— Почему?
— Сайор, любовь моя, пройдёт немного времени, и мы вступим в настоящую войну с Эллонией. Присутствие этого человека — лишнее доказательство тому. Он, по всей видимости, шпион, хоть и плохой шпион. А это означает, что нас разыскивают войска Эллонии. Вскоре они найдут нас. И если мы не удостоверимся, что этот человек будет помогать нам, он станет лишним грузом у нас на шее.
Сайор потрепала гриву лошади.
— А что, если я поручусь: он будет служить нам или, по крайней мере, не предаст? — спросила она, не глядя на Лайана.
— Твоего поручительства будет недостаточно, любовь моя, — он оглядел далёкие холмы.
— Тогда, если дойдёт до этого, обещай убить его быстро. Хорошо? Не мучай его.
— Нет.
— Прошу тебя. Я сказала ему, что мы — не дикари. Не опровергай моих слов.
— Я же сказал, Сайор. Постараюсь.
Она явно начала раздражать его. Продолжая защищать эллонского шпиона, она скорее всего лишь повредит ему.
Дым от костра заставлял лошадь фыркать, а у Сайор слезились глаза.
— Я люблю тебя, — сказала она, — но не смогу вынести, если ты начнёшь пытать этого человека. Мы не эллоны, чёрт возьми.
— Сайор… — сказал он.
Но она уже мчалась прочь мимо огней и палаток лагеря, яростно стуча пятками по бокам своей лошади.
Лайан вздохнул.
«В том-то и беда с женщинами, — подумал он, — что они вытягивают из тебя обещания, которые ты вряд ли сможешь сдержать».
Он смотрел ей вслед, пока она не превратилась в далёкую крошечную фигурку, а затем повернулся к Ремену.
— Докажи, что ты наш друг, — резко потребовал Тот Кто Ведёт.
Человек, который незадолго до этого разрезал верёвку на руках Ремена, теперь нагревал в костре свой эллонский меч. Сталь уже светилась тусклым красным светом.
Бородач украдкой подмигнул Ремену.
— Я ваш друг, — с безнадёжностью в голосе сказал шпион, его глаза отчаянно шарили по небу. «Почему Солнце забыло обо мне?»
— Ладно, — спокойно сказал Тот Кто Ведёт. — Мы скоро узнаем об этом.
* * *
Сайор злилась на себя, пришпоривая пятками лошадь: животное было не виновато в том, что она так рассердилась на Того Кто Ведёт. Сайор хотела уехать от своего любовника как можно дальше и как можно быстрее. Крестьяне едва успевали выскочить из-под копыт её лошади, у которой в уголках рта уже показалась пена. Лайан воспринял её слово чести, как шутку. Конечно, если он захочет быть простым царьком варваров, который приказывает убивать каждого, вставшего у него на пути, она никак не сможет остановить его. Но если он действительно решит, что пытка этого несчастного дурачка — необходимый вклад в его дело, она больше не будет его любовницей и даже воевать не станет вместе с ним. Не было смысла воевать с Домом Эллона, чтобы сменить одну тиранию на другую, столь же жестокую.
Она выехала за пределы лагеря, спрыгнула с лошади и, приласкав животное, пошла к глубокому оврагу с обрывистым краем.
Ей вдруг подумалось, что проще всего подойти к обрыву и прыгнуть вниз. Как будто что-то притягивало её к лежащим на дне камням. Зачем жить дальше? Никого никогда не интересовало её мнение; Лайан всегда только притворялся, что прислушивается к нему. Может, она нужна ему только для постели?
Обрыв находился метрах в двадцати от неё, к нему вёл покатый спуск, поросший травой, кустарником и чахлыми деревцами. Если она прыгнет и полетит, как птица, то смерть среди камней будет хоть и болезненной, но быстрой.
Сайор, присев на корточки, осторожно спустилась к обрыву и обнаружила с удивлением, что её настроение улучшилось: впервые в жизни её судьба зависела только от неё. Она могла умереть или остаться в живых; выбор за ней и только за ней. Если умрёт, ей больше не надо будет задумываться о судьбе Альбиона.
Хотя она была атеисткой, как, впрочем, и все остальные крестьяне, что-то подсказывало Сайор, что она получит новую жизнь, в которой беды других смертных — крестьян или эллонов, будут иметь для неё очень небольшое значение.
Да, но это ещё не всё.
У крестьян, которых эллоны убивали или насиловали, не было выбора. Они принимали свою судьбу, потому что не знали другой; по правде говоря, многие из них, как ни странно, были довольны своей жизнью, ведь они боялись перемен: новое, неизвестное пугало их. И всё-таки это были люди.
Болтая ногами на краю оврага, она смотрела на далёкие просторы Альбиона. Их очертания постоянно менялись, как струи воды на стекле.
Она скинула ботинки и стала наблюдать, как они прыгают по камням, пока ботинки не скрылись из вида. Пошевелила пальцами ног и почувствовала радость от того, что их обдувает ветер.
«Я умру или останусь жить?»
Так легко было прыгнуть с обрыва и так легко было не прыгать. Труднее всего было принять решение.
Она не чувствовала глубокой любви к человечеству и не собиралась посвящать жизнь служению ему. Она спасала людей по мере возможности и только потому, что видела в этом свою этическую обязанность. Кроме того, она не терпела убийств. В глубине души её не волновало, что случится с трусливым эллонским пленником, но разум подсказывал другое.
Что бы ни… Что бы ни… Мысль ускользала от неё.
Ещё один смысл жизни был заключён в её друге — в мужчине — она, кажется, на минуту забыла его имя. Вспомнила его волосы, живое лицо, обещания, которые он давал с такой лёгкостью… Но всё остальное стало понемногу забываться.
Она зачарованно смотрела, как далёкие ландшафты меняют свои очертания. Даже рот приоткрыла от восторга. Это было настоящее волшебство.
Позади вдруг нервно заржала лошадь. И этот звук вернул её к реальности. Сайор с ужасом отошла от края оврага. Ей показалось, что сам Альбион пытался отправить её на смерть. Стали возвращаться обрывки воспоминаний. Их было недостаточно, чтобы воссоздать картину прошлого в целом, но хватило, чтобы заставить её уйти прочь от обрыва туда, где стояла лошадь.
С третьей попытки забравшись в седло, она вцепилась в него и стала лихорадочно искать в памяти необходимые слова.
«Лайан» — это слово было слегка знакомым, но ей казалось, что оно не подходит для данной конкретной ситуации. Слово «Сайор» она отбросила по той же причине. Мимо проплывали и другие слова, но все они были не те. Некоторые она произносила вслух, но лошадь никак не реагировала.
Наконец, прозвучало «домой», и лошадь пошла в нужном направлении. Приблизившись к лагерю, Сайор обнаружила, что ей становятся доступны всё новые и новые части собственного мозга, которые до этого были скрыты.
«Лайан, — подумала она. — Тот Кто Ведёт. У меня нет другого выбора, кроме как быть ведомой им».
Она любила его, как ей теперь казалось, долгое время, и всё ещё продолжала любить его. Но к старым эмоциям примешивалось что-то новое.
«У меня нет другого выбора, кроме как быть ведомой им».
Не было выбора.
А проезжая мимо палаток лагеря, она вдруг ощутила в своей душе нечто вроде ненависти.
* * *
Наконец наступил период сна.
От своих пленителей Ремен получил лишь несколько синяков, ему удалось избежать более страшных мучений, и после нескольких ударов по лицу он торопливо выложил всё, что хотели узнать Лайан и остальные. Возможно, его язык развязало появление суровой черноволосой женщины, в жестоких глазах которой виделась перспектива особенно страшных мук. А может, он просто убеждал себя в этом, лёжа на земле со связанными руками и ногами. Одна из верёвок, связывавших его руки, была накрепко примотана к столбу в нескольких шагах от него.
Боль от синяков мешала уснуть. Один из зубов расшатался, и это мешало ещё больше — когда его уже клонило в сон, язык касался больного зуба, и он снова просыпался.
Лагерь затих. Без сомнения, они выставили часовых, но он не видел ни одного, оглядывая лагерь сквозь щели между распухших век. Он подумал немного, припоминая, должен ли начаться дождь в этот период сна.
Дождь потушил бы последние угли догорающего костра.
Это навело его на новую мысль.
Он посмотрел на верёвку, привязанную к столбу, и выругался про себя. Возможно, на следующий период бодрствования крестьяне развлекут себя тем, что поджарят его на костре? Некоторое время Ремен не мог думать больше ни о чём — он даже чувствовал запах своей собственной жареной плоти; но затем, слава Солнцу, он стал обдумывать ситуацию более рационально. Верёвка достаточно длинная, чтобы…
Стараясь не шуметь, извиваясь всем телом, он пополз по земле. Повернувшись на спину и закинув руки за голову, он достал ногами до горячих углей костра.
Изловчившись, вытолкнул из костра тлеющую головешку и подкатил к себе. Затем напрягся и чуть ослабил верёвку, связывавшую ему ноги. Превозмогая боль, он положил ноги на головешку. Казалось, его ноги изжарились в кожаных ботинках, но он был вознаграждён запахом тлеющей верёвки.
Почудилось, что прошла целая вечность, прежде чем послышался тихий треск и верёвка ослабла. Он мог теперь раздвинуть ноги ещё шире, и боль в лодыжках постепенно уходила. С возросшим упорством он опустил верёвку на головешку и стал наблюдать, как прогорала она прядь за прядью.
Когда его ноги освободились от верёвки, он снова лёг, делая вид, что спит. Издали будет казаться, что он всё ещё крепко связан. Он надеялся, что ночные патрули (если они здесь существовали) или случайно проснувшиеся крестьяне не заглянут сюда в ближайшее время, хотя дул слабый ветерок и запах тлеющей верёвки был достаточно силён, чтобы возбудить подозрения.
К нему никто не подошёл.
Он поблагодарил Солнце за его доброту. Мысль о том, что Солнце могло бы проявить свою доброту несколько раньше — в идеале перед тем, как он был выбран Гарайном — он усиленно гнал прочь из своей головы.
Когда дым от верёвки немного развеяло ветром, он подполз к столбу. Потребовались мгновения, чтобы развязать несколько узлов, державших его на привязи.
Он снова упал ничком на землю, ожидая тревоги.
Ни звука.
Головешка, которую он недавно вытащил из костра, была ещё горячей, но уже не тлела. Теперь уверенней он подобрался к костру и выбил другую. Он знал, что с руками будет сложнее. Тогда его спасли от огня кожаные ботинки, на этот раз приходилось касаться углей голой кожей.
«Но это лучше, чем быть сожжённым заживо», — подумал он.
На деле всё оказалось проще. Уже через несколько мгновений он смог отодвинуть руки от горящих углей.
Слава Солнцу, он был свободен.
Да, но для чего?
Надар и Гарайн не были милосердными людьми. Они вряд ли радушно встретят шпиона, который потерял своего товарища и был пойман противником. Он может попытаться наврать им: «Онир выдал меня крестьянам, и они убили его; я спасся лишь благодаря своему искусству владения оружием». Но если его слова окажутся неубедительными, его подвергнут серьёзным пыткам. Пытать на этот раз будут эллоны, а они не успокоятся так быстро, как крестьяне. Нет, он должен принести с собой трофей. Он огляделся вокруг; всё имело немного красноватый оттенок: это было следствием полученных им побоев. Неподалёку стояла палатка Того Кто Ведёт. Тот Кто Ведёт. Этим именем крестьяне называли высокого человека.
Его голова была бы хорошим трофеем для Надара. Адъютант Маршала оценит его заслуги, и он будет в безопасности.
Но как он сумеет? У него не было оружия, и он был слабее, чем Тот Кто Ведёт. Но, с другой стороны, этот человек спал, и его оружие находилось в палатке рядом с ним.
Вокруг — никого. Ему надо не забыть сообщить Надару, что в периоды сна в лагере не было охраны. Чем больше полезной информации он передаст Надару, тем лучше его шансы.
Он пошёл вперёд, пригибаясь так, что был почти четвереньках, и через несколько секунд оказался возле палатки. Судя по тишине, его никто не заметил. Он слышал лишь слабый храп, доносившийся изнутри.
Матерчатая дверь была завязана верёвкой. Распутать на ней узлы оказалось труднее, чем отвязаться от столба: ему пришлось просовывать руку в щель и работать изнутри вслепую. Стук собственного сердца казался ему таким громким, что мог бы разбудить самого пьяного спящего часового, но никаких признаков тревоги не наблюдалось.
Удача? Он не смел отнести всё это в свою пользу. Это была просто удача.
Один узел был развязан — самый нижний. Теперь, когда щель стала шире, дело пошло быстрее. Он ругал про себя свои дрожащие пальцы. Как ни старался он успокоить их, они ходили ходуном, будто существовали сами по себе.
Он развязал второй узел.
Теперь он был ещё больше уверен в себе. Эти узлы не предназначались для защиты от незваных гостей; их цель была — уведомить посетителей, что их присутствие нежелательно.
«Значит, с ним женщина, — заметил про себя Ремен, принимаясь за третий узел. — Интересно, черноволосая или та, другая? Чёрт: проклятый ноготь. Хорошо бы, не эта чёрная сука; она похожа на борца-профессионала. Хорошо бы мне удалось отыскать меч или клинок. Хорошо бы эти проклятые крестьяне спали покрепче. Хорошо бы этот треклятый узел, наконец, развязался…» Ну, всё.
Трёх узлов было достаточно. Нагнувшись, он быстро и тихо, насколько это было возможно, нырнул в прохладу палатки.
Прямо напротив него на травяном матраце, укрытая тонким покрывалом, лежала лишь одна человеческая фигура.
«Это та маленькая женщина! — со злостью подумал он. — Чёртов главарь с кем-то ещё. Слава Солнцу, что он не оставил здесь брюнетку». Некоторое время Ремен стоял, прислушиваясь к тихому храпу и раздумывая, что ему делать дальше. Сквозь щели пробивались солнечные лучи, и его тень отчётливо вырисовалась на грубых коврах пола.
Оглядевшись, он заметил вложенный в ножны меч, лежащий на старом сундуке. Осторожно подошёл, взял его и вынул из ножен.
Он мог бы принести Надару голову этой женщины — подруги Того Кто Ведёт, в доказательство своей храбрости, но будет ли этого достаточно? Адъютант Маршала вправе только посмеяться над ним: ведь это может оказаться голова любой крестьянки. К тому же она ничуть не примечательна.
Кроме того, если Того Кто Ведёт нет в палатке с любовницей, то он может в любую секунду вернуться. Наверное, он пошёл проверить часовых или что-то вроде этого? Ремен не мог оставаться здесь дольше.
Он шагнул вперёд.
Женщина проснулась.
Её зелёные глаза медленно и сонно открылись. Увидев его с мечом в руке, она насторожилась. Потом открыла рот, чтобы закричать.
— Молчи! — прошипел он, поднимая меч. — Молчи, тогда останешься в живых.
«Ложь, — с грустью подумал он. — Надар ни за что не оставит её в живых. Если, конечно, я доберусь до него».
Она съёжилась под покрывалом и, не моргая, смотрела на него. Хорошо, что ему удалось заставить её не кричать.
Он попытался принять свирепый вид.
Сайор была как бы парализована. Это был тот самый смешной маленький человек, над которым она потешалась в начале прошлого периода бодрствования. Теперь она был в его власти: он мог убить её одним ударом меча — её собственного меча. Если бы он был могучим воином, она не так испугалась; но, вспомнив грубые насмешки крестьян над ним, она поняла: от такого можно ожидать самой страшной мести. Правда, он сказал, что она может остаться в живых.
— Чего ты хочешь? — прошептала она.
— Одевайся.
— Я одета.
Ремен во многих отношениях был очень вежливым человеком. Когда она выбралась из-под покрывала, он только один раз взглянул на неё, чтобы удостовериться, что она не вооружена; потом отвернулся и лишь искоса наблюдал, чтобы она не попыталась обмануть его, выхватив спрятанное оружие. Он видел, как пятно её тела двигалось ровно и гладко, когда она надевала одежду, снятую перед сном, — кофту с капюшоном и ботинки. Он чувствовал, что она старается не раздражать его своим поведением: все движения были ритмичны — никаких резких жестов. «Означает ли это, что Тот Кто Ведёт скоро вернётся?» — думал он.
— Поторопись.
Когда она оделась и встала, Ремен с беспокойством обнаружил, что она была на несколько сантиметров выше его. Однако её тяжёлый меч в его руке, казалось, добавлял ему недостающие сантиметры.