— А то, что я видела? — уже спокойнее спросила Рин, усаживаясь на грязный пол чердака.
— Это твоё воображение. Я же объясняла тебе.
Рин медленно начала понимать. Когда люди рассказывали ей разные истории, она не просто слышала слова: она видела все цвета и слышала все звуки, которые они описывали. Сайор знала, как делать то же самое, используя маленькие значки. Она каким-то образом ухитрилась так расставить эти значки, что люди, их имена, события и места, где они происходили, всплывали перед глазами, стоило лишь дотронуться до них. Сайор назвала всё это своими записями, но это было нечто большее, чем непонятные завитушки, которые эллоны часто выбивали на камнях и стенах своих крепостей и замков.
В записях Сайор была магия, только она не признавала это. Всё зависит от того, думала Рин, что считать магией. Для Сайор это всего лишь запись прошедших событий, для Рин магические письмена, обладающие силой, непреодолимой для простого смертного. Но ведь то же можно сказать и о самых обычных словах: они могут описывать одного человека и вызывать миллионы образов в воображении других. Для подобной цели предназначались и эти значки: с их помощью Сайор пыталась собрать вместе всё: людей и события — чтобы придать прошлому некое постоянство. Подруга Лайана хотела лишь этого, принимая участие в войне против Дома Эллона, но сделала она нечто совершенно другое.
Картины. Картины в голове. Их могли создавать записи Сайор.
Но кроме этого они могли залечивать самые страшные раны. Рин узнала это из собственного опыта, когда пришла в Лайанхоум.
— Почему они лечат?
— Потому что… потому что лечат.
— Чем ты так обеспокоена? — Рин наклонилась вперёд. Теперь, когда она понимала, какой эффект дают записи, если до них дотронуться, она больше не боялась магии. Она хотела помочь своей подруге, если, конечно, помощь требовалась.
— Пойдём вниз, — предложила Сайор, отворачиваясь. Она говорила будто сквозь слёзы, но глаза её были сухими.
— Ну пойдём, пойдём, — успокаивала её Рин.
Осторожно обойдя стопку записей, они подошли к люку, ведущему в пропахшие плесенью спальни.
— Подожди меня здесь, — сказала Рин, когда они спустились на второй этаж. — Я схожу за одеялами. Ведь не зря же мы мучились с ними возле реки.
Она ушла, и до Сайор донеслась её возня внизу.
— Есть хочешь? — крикнула Рин.
— Лучше в следующий период бодрствования, — ответила Сайор достаточно громко, чтобы Рин услышала. — Поешь сама.
— Ты ещё не рассказала мне, почему ты испугалась своих собственных записей.
— Потому, — пробормотала она больше для себя, — что последние были сделаны не мной — их дописал кто-то ещё. И они рассказывают о том, как у меня родится дочь Лайана. Что её имя будет Аня и что у неё будут золотые волосы, как у него, и зелёные глаза, как у меня. Но перед этим она будет обычным ребёнком, который играет в грязи и сидит у меня на коленях.
Сайор встала и перевернула матрац на кровати, где только что сидела. Тыльная сторона матраца оказалась не лучше, и она торопливо перевернула матрац обратно.
Она вытянула руку к окну, через которое пробивался золотой солнечный луч, растопырила пальцы и ей показалось, что она видит между ними некое свечение цвета расплавленной меди. В записях она видела ребёнка, но сейчас перед ней предстала лёгкая фигурка девушки с насмешливой улыбкой на лице. Девушка сидела на огромном сером скакуне, вооружённая с ног до головы. У неё даже был боевой топор.
— Привет, мама, — сказала наездница. — Я так долго ждала тебя.
— Пожалей их, — тихо сказала Сайор, не замечая движения собственных губ.
— Кого?
— Всех, кого ты можешь пожалеть.
Наездница исчезла и вместо неё Сайор увидела огромную поверхность Альбиона, медленно поворачивающуюся в пространстве до тех пор, пока весь мир не оказался вверх тормашками прямо над её головой. Она на мгновение съёжилась, но затем встала прямо. Если суждено умереть сейчас, она примет смерть достойно.
Изображение Альбиона вдруг стало удаляться и превратилось наконец в яркую точку на тёмно-бордовом небе. Сайор оказалась в пустоте — такой, какую она знала раньше, до того как пришла сюда, в Лайанхоум.
Сюда.
В Лайанхоум.
В словах теперь не было смысла. Куда бы она не посмотрела, везде только пустота и одна яркая точка — Альбион.
— Мама, ты испугалась? Не бойся.
Сайор закричала.
Но не было эха. Голос звучал как бы отовсюду.
— Мама, ты испугалась? Не бойся.
Аня.
С ней была Аня. Дочь, родившаяся у неё и у погибшего Лайана. Но более могущественная, чем он сам. Лайан. Любовник. И почти как сын.
Куда бы Сайор ни посмотрела, везде был яркий свет, до боли слепящий глаза.
— Мама… — раздалось теперь совсем издалека.
— Аня! — закричала Сайор с такой силой, что, казалось, голосовые связки вот-вот разорвутся.
— Мама… Загадочный свет померк. Голос исчез.
Падающая вниз головой Сайор была охвачена таким одиночеством, какого не испытывала никогда раньше.
Она не видела ничего и даже ещё меньше, если такое вообще возможно. В то же время она была чем-то большим, нежели весь Альбион. И в этой пустоте она осознала, что стала богиней. Но богиней добра или богиней зла? Она видела улыбку на лице Ани, женщины, которая родится из её утробы, и она видела зло в этой улыбке. Может быть, ей и показалось. Скольких людей она встречала, у которых были дружеские улыбки, а потом они пытались изнасиловать или даже убить её? И от скольких людей она отвернулась из-за их кажущейся глупости, а потом они оказывались просто верными своим убеждениям.
Могла ли осуждать Сайор ещё не родившегося ребёнка за его улыбку?
Глава вторая. Солдаты
Аня, бежавшая по пыльной деревенской улице, слышала, что далеко позади кто-то смеётся. У неё были золотистые волосы, доставшиеся в наследство от отца, и кожа бронзового оттенка. Нос, похожий на маленькую кнопочку, казалось, так и просил, чтобы на него нажал чей-нибудь палец. А рот был слишком большим по эллонским стандартам красоты.
Аня несомненно будет наказана, когда мать настигнет её, но это не волновало девочку. Наказания были повседневностью, как, например, обед. Они были неприятными, но их следовало переносить спокойно. Удовольствие заключалось в том, чтобы как можно дольше оттянуть момент, когда сильные руки матери обхватят её и прижмут к огромной груди, когда Сайор начнёт ругать её своим строгим высоким голосом, а затем потащит её назад, и Аня будет хныкать у неё на руках в напрасной попытке смягчить каменные лица взрослых людей, наблюдающих за её насильным возвращением домой.
Эти побеги были игрой.
Для человека в возрасте Ани это просто жутко интересная игра. Она пробежала мимо маленькой лавки, где выдавалась провизия, которую эллоны оставляли крестьянам, и лавочник помахал ей вслед. Это был толстый человек, толще всех в деревне. Ходили слухи, что часть провизии, находившейся в лавке, исчезала неким таинственным образом, и тайна эта была скрыта туманом, который развеялся лишь с приходом в Лайанхоум Сайор.
Он улыбнулся Ане, как коллеге-преступнику, коллеге-конспиратору. Она помахала ему в ответ, но продолжала бежать, уже чувствуя запах полей. Лайанхоум был небольшим селением, но пересечь его из конца в конец — тяжёлая задача для маленьких ног, раньше она не добегала даже сюда. Дыхание с трудом вырывалось у неё из груди, кровь стучала в голове, как грохочущий водопад, но она не обращала внимания и на это.
— Остановите её!
Рин двигалась теперь не так быстро. Может, она и обогнала бы Аню, если бы они бежали наперегонки, но в данных обстоятельствах у девочки было преимущество. Сайор доверила её Рин, которая хоть и начала уже седеть, всё ещё была сильной и ловкой. Перед своим недавним рывком к свободе Аня дождалась момента, когда Рин уснёт. И сейчас девочка улыбалась, гордясь своей хитростью и сметливостью.
Топ, топ, топ, топали её ножки, одетые в войлочные тапочки. Теперь она была у самой границы деревни, в семистах метрах от дома. Ощущение свободы разрывало её сердце на части.
Лёгкие тоже готовы были разорваться, и она почувствовала, что бежит уже не так быстро. Она видела впереди открытое поле и собирала все оставшиеся силы, страстно желая бежать быстрее и быстрее. Там, на свободе, она создаст свой собственный дом: будет жить в пещере или построит шалаш в кустарнике; она будет ловить диких животных на обед и пить чистую воду из маленьких ручейков. Она будет дикой женщиной, и люди станут пугать друг друга и своих детей, говоря о ней шёпотом: «Спи, а не то Аня придёт за тобой». Она будет младшей сестрой неба и подругой ястребов.
От мечты её отделяла лишь узкая траншея, чёрной полосой пересекавшая поле её зрения. Даже несмотря на то, что её ноги уже подгибались от усталости, она преспокойно перепрыгнет через это препятствие к свободе. Последняя отчаянная попытка и…
* * *
Рин перекинула визжащего ребёнка через плечо и отрешённо зашагала назад через всю деревню, не обращая внимания на улюлюканье мальчишек (да и некоторых взрослых тоже), которые наблюдали за этой драмой, как за регулярным спортивным состязанием.
Рин была сердита на девочку. Не потому, что та убежала из дома: она была даже рада, что Аня в таком юном возрасте, проявляла хороший темперамент. Нет. Просто девочка выбрала для этого очень неподходящий момент. По двум причинам. Во-первых, она совершила попытку побега во время периода бодрствования в самом его начале, когда ещё не все, включая саму Рин, проснулись, но на улице было уже достаточно много людей. Аня могла бы сообразить: если хочешь сделать что-то незаметно, лучше выбрать период сна, когда те, кто не спит — на полях, и шансы обнаружить пропажу минимальны. Не спать в период сна было тяжёлым делом для ребёнка, но этому можно научиться, и Рин даже потратила какое-то время, чтобы показать Ане, как это делать. Рин, конечно же, не хотела, чтобы ребёнок убежал из деревни, но особенно сердилась на Аню за то, что она делала это отнюдь не лучшим образом.
Второй причиной гнева было то, что девочка выбрала для побега время, когда поблизости от Лайанхоума, как подозревали его жители, находился эллонский конвой. Если бы у солдат были основания подозревать… Рин поёжилась от этой мысли. Они бы уничтожили деревню и всё живое в ней, сожгли бы до основания дома, не оставили ничего, кроме дыма, пепла и обугленной плоти. Аня знала или должна была знать, что рисковала не только собой, но и всеми своими друзьями. Девочка либо игнорировала риск, либо была настолько глупа, что не могла оценить его серьёзность.
Глупость, Рин это помнила особенно хорошо, была причиной поражения в войне. Для Ани глупость была непростительна.
Рин вздохнула и ещё раз шлёпнула девочку по попке.
— Заткнись! — сказала она в ответ на крик.
Один из мальчишек засмеялся. Рин обернулась, и лицо его тут же изменило выражение, он вдруг обнаружил что-то страшно интересное у себя под ногами.
Аня стучала острыми маленькими кулачками по спине Рин, тщательно выискивая болевые точки. Но Рин не обращала на это внимания.
Сайор уже вернулась в дом и сидела, опершись локтями о кухонный стол и закрыв ладонями лицо. Было видно, что она плачет, но пытается скрыть слёзы.
— Что мы сделали плохого? — спросила она.
— Ничего, — ответила Рин, бесцеремонно бросив девочку на пол.
— Она — безобразный ребёнок! — сказала Сайор, открывая лицо и упираясь подбородком в ладони. — Сколько раз она вытворяла это? Двадцать? Тридцать?
— Считать бесполезно, если ты позволяешь ей это, — сказала Рин и так сурово взглянула на Аню, что та побоялась даже пикнуть, наблюдая за разговором двух женщин.
Аня любила их обеих, но по-разному: Сайор была нежна, как мать; а Рин тоже нежна, если копнуть поглубже, но внешне — тверда, как камень. Аня часами могла слушать рассказы Сайор о былых и будущих временах, а затем гонять мяч по пыльным улицам вместе с Рин.
— Почему она хочет убежать от нас?
— Потому что она — достаточно взрослый ребёнок, — объяснила Рин и, заметив, что Сайор готова снова заплакать, добавила: — Нет, пойми меня правильно. Она просто хочет показать нам, что она — личность, а не кукла; и единственный известный ей пока способ доказать это — побег. Когда она станет старше, узнает, что для этого существуют и другие способы. К тому времени мы для неё уже станем больше друзьями, чем родителями.
Аня была удивлена. Она думала, что знает уже все способы побега из дома. Неужели Рин знала ещё какой-то путь и скрывала его?
Рин вдруг переключила внимание с девочки на мать. Поставила к столу стул, отодвинула в сторону грубо сделанную глиняную посуду и посмотрела в лицо Сайор. Под копной каштановых волос с седыми прядями она увидела мокрые щёки. После рождения Ани Сайор изменилась, и Рин в который уж раз беспокоилась за свою подругу.
Раньше Сайор умела улыбаться, когда ей было тяжело, и всегда проявляла стальное спокойствие. Материнство до минимума сократило её улыбки и свело на нет всю твёрдость её характера. Обычно считается, что женщина черпает силу в материнстве, очевидно, не принято вспоминать, что многие слабеют от него.
Рин заметила также, что в последнее время Сайор стали преследовать воспоминания о Лайане, её ум занимал долгий и нелепый анализ давно прошедших событий, в ней бродили бесконечные «а что, если бы…», отравляя своим ядом все стороны её жизни. Сайор глубоко внутри себя понимала, что она сама ответственна за свои страдания, но её разум, отвергая такую возможность, искал виновника во внешнем мире и нашёл его в лице Ани.
Рин почувствовала, что глаза Сайор, вновь скрытые под ладонями и прядями волос, украдкой наблюдают за ней.
— Сайор, — сказала она, — Лайан мёртв лишь постольку, поскольку ты убиваешь его в себе изо дня в день. Я лично думаю, что он жив. Не в том смысле, что ходит по земле и разговаривает с нами. Он живёт в твоей дочери. Если бы Аня перестала убегать из дома и делать массу других безобразий, о которых я тебе даже не рассказываю — Лайан действительно умер бы, и ты была бы его палачом.
Видя, что оба её «родителя» занялись посторонним разговором, Аня расслабилась: похоже, наказание откладывается. Даже если накажут позже, это будет так, для проформы. Она почувствовала голод и огляделась в надежде найти какой-нибудь забытый кусок хлеба.
— Она поведёт нас, — говорила Рин. — А если не нас, то других, таких же, как мы. Но это будет в том случае, если ты дашь ей возможность остаться самой собой.
— Но это так сложно! — глухо сказала Сайор из-под ладоней.
— Да, — тихо сказала Рин, затем более сурово добавила: — Конечно, это страшно сложная штука. Лайан тоже был непростым человеком. Он должен был быть таким. Если бы он не возглавлял раньше всю деревенскую шпану, если бы не безобразничал, то прожил бы остальную жизнь простым деревенским бабником. К тому же эта жизнь была бы очень короткой, ведь эллоны не любят странных крестьян.
— Я вскормила её!
— Ты её любишь?
Прямота вопроса шокировала Сайор. Прошло некоторое время, прежде чем она ответила. Аня с интересом наблюдала за разворачивающейся драмой, ей казалось, что этот спектакль взрослые разыгрывают специально для неё.
— Да, — призналась Сайор шёпотом. — Да, несмотря ни на что, я люблю её. Сильно. Я люблю её больше, чем тебя.
— Так пускай она будет бунтовщицей, чёрт возьми, — сказала Рин и наклонилась, почти коснувшись носом волос Сайор. — Мы, конечно, можем отшлёпать её, когда она вновь убежит или вытворит ещё что-нибудь подобное, но мы не должны пытаться исправить её характер.
Сайор подняла голову и посмотрела на Рин полными слёз глазами.
— Но это так трудно! — вновь произнесла она.
— Захват Эрнестрада тоже будет трудным делом, — спокойно заметила Рин.
Рука Ани замерла над хлебной коркой.
— Думаешь, ей…
— Да, — сказала Рин. — У неё есть шанс. Конечно, если она не превратится в хорошую маленькую девочку — мечту каждой матери — девочку, которая всегда делает то, что ей говорят, и помогает матери по дому.