— Кто ты? Чем я прогневал богов, что попал в преисподнюю раньше времени?
Исполин презрительно рассмеялся. Смех его походил на раскаты грома.
— Жалкий червяк! Какое мне дело до твоих кривоногих богов, ибо я сам бог! Запомни слизняк — бог!!! Мор моё имя! Ты здесь потому, что у тебя мой единственный идол.
— Хочешь, я отдам его старику, у которого отнял…
— Глупец!!! — взревел Мор, с такой силой, что порыв ветра опрокинул Толмана на спину. — Зачем жалкому старикашке моё покровительство и помощь? Тебе неслыханно повезло! Это твой шанс!
Толман поднялся с земли.
— Шанс? Зачем я понадобился такому могущественному богу?
— Не скрою, от тебя мне тоже кое-что нужно.
Толман больше не трясся — страх отступил. Принцип: ты — мне, я — тебе, был ему хорошо известен.
— Что можешь ты дать мне? Почему я должен отринуть своих богов, которым веками поклонялись мои предки?
— Ты сам ответил на свой вопрос! Что дали тебе твои хвалёные боги? Ничего! Так нужны ли они? Я могу дать тебе все! Богатство! Самые прекрасные женщины будут твоими! И главное — власть! Власть, это когда от твоей прихоти зависит судьба других! Хочешь — придавишь сильнее, а можешь и слегка отпустить. Ты хозяин!
Толман больше не раздумывал, ведь демон обещал ему всё, к чему он так давно и безуспешно стремился:
— Что требуется от меня, великий бог!
Мор взревел с такой силой, что дрогнула земля и пыль закрыла небо:
— Жертва!!!
— Я принесу тебе в жертву лучшего коня…
— Коня?!! Ты наверно не понял, — Мор захохотал. — Мне нужна человеческая жертва…жертва…жертва…
Толман вскрикнул и проснулся. Он опять находился в своей юрте.
— Неужели это всё только сон, — подумал со страхом Толман. — Нет! Всё было настолько реально…Чуждый бог обещал ему все прелести жизни, в обмен на такую малость — чью-нибудь жизнь. Принести жертву этому богу для Толмана не составило бы труда, но… Но больше всего его страшил гнев родных племенных богов.
— Мало — ли, что Мор там наобещал! Сможет ли он его защитить от их гнева? — думал Толман, ворочаясь на теплых шкурах.
Рядом противно сопела наложница. Её мерный сап раздражал и нервировал хана. Бессознательно Толман нащупал нож лежащий в изголовье. Взяв в руки оружие, он понял, что пойдет до конца по тропинке, указанной древним демоном. Приняв решение, хан с силой вонзил нож в грудь спящей рабыни, предварительно зажав ей рот. Та вздрогнула и забилась в конвульсиях. Это продолжалось недолго, вскоре она затихла навсегда. Отточенным движением Толман распластал грудь наложницы. Недрогнувшей рукой вырвал её трепыхающееся сердце. Запах крови пьянил лучше всякого кумыса. На заплетающихся ногах, с ног до головы забрызганный кровью, Толман подошёл к золотому идолу. Упав перед ним на колени, хан положил к его ногам всё еще слегка бьющееся сердце рабыни. Затем окровавленными пальцами он провёл по его губам:
— Жертвую Мору!
Глаза идола открылись, полыхнув ярким огнём. И хан услышал слова древнего демона:
— Жертва принята!
После этих слов силы покинули хана. Он без чувств упал к ногам своего нового божества.
Несчастный странник, связанный по рукам и ногам, лежал неподвижно всю ночь. По приказу хана его оставили в живых до утра дожидаться своей невесёлой участи. Вытащив старика из юрты повелителя, стражники грубо кинули его на пыльную степную землю вблизи сторожевого костра, вволю попинав лазутчика ногами. Ближе к рассвету старик заворочался, но бдительная стража, утомлённая бессонной ночью, не обратила на него никакого внимания. Глаза пленника широко раскрылись, в них вместо зрачков бушевал всепожирающий пекленский жар.
— Жертва принята, — сказал он, легко поднимаясь на ноги.
Жалкие путы рассыпались в прах, им не под силу удержать возродившегося Мора. Стражники опешили. С земли вместо убогого немощного старика поднялся грозный великан. Заминка длилась недолго — сказывалась выучка. Уже через мгновение стражи обнажили кривые сабли и с жутким воем бросились в атаку. Мор лишь презрительно скривил губы. Первого стража он сломал играючи, только дабы почувствовать вновь обретенную силу. Калечить и убивать свою будущую паству он не хотел. От второго отмахнулся словно от надоедливой мухи, но и от этого удара воин отлетел от бога на несколько саженей и замер в неподвижности. Только третьему стражу удалось достать Мора саблей… но отточенный булат не встретил на своём пути никакого сопротивления, великан исчез, словно его никогда и не было. Только лежащие неподвижно тела свидетельствовали о недавней схватке.
— Повелитель!
Карачун ворвался в шатёр Толмана словно ураган.
— Лазутчик сбежал! Убил стражу… — он осёкся.
Выпотрошенная рабыня и окровавленное тело Толмана, лежащего навзничь, привело его в ужас. Телохранитель, потеряв голову, кинулся к своему господину. Бережно перевернув его на спину, Карачун приложил ухо к залитой кровью груди хана. Сердце билось — повелитель жив. Толман с трудом открыл глаза: вокруг всё плыло. Наконец, ему удалось задержать взгляд на лице Карачуна.
— Это ты, — с облегчением прошептал хан.
— Господин, что случилось? — взволнованный голос Карачуна дрожал.
— Позже… позже расскажу. А сейчас распорядись… пусть здесь уберут!
Он вяло кивнул головой в сторону мертвой наложницы.
Весь последующий день Толман не находил себе места. Его до дрожи в коленях страшил гнев покровителей рода. Но богам как всегда не было дела до пятнадцатого сына хана Кури. Небо не обрушилось на землю, его не сожгло небесным огнём, не растоптала копытами повелительница лошадей. Одним словом, с ним ничего не случилось. Боги не замечали столь мелкую букашку, или не хотели замечать. Но на всякий случай Толман не выходил из своего шатра весь день, с нетерпением дожидаясь ночи. И вот долгожданная накрыла своим черным покрывалом землю. Сон не шел к Толману, сказывалось напряжение прошедшего дня. Хан долго ворочался, пока его взгляд не упал на золотого идола.
— Приди! — воззвал Толман к Мору, и в следующее мгновенье провалился в глубокий сон.
Снова мрачная серая пустошь ни капли не изменившаяся с прошлого раза. На этот раз Толман стоял у подножия величественного костяного трона, искусно украшенного страшными резными масками духов тьмы. На троне восседал Мор. Увидев хана, он радушно улыбнулся:
— Ты принял верное решение хан Толман! Если ты будешь и дальше слушать меня, то я могу предсказать твое недалёкое будущее: хан объединенных печенежских плёмен, великий завоеватель, и прочая, прочая, прочая… Но для достижения этого нужно вот что…
Глава 7
Холодный ночной ветер разорвал клочья тумана, и взорам изумленных путников предстал частокол. Толстые нетесаные бревна частокола венчали многочисленные черепа: человечьи, лосиные, медвежьи и волчьи, даже какие-то неведомые, коих было больше. Черепа светились в темноте мертвенным голубым светом, напоминая лесные бродячие огоньки.
— Вот тебе и костерок, — пробормотал Кожемяка, — никак на Ягу наткнулись!
— Яга не Яга, но не простой человек здесь живёт!
— Сожрёт, как пить дать, сожрёт! — расстроился Никита.
— Двум смертям не бывать… — хорохорился Морозко. — Пошли что ли?
На поперечной балке ворот висела огромная желтая черепушка, увенчанная острыми рогами, которые росли, как ни странно, прямо из пасти. Едва только друзья приблизились к воротам, глазницы черепа ярко загорелись.
— Слышь, Морозко, — прошептал Кожемяка, — эта зверюга нас разглядывает.
— Разглядывает, — согласился парень. — Только не зверюга, а сам хозяин сейчас ее глазами смотрит.
Вдруг запор ворот громко щелкнул и дверь, противно скрипнув, распахнулась.
— Смотри-ка, приглашает нас хозяин, — удивленно произнёс Морозко.
Никита в нерешительности мялся перед открытой дверью.
— А мне чего-то не по себе! Превратит он нас в жаб или червей…
— Не дрейфь! — Морозко уже переступил порог. — Что-то подсказывает мне — всё нормально будет!
— Тебе виднее, — нехотя согласился Никита, — ты ж всё-таки волхв, хоть и не доученный.
И словно бык на бойню понуро пошёл вслед за другом.
Дом за оградой был маленький и неказистый, сложенный, как и частокол из нетесаных брёвен. На ветхом крылечке сидела старушка. Ничего страшного в её облике не было, скорее наоборот, она глядела на путешественников словно мать на неразумные чада.
— Гости дорогие пожаловали! — весело произнесла старушка. — Давненько у меня человечьим духом не пахло!
Она мило улыбнулась, блеснув двумя рядами ровных, ослепительно белых зубов, так не вязавшихся с её возрастом. Все так же мило улыбаясь, она поинтересовалась:
— Долю пытаем, а хлопцы?
Друзья поклонились старухе до земли.
— Исполать тебе, бабушка!
— Ты уж прости нас, бабуля, что незваными гостями к тебе явились, — вежливо сказал Морозко. — Но раз уж мы здесь, то давай, как положено — накорми, в баньке помой, спать уложи, а потом уже и спрашивай…
— Молод ты ишшо меня учить, — перебила парня старуха. — А где, кем и что положено, я и без тебя знаю!
Она легко поднялась, словно молодуха, и приглашающим жестом поманила парней за собой:
— Проходите гости дорогие! Чем богаты, тем и рады!
И исчезла в пугающей темноте дверного проема.
— А ну как сожрет? — прошептал Кожемяка. — Зубы видел?
— А! Пропадать так с музыкой!
Махнув рукой, Морозко нагнулся, чтобы не стукнуться головой о низкую притолоку, и тоже исчез в темноте.
— Была — ни была! — решился Кожемяка.
— Стой! — остановил его властный окрик хозяйки. — Нечего в дом эту железяку тащить!
Никита вздрогнул и остановился.
— У крыльца оставь! Бывший хозяин её мне известен. Никогда он мне не нравился, шаромыга этот, как впрочем, и сестренка его — Марена! Так что меч сымай, или во дворе ночевать будешь!
Никита немного подумал, затем решительно сбросил лямки перевязи с плеч. Но оставлять чудесное оружие без присмотра не хотелось.
— Не боись! Никто твою железку не возьмёт! — успокоила старуха. — Себе дороже. Так, где — же… ага вот, — внутри хатку озарил неровный свет лампы. -
… и не дай тебе, что б сюды бывший хозяин припёрси! Ничего хорошего из этого не выйдет!
— Не припрётся, — встрял Кожемяка, — я его мертвым видел!
— Не смеши, — фыркнула старуха, — боги не умирают… хотя давненько о нём слышно не было.
— Да не сойти мне с этого места! — обиделся Кожемяка. — Своими руками из его скрюченных пальцев меч выковыривал! Ни капли жизни в нём не осталось — труха одна!
— Правда, бабушка, — подтвердил Морозко.
— Ладно, забыли. А то вспомни Мора, он и появится. А лучше б выкинул ты эту дрянь! — посоветовала она. — Ну не хочешь — дело твоё, бросай её у крыльца и заходи. Накормлю вас горемычных.
Внутри избушка была чистой и опрятной. Большая печь с лежанкой, лавки стол — всё как у людей. Удивило друзей отсутствие в избушке колдовских принадлежностей: трав чародейных, лягух сушёных, летучих мышей толчёных и другие причиндалов, коих у всякой уважающей себя ведьмы должно быть в изобилии.
— Садитесь, гости дорогие! — пропела бабка, указывая приятелям на лавку. — Давненько ко мне никто не захаживал, — суетилась она возле печи, открывая заслонку.
В нос приятелям шибанул одуряющий запах печёной утки и разваристой гречневой каши. Бабка ловко подцепила горшок ухватом и поставила его перед носом оголодавших парней. Их желудки радостно взвыли, а руки сами потянулись к истекающей жиром утке. Но голод не помешал приятелям заметить, что в печи углей не было. Но это их не испугало: они наперебой отрывали куски сочного мяса и забрасывали их в бездонные глубины урчащих желудков. Вмиг от утки не осталось и костей. Настал черёд гречневой каши. Ложки мелькали с удивительной быстротой, сталкивались в чугунке и дальше продолжали свой путь. Под весёлый перестук ложек старушка вышла из избы. Когда с кашей было покончено, парни, сыто рыгнув, отвалились от стола.
— Ну, горемыки, червячка заморили? — стоя на пороге, спросила старуха. — Банька готова уж, опосля покушаем по-настоящему!
Она в предвкушении потерла руку об руку и вышла из избушки.
— Чего это она откушает по-настоящему? — судорожно сглотнув остатки каши, прошептал Никита. — Уж не нами ли закусить собралась? Сначала накормит, помоет, а потом сожрёт с потрохами — благо чистые, да еще и гречкой нашпигованные!
— А мне она наоборот такой миленькой старушкой показалась, — не согласился Морозко.
— Сожрёт, точно сожрёт! Ладно, пойдём в баньке перед смертью попаримся! — набрался решимости Никита и встал из-за стола. — Хоть в навье царство чистыми придём!
— А я, Никита, как-то баньку не очень, это… уважаю. Жарко там, дышать нечем… Лучше иди-ка ты один! Я тебя здесь подожду.
— Ты чего это, друга одного хочешь бросить? Если вместе, то вместе до конца…Давай, не упрямься, банька это… это ух…
Он выдернул Морозку из-за стола, и они вместе вышли на улицу.
Туман, преследовавший друзей на болоте, рассеялся. Луна поливала землю бледным светом, однако вокруг было сносно видно. Из баньки уже вовсю валил дым.
— Ты, бабуль, по черному топишь чего — ли? — поинтересовался Кожемяка.
— По чёрному, внучек, по черному, — в тон ему отвечала старуха. — Путную печурку сложить некому — одинокая я!
— Ладно, бабка, завтра поможем тебе: и печурку сварганим, сруб колодезный сгнивший поправим. Ну и еще чего по мелочи…
— Ой спасибо, ребятки, — заохала старуха. — Ну вы айдате мойтеся, а я чего ить на стол соберу, — с этими слова она исчезла в избушке.
— Ну и наобещал ты со страху, — толкнув локтем в бок Никиту, рассмеялся Морозко.
— Ничего не со страху, — начал отпираться Кожемяка. — Просто бабку пожалел, тяжко ей одной в этакой глуши. Ну и к тому же подумает — жрать нас или мы так больше пользы принесём. А то вполне могла в баньке этой и зажарить. Вона как натопила.
— Во, во! И я о том же! Ну её эту баньку. В речушке какой-нибудь…
— Не ной, Морозко! Я тя еще научу, как парится надо. Пошли, прогорело вроде уже — не дымит.
Они вошли в малюсенький предбанничек и начали сбрасывать грязную одежду в угол, на лавку.
— Помоемся и одежонку заодно простирнем, — сказал Никита, бросая грязные портки в общую кучу.
К удивлению парней, куча грязного белья ожила и заговорила человеческим голосом.
— Носит тута всяких побирушек, — ворчала куча, — а им еще баньку истопи, нешто у самих руки отвалятся!
Из вороха белья показался грязный спутанный ком давно немытых волос. Затем нечёсаная бороденка. Лица видно не было, только глаза сердито сверкали из-под сальных волос. Наконец, раскидав остатки грязной одежды, перед друзьями предстал во всей своей красе маленький, костлявый покрытый копотью человечек. Он был совершенно гол, если не считать одеждой всё ту же нечесаную бороду.
— О! А это чё за явление? — тыча пальцем в человечка, спросил Кожемяка. — Ты откель такой взялся?
— Сам ты явление! — обиделся человечек. — Живу я здесь. А вот вы на мою голову откуда свалились?
— Так ты банник! — хлопнув себя по лбу, догадался Морозко.
— Да, банник! — недовольным голосом ответил старичок. — И это моя баня…
— А если ты банник, — перебил старичка Никита, — то чего грязный такой! — В бане ведь живешь! А! Ты наверно ленивый банник…
— Сам ты ленивый, — обиделся старичок. — Бабка почитай лет сто уж как баню не топила! Когда уж тут помыться?
— А сам чего не истопишь? Да и бабку бы помыл, — подначивал банника Кожемяка.
— Не положено мне баню топить! — напыжившись, ответил старичок. — Ты видел где-нибудь, чтобы банники сами баню топили?
Никита в задумчивости почесал затылок:
— Не-а, не видел.
— Вот то-то и оно, что не видел!
— А по-твоему лучше грязью зарасти, но дождаться пока другой истопит?
— Ну, не знаю…
Банник задумался, почухал сначала спину о покрытую копотью стенку бани, затем залез грязной пятерней в волосы и с остервенением начал чесать голову.