ему в лицо холодным мокрым носом.
— Фу, Подлиза! — прикрикнул кто-то на животное.
Пёс нехотя отбежал в сторонку. Морозко, подняв глаза, увидел стоящего перед ним человека, который протягивал ему руку. Паренек, ухватившись за руку, поднялся. Никита, до этого лежавший на земле похороненный под грудой железной амуниции, уже стоял рядом, буравя незнакомца подозрительным взглядом. Неизвестный оказался невысоким хмурым мужиком с нечесаной бородой и гривой спутанных грязных волос. Из-под кустистых бровей на путников смотрели грустные глаза.
— Исполать тебе, добрый человек! — первым нарушил затянувшееся молчание Морозко.
— И вам того же! — ответил незнакомец. — Давненько я людёв не встречал!
— Ты что же, один здесь живёшь? — спросил Морозко.
— Уж почитай пять годков один как перст! — горестно вздохнув, сказал мужик.
— А где же остальные? — полюбопытствовал Морозко. — Что с ними случилось?
— Откуда ни возьмись, пришла к нам какая-то немочь. Всех покосила: семью мою и сородичей. Никого не осталось. Коровы, лошади, собаки — и те передохли. Остались только я, да Подлиза, — мужик кивнул в сторону пса. — Так один и живу.
— Теперь понятно, почему ты хмурый такой! — сказал Кожемяка. А чего к людям не идешь?
— Так не хмурый я, — пробурчал мужик, — а угрюмый! Меня так и зовут — Угрюм. Я с детства такой. Потому меня, наверно, и немочь не взяла, на кой я ей такой угрюмый. А к людям не иду — так не куда. Все ближайшие селения эта немочь унесла. А к чужакам не пойду, да и привык я один. Пойдемте в избу, а то стоим на дороге словно нелюди! Устали, небось, а у меня отдохнёте, расскажете, откуда и куда путь держите. Я вам баньку истоплю. Откушаете. В общем, чем богаты, тем и рады…
…сытно рыгнув, Кожемяка отвалился от стола. Разносолов гостеприимный хозяин не предлагал: угощал только зеленью и мясом, но мяса было много.
— Эх, — вздохнул Угрюм, — хлебушка бы еще! Я так по хлебушку соскучился! Болезь к нам ранней весной пришла. Отсеяться не успели. А семенное зерно во время болезни поели. Так с тех пор охотой и живу. Ну, огородик небольшой есть, зелень там, лучок, капустка. А хлебушек иногда по ночам сниться. И запах его как наяву. Бывало, проснусь с утра, а у меня мать с утра постоянно хлеб пекла, и кажется мне, что хлебом свежим пахнет.
Морозко резко встал, чуть не опрокинув животом стол, подошел к порогу, где грудой лежали дорожные вещи. Достал свой мешок и начал в нем копаться.
— Держи, — сказал он, возвращаясь к столу и протягивая Угрюму узелок.
Хозяин трясущимися руками развернул тряпицу.
— Хлеб! — с изумлением произнёс он.
Угрюм поднес горбушку к лицу и жадно втянул в себя запах хлеба.
— Чуть-чуть зачерствел, но ты его над паром подержи, отойдет, — посоветовал Морозко.
— Спасибо вам, люди добрые! — произнёс Угрюм, бережно заворачивая горбушку обратно в тряпицу. — Уважили старика!
— Ты, Угрюм, шёл бы к людям, а то сгинешь здесь в одиночестве, некому и похоронить тебя по-людски будет! — сказал Никита.
— Может и ваша правда, ребятки, — неожиданно согласился Угрюм, — но, привык я здесь. Тута всё моё, родное. А как еще на новом месте сложится? Боюся я!
— А ты не боись! — постарался приободрить Угрюма Никита. — Руки у тебя откуда надо растут, и голова варит, даром, что хмурый такой.
— Я угрюмый, — поправил мужик.
— А я чо говорю? Так что, собирайся, Угрюм, с утреца с нами пойдёшь. Я тебя к делу пристрою!
— Спасибо, хлопцы, но не могу я, — заупрямился мужик, — мне подумать надобно.
— До утра-то надумаешь? — спросил Кожемяка.
— Не-а, не могу я так быстро, — отнекивался Угрюм, — а дом, хозяйство…
— Какое к Чернобогу хозяйство? — перебил его Никита. — Ты да Подлиза — вот и всё твоё хозяйство! Неволить не буду: коли не хочешь сразу идти, даём тебе время до зимы. К зиме мы сюды вернемся. Неподалёку отсюда вещички кое-какие забрать, и тебя прихватим, если надумаешь. Да и помощь нам не помешает, — он подмигнул Морозке. — Так шо к зиме будь готов!
— Хорошо, — повеселел Угрюм, — а то я не могу взять всё и бросить. А к зиме, мож, надумаю. А сами вы, ребятки, чего дома не сидите? А, понимаю, дело молодое! Охота людёв посмотреть и себя показать! Верно?
— Не, Угрюм, не угадал, — хохотнул Кожемяка, — это долгая песня.
— А я вроде не тороплюсь, — ответил Угрюм, — да и вам спешить некуда, банька еще не натопилась. Опосля баньки медку попьём. Свежего.
— Эх, — почесал затылок Кожемяка, — с чего начать? Всего нас у отца пятеро…
Сознание вернулось к нему острой болью. Яркое свечение огненными иглами впивалось в привыкшие к тьме глаза. Закрыв их ладонью похожей на кисть скелета, он попытался встать. С большим трудом бывший бог вновь смог подняться на ноги. Немного оклемавшись, Мор отнял от лица руку и осторожно открыл глаза. Прямо перед ним на толстых золотых цепях висел хрустальный гроб. Падая, Мор зацепил покров, закрывающий волшебный саркофаг, и сейчас его чудесный свет освещал мрачную гробницу. Едва только взглянув на прекрасное лицо, он вспомнил всё. Ярость костлявой дланью, так похожей на его собственные руки, славило ему горло.
— Я отомщу, — прокаркала мумия, — всем отомщу!
Мерзко скрипя суставами, он стал подниматься по ступеням к трону, на котором провёл столько времени. Сколько же утекло лет с тех пор, как он затворился в гробнице? Мор не знал ответа на этот вопрос. Усевшись, он по привычке пошарил вокруг руками: чего-то не хватало.
— Меч! — вспомнил он. — Где мой меч?
Его уродливое лицо исказилось в новом приступе ярости. Низкий рев огласил пустынное подземелье. Но, наревевшись вдоволь, Мор сумел взять себя в руки.
— Значит, если кто-то взял меч, то воры за это время не перевелись! — размышлял он в тишине склепа. — Подлецы, лжецы, себялюбцы и прочее отребье, надеюсь, тоже. С ними проще карабкаться к вершинам власти и могущества. Воров позже найду и покараю, да так, чтобы другим не зазорно было воровать у самого Мора! Это мелочи. Сейчас главное поднабраться сил! В таком виде меня и куры загребут! Сил наберусь… Ящера просить не буду… Наберусь, а затем напомню о себе!
Ухватившись за подлокотники кресла, Мор резко встал. Тело натужно скрипнуло и отозвалось резкой болью.
— Плохо! — подумал Мор. — Осторожнее нужно двигаться! А то рассыплюсь горсткой пыли!
Он бросил последний взгляд на саркофаг и вышел в большую залу. Проходя мимо золота, Мор споткнулся о небольшую золотую фигурку. Он наклонился и поднял её. Это был маленький домашний идол. Идол Мора Великого. Как ни странно, но в этой безделушке чувствовались остатки былой силы, тогда как в нем самом ее не осталось ни капли.
— Да, немало домашних рабов забили возле этого идола, — задумчиво сказал Мор, впитывая тот мизер магии, что сохранился в идоле до сего дня.
Его не хватило даже на полное восстановление тела, однако лицо бога немного посвежело, забилось ранее молчавшее сердце. Теперь он не напоминал оживший скелет: плоть слегка наросла, и суставы перестали мерзко скрипеть. Мор присел, сделал пару наклонов, изучая приобретенные возможности.
— Вот, уже легче, — выдохнул бывший бог, — жить можно. Ну, болезный, — обратился он к идолу, — скоро возьмем паршивцев за задницы и скинем их с тёпленьких местечек! Тогда ты, друг мой, снова окажешься при деле! Что ж, пора покинуть это скучное место! Нас ждут великие дела!
Никита перевернулся на другой бок и свалился. Лавка, на которой он заснул, оказалась мала для его мощного тела. С хрустом потянувшись, Кожемяка поднялся. На лавке возле окна лежал, посапывая, Морозко. Лежанка, где лёг спать Угрюм, была пустой. Никита выглянул в маленькое оконце — солнце стояло уже высоко. В хате витал вкусный запах жареного мяса.
— Во мужик, — подумал Никита, — уже и пожрать успел приготовить! А ведь завалились спать далеко за полночь!
— Хорошо-то как, словно дома, — вновь подумалось Никите. — Как там мои мамка, тятька, братья? Уже живым меня не чаят увидеть. Эх, быстрей бы домой добраться!