— Проходи, Добрыня, — хмуро сказал Владимир, — давно тебя ждём. Как здоровье? Может, хворь тебя одолела? — Князь внимательно смотрел на Добрыню в ожидании ответа.
— Добрыню? Хворь? — заржал Претич, схватившись за свой необъятный живот. — Да ты глянь на него: об этого крепыша любая хворь зубы обломает!
Князь пристально смотрел в светлые глаза Добрыни.
— Спасибо, князь за заботу, за ласку! Здоров я! Зачем звал?
— Чего же в последнее время не видно тебя? — словно не расслышав вопроса, продолжал Владимир. — Пирами княжими брезгуешь? Люди уж говорят: Добрыня князя чурается, уж не задумал ли чего?
— Не все собаки, что на цепи брешут, действительно вора чуют, — спокойно ответил Добрыня. — Устал я, князь, без дела стоящего! Томит меня город! Тошнит от пиров, хочу к Муромцу на заставу…
— Я тоже устал! — зло перебил его Владимир. — Власть — тяжкое бремя! Тебе ли этого не знать, Добрыня? Взвалить это бремя на себя — одно, а вот удержать — совсем другое! К Муромцу не отпущу, есть поважнее дела, для этого и звал!
Князь вновь склонился над картой. Претич и Волчий Хвост последовали примеру Владимира. Добрыня подошёл поближе.
— Вот, — сказал Владимир, очертив круг на карте, — Перемышль, Волынь, Червен, в общем вся территория, откуда мы потеснили ляхов. Теперь главная задача эту территорию удержать. Но оставлять здесь свои войска мы не можем — оголять другие рубежи Руси нельзя. Печенеги только этого и ждут. На ополчение местных князьков надежды нет. Им без разницы, кому дань давать: нам или ляхам. Есть несколько верных… но их мало. Поэтому нужен сильный союзник. Например, литовский король. Он ляхов не любит…
— Так ведь у нас и в Литве интерес есть! — подал голос Волчий Хвост.
— До них тоже черёд дойдёт, — Владимир оставался невозмутимым. — Позже, Волчара, позже. Прищучим и литовцев и жмудинов, только перья полетят. Но для начала укрепимся в Червенских землях. Вот для чего я тебя позвал! — подытожил князь и повернулся к Добрыне.
— Благодарствуй, княже, за доверие! — просто сказал Добрыня. — Какая выгода от этого союза литовцам? Что мы можем им предложить за поддержку? Ежели без выгоды договариваться, то я не златоуст, не Олег Вещий. Какие условия?
— Никаких условий! Я женюсь на одной из его дочерей, — лицо Владимира стало хитрым. — А они получат все выгоды этого династического союза. Как сродственники. Ты должен просто уговорить Турберна отдать за меня дочь!
— Но ведь я никогда еще не имел дел с литвой! — возразил Добрыня.
— А у тебя будет попутчик, знающий литовский двор и его обычаи! — парировал князь.
— Это кто ж? — удивился Добрыня.
— Как кто? — пришёл черёд удивляться Владимиру. — Побратим твой, Дунай!
Добрыня улыбнулся, вспомнив Дуная:
— Хороший парень, и вой добрый!
— Вой действительно добрый, — подтвердил Волчий Хвост. — Побольше б таких…
Раздался негромкий стук в дверь. Низкая дверь отворилась и в горницу, наклонившись, протиснулся человек в полной боевой амуниции. Его широкие плечи, обтянутые кольчугой, не проходили в узкий проём и, для того чтобы пройти, ему пришлось развернутся боком.
— Исполать! — коротко сказал вошедший воин.
— О! Дунай пожаловал! — засмеялся неунывающий Претич. — А мы только-только тебя поминали!
Серые бездонные глаза Дуная недобро сверкнули. Подбородок воинственно выдвинулся вперёд:
— И что?
Претич, не переставая смеяться, вплотную подошел к богатырю, шутя стукнул его кулаком в широкую грудь:
— Остынь, уж больно горяч! Эх, — вздохнул старый воевода, — где мои семнадцать лет? Молодо — зелено! Везде обиды мерещатся! О тебе здесь никто дурного слова не сказал, только хвалили!
— Ладно, кончайте! — пресёк веселье Владимир. — Шутки шутками, а дело серьёзное! После ржать будем! Скажи, Дунай, ты в каких отношениях с королём Турберном?
— Дык, какие отношения? — удивился Дунай. — Служил ему когда-то, как тебе сейчас, верой и правдой.
— А почему ушёл? — продолжал допытываться Владимир.
— Про это сказ отдельный, — улыбнулся Дунай, — Добрыня виноват. Да чего я рассказываю, вам всё и так известно!
— Известно, известно, — подтвердили присутствующие.
— Значит так, — продолжил речь великий князь, — я слышал у Турберна две дочери на выданье. А я жениться решил.
При этих словах Дунай вздрогнул, и это не укрылось от внимательного взгляда Владимира. Но великий князь вида не подал.
— Так, что посоветовать можешь? Какую дочку сватать?
— Лучше старшую, Опраксию! — слишком поспешно выпалил Дунай.
— Почему не младшую? — вкрадчиво поинтересовался Владимир.
— Старшая — Опраксия, спокойная, покладистая, лучшей жены не сыскать! А Настасья, младшая — чистый огонь, вспыльчива…если что не по ней…если против её воли, такого натворить может!
— Хм! — озадачился Владимир. — Проблемы нам сейчас не нужны!
Дунай тем временем с жаром продолжал, словно от этого зависело многое:
— Старик Турберн давно наследника хотел, но боги не дали. Зато Настасья выросла настоящей поляницей. Сильная — сила древних богатырей в ней пробудилась, здоровых мужиков наземь, словно тюки соломы, бросает.
— И тебя тоже бросала? — хитро прищурившись, спросил Претич.
— Нет, — потупив взор, ответил Дунай и покраснел до самых кончиков ушей, — не боролись мы с ней. Я опозориться боялся.
— Ты? — не поверил Волчий Хвост. — Ты с Добрыней на равных бился и побоялся, что девка тебя заломает?
— Она при мне стольких богатырей бивала, тех, что из разных земель свататься приезжали. А она: только кто меня пересилит, тому верной женой буду! До сих пор ни одного героя не нашлось!
— Уговорил! — согласился Владимир. — Сватать будем Опраксию. Недосуг мне сейчас ездить с девками биться. Собирайтесь! Возьми с собой десяток хороших бойцов в сопровождение — неспокойно в поле…
— Князь, мне с Дунаем вдвоем сподручнее, да и быстрее будет! — возразил Добрыня. — И литвинов нечего расслаблять, а то возомнят о себе невесть что!
— Добре! — согласился Владимир. Жду только с хорошими вестями!
Настоящему богатырю собраться — только подпоясаться: заскочив домой, Добрыня лишь поцеловал Милену. Та сразу всё поняла. Отвернувшись, она смахнула сверкнувшую в уголке глаза слезинку. Добрыня обнял старого отца. Потрепал по русой голове маленького племяша Борьку, что после смерти сестры остался на попечении Добрыни. Снежок призывно ржал во дворе, перебирая тонкими крепкими ногами. В путь.
Необъятные просторы, теряющиеся за виднокраем. Пыль. Распухший багровый диск солнца над головой, от иссушающего зноя которого не укрыться под благодатной сенью деревьев. Это степь. А по-русски — полюшко-поле. Добрыня полной грудью вдохнул терпкий запах полыни.
— Наконец — то! — шумно выдохнул он, по-мальчишески гикнул и пустил Снежка в галоп.
Серая, выжженная солнцем земля понеслась навстречу. Горячая кровь стремительно побежала по жилам, стряхивая городское оцепенение. Добрыня словно проснулся от долгого сна. Как будто скинул с плеч десяток лет. Сила, переполняющая его крепкое тело, выплеснулась в радостном богатырском кличе. Он визжал словно степняк, сливаясь в единое целое со своим конём, степью и небом. Все проблемы и заботы остались где-то позади, в степной пыли, поднятой копытами верного боевого коня. Он кричал до тех пор, пока черный жеребец Дуная, наконец-то, не нагнал Снежка. Дальше богатыри поехали бок о бок.
— Ты словно из плена вырвался, — удивился мальчишеской выходке Добрыни Дунай.
Добрыня утвердительно кивнул.
— Так оно и есть! Власть, богатство, почет — самый страшный плен!
Дунай в недоумении уставился на побратима.
— Это почему же? К этому стремится каждый нормальный человек!
— А так, — пояснил Добрыня, — что не каждый этот плен увидеть может! Ведь такой плен сладок, и всяк нормальный человек, тут ты прав, к нему стремится. Чтобы его увидеть, нужно подняться над собой. А чтобы стряхнуть с себя тяжкие оковы, так и вообще — на недосягаемую высоту.
— И ты стряхнул? — спросил с интересом Дунай.
— Нет, — грустно ответил Добрыня, — я только увидел. У меня не хватает храбрости, чтобы сделать следующий шаг!
— Тебе? — не поверил Дунай. — Не хватает храбрости? Не верю!
— Здесь не та храбрость…, - Добрыня замолчал, подбирая слова. — …даже не знаю, как тебе объяснить. Представь, ты всю жизнь идешь к намеченной цели, цепляешься зубами за каждую пройденную пядь. Ступенька за ступенькой. Каждый шаг вверх — это годы кропотливого труда, море солёного пота, частенько кровавые сопли и слезы. Или представь еще, что построил ты дом, чтобы жить в нем, а после того, как работа сделана, взять и враз все сломать. Для этого особая храбрость нужна!
— Эх! — вздохнул Дунай. — Сложно ты говоришь, Никитич!
— Ладно, — проворчал Добрыня, — поживёшь с моё, еще не так запоёшь!
— Так это еще не скоро будет! — весело крикнул Дунай, пришпорив своего угольно-черного жеребца Ворона. — Догоняй, старичок!
Ворон обиженно заржал и понес седока навстречу заходящему солнцу, выбрасывая из-под копыт большие комья земли. Добрыня посмотрел вслед быстро удаляющемуся Дунаю, залихватски свистнул, посылая Снежка вдогонку.
Тени седоков удлинялись — солнце шло на покой.
— Ну, что, — окрикнул Добрыня Дуная, — пора и нам на покой! Еще немного проедем и привал устроим!
— Не-а! — отозвался богатырь. — Я эти места хорошо знаю: через пару верст с гаком будет небольшая весь. Там и заночуем.
— А в том гаке еще верст десять? — не удержался и подковырнул побратима Добрыня.
— А нам и двадцать проскакать, раз плюнуть! — не остался в долгу Дунай.
— Ладно, — успокоился Добрыня, — показывай свою весь.
Сумерки уже опустились на землю, когда друзья приблизились к долгожданному поселению. Вокруг стояла поразительная тишина.
— А где же люди? — тихо прошептал Добрыня, осматривая приближающуюся весь издалека. — Ни огонька, ни речи человечьей не слышно. Будто ушли все отсюда!
— Я тоже ничего понять не могу, — согласился с побратимом Дунай.
— Будь начеку! — предупредил Добрыня, привычно поправляя перевязь с мечом.
Со стороны селения подул легкий ветерок. Снежок недовольно захрапел, попятился, прядая ушами.
— Нечисто здесь! — сказал Добрыня, одной рукой выдёргивая клинок, другой пытаясь успокоить коня. Остро отточенная сталь тускло блеснула в сгущающихся сумерках. — Снежок кровь чует!
Дунай с тихим шелестом обнажил свой меч. Готовые к любой неожиданности, они въехали в посёлок.
— Никого! — Дунай выглядел озадаченным.
Доехав до площади, витязи оторопели: недалеко от столба Велесу, потемневшего от времени и крови треб, приносимых суровому богу, высилась груда истерзанных тел селян.
— Это кто ж их так? — не веря глазам, спросил Дунай.
— Не знаю, — ответил Добрыня, — на степняков не похоже. Те налетят скоком, народ посекут, пограбят, девок изнасилуют, но что бы так… словно скот на бойне…выпотрошены…
— Тут на требы похоже, только какому богу?
— Уж не Велесу точно, его столб сухой. Не перепало старому ни капли!
— Вот тебе и заночевали! — горестно воскликнул Дунай.
— Да, — вздохнул Добрыня, — другое место для ночлега придется искать. Только упокоить их надо, — он кивнул в сторону мертвецов. — Краду соорудить.
Дождавшись пока жаркий очищающий костер разгорится, вознося души умерших в ирий, герои выехали из села на поиски подходящего места для ночёвки. Ночь уже вступила в свои права, когда витязи остановились в небольшом овраге.
Огонь разводить не стали, решили, что без него спокойнее. Пожевав вяленого мяса и запив его из фляги, Добрыня задумчиво сказал:
— Странно всё это. Мне такого еще не доводилось видеть! Чтобы всех порезали… даже девок в полон не угнали. Ладно, утро вечера мудренее. Ложись первым, я в дозоре постою. Разбужу — сменишь меня.
Но Дунай его уже не слышал, он сладко посапывал, положив под голову седло.
Ночь прошла спокойно. Наскоро перекусив, богатыри оседлали коней, и тронулись в путь.
— Слушай, Добрыня, давай-ка поедем другой дорогой, — предложил вдруг Дунай. — Там к полудню будет еще одна весь. Мож там узнаем чего. А то мало ли что на Руси завелось?
— Точно! — согласился Добрыня. — Отсюда до Киева рукой подать. Разведаем.
Солнце, зависшее в зените, пекло неимоверно. Но побратимы ехали в полном боевом доспехе, несмотря на жару, готовые к любой неожиданности. Пот заливал глаза, капал с кончика носа. Наконец, вдали показалась спасительная весь, где можно перевести дух. Но по мере приближения к ней становилось ясно: здесь тоже больше никто не живет. Картина повторилась: груда искромсанных тел, вырезанные сердца, выпущенная кровь.
— Есть еще рядом жилье? — хмуро спросил побратима Добрыня.
— По пути еще пара сел попадется, маленьких. И еще городище. До него день пути. Завтра к вечеру будем.
— Хорошо, мертвых упокоим — и в путь!
Глава 9
Городище внезапно выскочило из тумана — путники попросту упёрлись в ошкуренные дубовые брёвна городской стены.
— О! — удивился Никита. — Это ж Медвежье Ушко! Поговаривают, что его основал сам великий богатырь Медвежье Ушко. Слышал о таком?
— Не — а! — отрицательно покачал головой Морозко. — А чё, у него действительно были медвежьи уши?
— Да нет. Обыкновенные. Хотя… Вон Белоян, верховный волхв, тот и вовсе с ведмячьей головой, и то ничего. Может и у этого тожа. Не знаю.
Морозко наклонился и подобрал старухин клубок. Стряхнул с него налипшие листья и спрятал в суму.
— Да, не обманула бабка, — радовался Никита, — без клубка нам до седова топать и топать! А сейчас до Киева рукой подать! Правда, по степи топать придется, ну ничего — лошадок прикупим, и вперед! Вот только не понимаю, почему ворота закрыты? Ить не поздно еще!
Постояв некоторое время в нерешительности, Никита постучал пудовым кулаком в массивную створку городских ворот. Ответа не было. Он постучал еще раз, уже сильнее. Створки затряслись, словно в них ударили тараном. За воротами послышалась какая-то возня и невнятное бурчание.
— Кого принесло на ночь глядя? — раздался ворчливый голос, и на уровне глаз путников открылось маленькое окошко. Появившаяся в окошке красная небритая физиономия охватила путников с ног до головы подозрительно-брезгливым взглядом.
— Чё надо? — спросила рожа, обдав пришельцев непередаваемым ароматом застарелого перегара сдобренного изрядным количеством чеснока.
— Позвольте смиренным путникам переночевать, — добродушно сказал Морозко.
— Ревень! — донёсся до путников чей-то крик. — Гони их в шею! И давай быстрей — твоя очередь кости бросать!
Страж еще раз внимательно оглядел поношенную и заляпанную грязью одежду скитальцев:
— Петь, плясать умеете?
— Нет, — покачали головой друзья.
— Тогда проваливайте! У нас не любят голодранцев, да к тому же не умеющих петь и плясать!
С этими словами страж захлопнул окошко.
— Ах ты, тварь! — разозлился Кожемяка и ударил в ворота с такой силой, что они затрещали.
Окошко распахнулось вновь. Физиономия стража уже не была такой самоуверенной. Он был напуган.
— Чего фулюганите! — неожиданно тонким голосом заверещал он.
— Открывай по-хорошему! — ревел Кожемяка. — Разнесу щас всё здесь к чертям собачьим!
— Так, что за шум! — послышался за воротами суровый голос.
— Дык, хотят всякие… — проблеял Ревень, отвернувшись от окошка.
— Ну-ка дыхни! — рявкнул голос. — Опять на посту брагу дуете? Всех в поруб посажу! Ну и кто здесь буянит?
В окошке показалась бородатое лицо бывалого воина, изуродованное многочисленными шрамами. Он внимательно осмотрел путников.
— Не степняки. А что поизносились, так с кем не бывает. Пропустить! — коротко приказал он.
Створка слегка приоткрылась, и друзья протиснулись в образовавшуюся щель под защиту массивных стен городища.
— Слушай, воевода, — обратился Никита к начальнику городской стражи, — чего ворота в такую рань закрыли? Раньше до темноты всегда открытыми держали!