— Мы победим! — закричал он.
— Победим! — поддержал его нестройный гул солдат.
«Она смеялась надо мной…»
— Вперёд!
Он легонько пришпорил коня, и тот медленно вышел из-за прикрытия деревьев. Затем животное двинулось вперёд быстрее, хотя он и придерживал его, чтобы конь не переходил на галоп. Армия двинулась за ним с почти оглушительным шумом: бессмысленные крики солдат, звон оружия, стук копыт и ржание испуганных лошадей.
«Она смеялась надо мной…»
Он что-то потерял. Минуту назад он думал, что ведёт армию к лёгкой победе, но сейчас вдруг признался себе, что испуган. Он вспомнил, как Ветер говорил ему, что его конец наступит, когда он достигнет вершины своего триумфа. Смех этой женщины смутил его.
«У неё были зелёные глаза я каштановые волосы. Она лежала среди высокой травы в полной моей власти. И в это было неправильно, не так ли? Я не должен был находиться там, и она не должна была. Она победила. Победила».
Он покачал головой, чтобы избавиться от этих мысли. Его конь скакал под ним ровно, но в то же время возникло чувство, что ом вот-вот выкинет его из седла.
Они приближались к холму, за которым располагался лагерь крестьян.
И тут… Будто кто-то разлил чернила вдоль всего горизонта. Пятно стало разрастаться и двигаться вниз по склону холма в его сторону.
* * *
Уже от первых стрел крестьян погиб каждый десятый эллон. Почти вдвое больше было раненых, которые с криками падали с коней, пытаясь вытащить зазубренные наконечники стрел из своих тел. Только офицеры в металлических доспехах оставались в относительной безопасности, хотя некоторые из них тоже погибли от стрел, попавших в щели доспехов и отверстия шлемов. Одним из них был Гарайн; когда он падал с лошади, подняв к лицу руки, из-под его шлема потоком хлестала кровь.
Тот Кто Ведёт поднял свою армию очень рано в этот период бодрствования. Он отдавал себе отчёт, что его армия — необученные крестьяне-бунтовщики, которым предстоит тягаться с хорошо подготовленными солдатами; поэтому было необходимо перехватить инициативу, напав на людей Надара до того, как они будут в полной готовности. Лайан расположил своих лучников в несколько рядов вокруг всего поля н приказал им не стрелять, пока эллонская армия не достигнет центра. Он шёл вместе со всеми, подбадривая воинов.
Как только Надар понял, что завёл своих солдат в ловушку, он повернулся и закричал:
— Стройся!
Тотчас строй позади него начал изменяться. Люди разбились на семь групп, каждая со своим лидером, и подняли щиты так, что крестьянские стрелы больше не могли возыметь никакого эффекта.
Вторая волна стрел убила только четверых эллонов.
Надар остался единственным незащищённым солдатом. Основная масса крестьян впереди всё ещё приближалась, крича и размахивая оружием. Они были пешими, и это удивило его: ведь совсем недавно он собственными глазами видел, что у них были лошади и они неплохо держались верхом.
Он приостановил коня и с беспокойством оглянулся. Убитых и раненых было многовато. Шум, стоявший вокруг, складывался в основном из стонов и криков умирающих. Может, он недооценил лидера повстанцев?
Надар неохотно повернул коня и галопом поскакал под прикрытие щитов. В него полетело несколько стрел, но большой угрозы они не представляли.
За барьером щитов он почувствовал знакомый запах кожи и человеческого пота, который придал ему уверенности. Он помнил этот запах с тех пор, как пришёл в армию. Поглядев на взрытый грунт, на бешеные глаза своего коня, он обругал себя за глупость. Давным-давно Гарндон говорил ему, что крестьянские бунты инспирируют чаще всего пришельцы из другого мира, а он не обратил тогда на его слова достаточного внимания. Он воспринимал бунты, как потенциальную, но очень слабую угрозу власти Эллонии; ему никогда не приходило в голову, что он может встретиться с лидером, обладающим хоть каким-то подобием военных знаний.
Новый каскад стрел.
На этот раз всё обошлось. Стрелы упали на траву, отражённые кожаными щитами солдат.
Вот-вот должна была начаться рукопашная схватка.
Надар вынул свой меч, растолкав щиты и даже порезав щёку одному из своих солдат. Он не обратил внимания на то, как тот вскрикнул.
После нескольких минут в тени свет на поле казался ослепительно ярким. Тем не менее он позволил своему коню спокойно бежать навстречу приближающейся волне крестьян и, глядя на рассекаемую конём траву, стал кричать что-то нечленораздельное, чтобы увлечь за собой солдат.
К его удовлетворению, они в полном согласии с воинской дисциплиной собрались в одну фалангу, достали мечи и двинулись вперёд, готовые к резне. Надар махнул рукой, и через минуту пешие солдаты были защищены кольцом всадников.
Весь отряд походил на гибкое красно-зелёное насекомое, неумолимо движущееся вперёд. Стоны раненых вновь сменились воинственными криками, угрозами, невнятным пением и тяжёлым ритмичным топотом солдатских ног. Кое-где из спины насекомого пробивались, как крылья, знамёна, гордо поднятые молодыми солдатами, но в основном оно было покрыто чешуёй из толстых кожаных щитов, из-под которых ярко блестел металл.
Надар опять оглянулся.
«Гордость. Да, я чувствую гордость, но что-то здесь не так. Ветер… То, что сказал Ветер… Нет, не то. Это будет кровавый день, но я не почувствую при этом триумфа — лишь чувство выполненного долга и всё.
Где же крестьянские всадники?»
Он махнул руками, и через несколько секунд перед ним появились, успокаивая лошадей, двое его командиров.
— Они окружили нас, — сказал адъютант Маршала.
Один из офицеров, но возрасту старше, чем Надар, бесцеремонно хмыкнул; другой, помоложе, получивший своё относительно высокое звание недавно, выглядел растерянным.
— Конечно, они окружили нас, — заметил пожилой офицер. — Только кретины не сделали бы этого.
— Вы имеете представление о том, сколько их? — неожиданно спросил он, взглянув в глаза Надару.
— Нет. Их, наверное, больше, чем я думал.
— Больше, чем нас?
— Сомневаюсь. У них, вероятно, есть лидер, хотя я сейчас не вижу его. И всё же я уверен, что это не более чем беспорядочная толпа, — Надар показал рукой в сторону холма.
— Всё зависит от численности этой толпы, — заметил офицер.
— Нам надо разойтись, — сказал Надар молодому офицеру. — Пока мы вместе, эти проклятые стрелы бессильны против нас, но так мы не выиграем битву. Я хочу, чтобы всё поле было занято нашими солдатами.
— Да, сэр.
— Выполняй приказ.
Юноша повернул коня и принялся отдавать приказания.
— Мне жаль, что у нас такие командиры, — спокойно прокомментировал пожилой.
— От тебя мне тоже кое-что надо, — повернулся к нему Надар. — Возьми сотню всадников с хорошим командиром и сделай вид, что бежишь с поля боя. Я хочу, чтобы они вернулись назад по нашим следам. Скажи им, чтобы кричали обо мне всякую гадость, какую угодно — они должны выглядеть, как дезертиры, потерявшие уверенность в своём лидере.
— Вы это серьёзно?
Он внимательно посмотрел на Надара. В глазах читалось неподдельное беспокойство.
— Да, я серьёзно. Они должны поверить этому.
«Её зелёные глаза могли видеть дальше, чем глаза других людей. Это нечестно».
— Зачем всё это?
— Я хочу, чтобы вы объехали вокруг и атаковали их лучников с тыла. Я хочу, чтобы они все были убиты.
Удивляло то, что в действительности он этого не хотел, ему было необходимо прекратить битву. Он молил Солнце вернуть его в Гиорран, он провёл бы остаток жизни в окружении своих жён, не думая ни о чём, кроме очередного кубка доброго вина. Но он знал, что Солнце не услышит его.
— Выполняй.
— Да, сэр.
— Давай, давай, парень! Быстрее!
— Да, сэр.
Надар снова оказался в одиночестве. Шум позади него — крики и ругань — не создавали ощущения, что за ним идут друзья. Эти люди были всего лишь орудием, призванным устранить угрозу для Дома Эллона: их союз с ним был простой служебной обязанностью.
Он потрепал гриву коня, чтобы тот продолжал своё размеренное движение вперёд, я подумал о своих врагах. Где-то там, на краю этой проклятой гигантской чаши, находился сильный светловолосый человек, который командовал армией из людей, желавших ему подчиняться. Надара это приводило в негодование. Его армия подчинялась приказам только из-за того, что людям вдолбили это. Различие было очень тонким: если бы любой из его солдат мог выбирать, спасти ли ему жизнь Надара, или свою собственную, ясно, что он предпочёл бы свою; в то же время будь такой выбор у крестьянина…
Ему вдруг захотелось быть кем-нибудь другим — кто не служит в армии и не метит на престол Деспота.
Интересно, любят ли его жёны?.. «У неё были зелёные глаза, и я мог бы полюбить её, но она видела, каким дураком я был и сейчас остаюсь, она была права. Я хотел, чтобы она была рядом со мной, чтобы она шутила и смеялась со мной вместе, и не придумал ничего лучшего, чем изнасиловать её. Почему этот дурацкий кусок плоти между ног решает за меня, что делать? Зелёные глаза».
Новый дождь из стрел. И на этот раз эллоны легко справились с ними.
Пожилой офицер скрылся из глаз.
Эллоны запели. Кавалерия, выстроившись в колонны, гарцевала, как на параде. Люди на лошадях вели за собой пеших к краю равнины, выкрикивая какие-то лозунги. Как будто пятно разрасталось на поле, пятно, состоящее из множества муравьёв, не обращавших внимания друг на друга, но действовали они, подчиняясь единому плану.
Сверху молчаливо смотрело Солнце. Оно смотрело оттуда всегда, с того времени, как мальчика Надара научили молиться ему.
«Мои солдаты думают, что они непобедимы, и я хочу, чтобы они продолжали верить в это. Мы победим, но…
Зелёные глаза».
Люди Лайана появлялись теперь со всех сторон. Они были плохо вооружены, одеты в лохмотья, но от их количества у Надара похолодело внутри. «Моих людей перережут только благодаря численному перевесу». Уже отсюда он видел, что многие из воинов-крестьян были женщинами. Это очень ему не понравилось.
Мужчина с копной золотых волос на голове — тот самый, что сильно и оскорбительно избил его накануне, был во главе кавалерии, которая неожиданно вклинилась в расширяющееся кольцо эллонов, над его головой то и дело взлетал боевой топор, причём не без последствий для окружающих.
Эллоны, те из них, которые не кричали, всё ещё продолжали петь свою песню, но в ней теперь звучали истерические нотки.
Крестьяне, напротив, были спокойны.
Надар почувствовал, что над всеми его чувствами тоже стал доминировать панический страх.
Его учили вести людей на битву, но он никогда не участвовал в настоящей битве. В чём была его роль? Пока — убивать крестьян, показывать пример.
Он поднял меч и направил своего коня туда, где светловолосый бунтарь рубил своим окровавленным топором эллонскую плоть.
* * *
Далеко-далеко, на самой северной оконечности Альбиона, спал дрёма.
Обычно дрёмам не позволяли спать, но этот выскользнул из маленькой крестьянской деревушки, где провёл несколько последних периодов сна, под предлогом несварения желудка и необходимости уединения. Отчасти это было правдой: жирная пища, которая для крестьян была обычной, его выворачивала наизнанку, поэтому и пришлось провести несколько неприятных минут, скрючившись над неглубокой канавой и с отвращением отправляя естественную нужду. Однако главной его целью был сон. Он так давно не спал — ему не позволяли спать, — что всё тело ныло от усталости, а глаза чесались до боли. Он надеялся, что ушёл достаточно далеко от деревни. Но понимал, что не сможет отойти дальше.
Он упал лицом в сладко пахнущую землю, и не успел коснуться её, как глаза его закрылись, а через секунду послышался храп.
Все знали, что дрёмы опасны. И держали их в обществе лишь потому, что иногда они бывали полезны.
Он был одет в обычную для дрёмы одежду: серо-красный плащ с приколотой к нему возле плеча зелёной сияющей металлом звездой. Конечно же, он не был вооружён. Это был маленький человек, и хоть он не старел, но выглядел старше, чем любой человечек. Звали его Джоли.
То, что у него было имя, уже выделяло его среди всех крестьян — и отсюда проистекала его полезность. Он ходил от деревни к деревне, его с радостью принимали, кормили, поили, давали кров, но не более, чем на несколько периодов бодрствования. Затем он собирал свои скромные пожитки, закидывал мешок за плечи и снова шёл по стране, пробираясь через леса или шагая вдоль накатанных эллонских дорог к следующей деревне.
Он мог давать имена людям н вещам. Он мог рассказывать слушателям о том, что происходило в их регионе Альбиона. Он мог на короткое время, дать крестьянам почувствовать себя стоящими людьми, а не беспамятной домашней скотиной, обречённой на тяжёлый рабский труд. Конечно, после его ухода крестьяне забывали обо всём этом — обо всём, кроме смутного ощущения чего-то невыразимо яркого, превосходящего всё, что они когда-либо испытывали в своей обычной жизни.
Беда была в том, что он представлял опасность для них. Его присутствие было, как наркотик, который давал несколько часов наслаждения, а потом шёл длительный период абстиненции и кошмаров. Он повернулся, поудобнее располагаясь на траве. Всё дело было в кошмарах.
Когда дрёмы спали, их сны доминировали над флуктуирующей реальностью Альбиона, накрепко впечатываясь в материю, пространственно-временной континуум и изменяя естественный ход событий. Этот эффект локализовался около них, и за несколько километров он пропадал начисто — но вблизи он мог быть необычайно сильным.
Дрёма беспокойно завозился во сне и, как ребёнок, загнул себе в рот большой палец правой руки.
Большинство снов были хорошими. Но кошмары…
Все чудовища, жившие в подсознании дрём, могли выползти из поверхность земли, могли разверзнуться небеса и выпустить огонь на несчастных, оказавшихся внизу. Земля могла открыться и поглотить мужчин, женщин и детей в холодную пустоту, из которой никто не возвращался. Неродившиеся дети могли превратиться в мерзких, колючих и острозубых тварей, прогрызающих себе путь к солнечному свету сквозь тела матерей; тихие и упорные преследователи могли красться за человеком, как неотвратимая угроза… Хуже всего было то, что дрёмы знали о своей опасности для ни в чём не повинных людей, но были не в силах проснуться и остановить всё это.
Дрёмам никогда не позволяли спать, если они были рядом с людьми, крестьянами или эллонами.
Морщины на лбу дрёмы стали глубже, он беспокойно ворочался во сне и время от времени постанывал. Один два раза он даже громко закричал.
Он чувствовал, что это необычный кошмар. То, что он видел, сильно отличалось от всех предыдущих ощущений. Всё казалось абсолютно реальным, но реализм был особый — не такой явный, не такой всепоглощающий, и это заставляло его чувствовать, что кошмар исходит не от него, а откуда-то издалека. Загадочное, неизвестное место притягивало и питало его мозг образами. Худощавое лицо с коротко подстриженными рыжими волосами так быстро мелькнуло перед глазами, что он даже не успел как следует разглядеть его.
«Певец», — отметил он про себя. Говорили, что певцы не были никому ни друзьями, ни врагами — они находились вне этих понятий. Он слышал и о том, что они могут делать, и не хотел бы встретиться с кем-либо из них. «Неужели они выглядят вот так?» — мелькнула мысль.
На этот раз ему приснилась битва. Он всё видел и слышал, но сам не принимал участия в происходящем, как будто смотрел сквозь стену прозрачного хрусталя. Быстрая смена различных сцен происходила словно по чьей-то команде. И наконец он понял почему.
Всю жизнь он помнил, что с ним случилось или о чём ему рассказывали; он не мог об этом забыть. То же происходило и со снами.
И певец использовал его разум, как записную книжку. Только цель его он не мог понять.
Отрубленная рука полетела прямо ему в лицо. Он попытался увернуться, не смог, но неожиданно оказался совсем на другом месте поля битвы и наблюдал за другой агонией и новыми зверствами.