Харлан Эллисон
Вы слушаете?
Меня зовут Харлан Джей Эллисон. В армии Соединенных Штатов я был US51403352. Для Обеденного клуба я 2435-0853-8. Для каждого, кто пытается до меня дозвониться, я 213-271-9636. Если кто желает послать мне письмо, то я 91403. Когда полицейский останавливает меня за какой-нибудь неправильный заворот, я М271930. Если мне требуется получить деньги по чеку, то я 1223-1400-02139-02622. Хоть мне ни разу в жизни не посчастливилось получить пособие по безработице, но если бы оно мне причиталось, я был бы 280-30-8327. В закладной на мой дом я прохожу как 5537-16361. Литературная Гильдия Америки, хоть и понятия не имеет, что я пишу книги, благосклонно взирает на меня как на 022-041396LG.
Вот так так. Сперва крадут ваше имя, потом начинают охоту за вашей индивидуальностью, а в конце концов — как и произошло с героем следующего рассказа завладевают вашим лицом и телом. Отчуждение? Да, полагаю, именно это и происходит, когда клуб «Книга месяца» опускает вас на пятьсот долларов, — и вы негодуете, но в ответ слышите лишь глуховатое ржание компьютера в Кемп-Хилле, штат Пенсильвания. Думаю даже, что именно отчуждение и заставляет нас слишком легко сдаваться, позволяя любой паршивой корпорации от «Три-М» до «Деликатесов Нейта и Эла» получать барыши за наш счет.
О да, это прибыльно. Будьте уверены. Для них. Дела у них обделываются быстро и четко. Для них. Но если ваша закладная хранится в компьютеризированном банке и там совершается ошибочка, то, пока чертова хреновина прочистит свои необъятные мозги и расставит все по своим местам, вы вполне можете оказаться «перемещенным лицом». Вот почему мы и сопротивляемся. По крайней мере — некоторые из нас. Сопротивляемся по мелочам, ибо тех из нас, кто осмеливается навлечь на себя гнев машины, пока не так много. Сопротивляемся, переплачивая по 73 цента в месяц по счету за телефон, — при этом поиски ошибочки и тщательная проверка всей бухгалтерии влетают телефонной компании в сумму порядка долларов пятидесяти. Сопротивляемся как можем. Тянемся, гнемся, изворачиваемся. И частенько вопим:
ВЫ СЛУШАЕТЕ?
Вариантов вступления у меня было несколько.
Сперва я собирался начать так:
«Терять свое существо я начал во вторник утром».
Но после некоторых размышлений более удачным началом мне показалось следующее:
«Вот моя ужасная история».
Когда же я еще поразмыслил (поверьте — у меня была просто бездна времени для размышлений), то понял, что оба варианта сильно отдают мелодрамой. А раз уж мне с самого начала желательно внушить к себе доверие, расположение и тому подобное, то и приступить к изложению своей истории следует так, как она, собственно, и произошла. Рассказать, все от начала от конца, затем изложить свою маленькую просьбу, а тогда — решайте сами.
Так вы слушаете?
Наверное, все это из-за моих генов. Или хромосом. Не знаю. Знаю только, что именно какая-то комбинация тех или других сделала меня подобием Каспера Милктоста.
Так что виноваты тут или гены, или хромосомы. И вот в марте прошлого года во вторник утром я проснулся, ни секунды не сомневаясь, что я такой же, каким был и сотни предыдущих дней. Было мне сорок восемь лет, я быстро лысел, но на глаза жаловаться не приходилось — очки я надевал только для чтения. Я спал в своей комнате отдельно от жены Альмы и всегда носил теплое нательное белье — а то, не приведи Господи, подхватишь простуду.
Единственное, что могло бы показаться у меня необычным, — это фамилия.
Винсокки.
Альберт Винсокки.
Знаете, как в этой песенке…
«Ну, давай, Винсокки, поднажми, Винсокки, ты добьешься своего, только поднажми…» Так меня дразнили с самого детства, но мягкость характера хранила меня от обид, и, вместо того чтобы возненавидеть, я воспринял эту песенку как нечто вроде личного гимна. Именно ее я обычно и насвистываю.
Однако к делу…
Итак, тем утром я проснулся и побыстрей оделся. В доме было холодновато, и душ я принимать не стал только ополоснул руки и лицо — и побыстрей оделся.
Когда спускался по лестнице, между ног у меня проскочила Зузу, персидская кошечка жены. Вообще-то Зузу весьма здравомыслящая особа. Никогда она не устраивала мне такого бойкота, как в то утро, хотя всегда очень умело меня игнорировала. Но в тот раз она лишь проскользнула мимо — даже не зашипела и не мяукнула. Это показалось несколько странным, но не таким уж поразительным.
Самое главное было еще впереди.
Спустившись в гостиную, я заметил, что Альма положила газету на ручку дивана — как она делала и все предыдущие двадцать семь лет. Газету я подобрал на ходу и прошел в столовую.
Стакан с апельсиновым соком уже стоял на столе, и было слышно, как Альма возится в кухне по соседству. Она, как обычно, что-то ворчала себе под нос. Пожалуй, это одна из немногих дурных привычек моей жены. Вообще-то, у нее ласковое, доброе сердечко, но порой, раздражаясь, Альма начинает ворчать. Нет, Боже упаси, никаких таких непристойностей — да к тому же еле слышно. Но все-таки и ноет, и зудит, и страшно раздражает. Не уверен, знала ли она, что меня это раздражает. Нет, не уверен. По-моему, Альма и не подозревала за мной каких-то болееменее реальных симпатий или антипатий.
Ну, так или иначе, она там ворчала и бубнила — и я крикнул:
— Душенька, я уже в столовой. С добрым утром.
И принялся за газету и сок. Кислятина.
Газета была полна обычной чепухи, а чем еще может быть апельсиновый сок как не апельсиновым соком?
Минуты, однако, шли, но Альмино ворчание не прекращалось. Пожалуй, оно даже стало громче и недовольнее.
— Ну где же он? И ведь знает, что я терпеть не могу ждать завтрака! Ну вот! Яичница подгорела. Да где же он там, наконец!?
Так это и продолжалось — хотя я уже во второй раз крикнул ей:
— Альмочка, будь добра, прекрати. Я здесь. Я уже спустился. Как ты не понимаешь?
Наконец Альма, пылая негодованием, проследовала мимо меня в гостиную. А там, стоя у подножия лестницы рука на перилах, нога на нижней ступеньке, — закричала в воздух:
— Альберт! Да спустишься ты, наконец? Ты что, опять залез в душ? У тебя разболелись почки? Мне подняться?
Да-а, это было уже слишком. Я отложил салфетку и встал с дивана. Потом подошёл к ней сзади и как можно вежливее сказал:
— Альма, что с тобой, солнышко? Я же здесь.
Никакого впечатления.
Она продолжала завывать, а несколькими мгновениями спустя двинулась наверх. Я так и сел на ступеньку в полной уверенности, что Альма сошла с ума, потеряла слух или еще что-нибудь. Итак, после двадцати семи лет счастливого замужества моя жена тяжело заболела.
Я просто не знал, что делать. Совсем растерялся. Потом решил, что лучше всего будет вызвать доктора Хершо. Пройдя через комнату, я набрал номер. Телефон прозвонил трижды, прежде чем доктор поднял трубку и прорычал:
— Алло?
Звоня Хершо, я всегда чувствовал себя виноватым независимо от времени суток. У него был такой суровый тон. А тут я совсем потерялся. Голос доктора приобрел решительно удушливую важность. Надо думать, он только-только выбрался из постели.
— Простите, что разбудил вас, доктор, — торопливо заговорил я, — это Альберт Винсок…
Он оборвал меня:
— Алло? Алло?
Я начал снова:
— Алло, доктор. Это Аль…
— Алло? Да кто там еще?
Я уже не знал, что сказать. Наверное, что-то приключилось со связью — и я во всю мочь завопил:
— Доктор! Это…
— А, ч-черт, — проорал Хершо и бросил трубку.
Я так и застыл на месте с телефонной трубкой в руках. Боюсь, на лице у меня тогда отражалось дикое изумление. Неужели все сегодня оглохли? Я собрался было перезвонить — но тут на лестнице появилась Альма. Моя жена громогласно восклицала:
— Ну куда, в самом деле, мог подеваться этот человек? Ничего мне не сказал! Встал, оделся и вышел! Даже без завтрака! Ну и ладно. Мне же меньше хлопот.
Глядя прямо сквозь меня, она прошла мимо и удалились на кухню. Положив трубку, я тупо уставился ей вслед. Это было уже слишком! Последние несколько лет Альма явно стала обходить меня вниманием. Временами, казалось, просто игнорировала — я говорил, а она не слушала, я дотрагивался до нее, она словно не чувствовала. Таких случаев становилось все больше. Но это было уже слишком!
Я вошел в кухню и подкрался к Альме сзади. Она даже не обернулась. Спокойно продолжала отчищать стальной щеточкой подгоревшую яичницу со сковородки. Я завопил ей в самое ухо: «Альма!» Она не обернулась и ни на миг не прервала своего ворчания.
Тогда я выхватил у нее сковородку и со всего размаху грохнул проклятой железякой по крышке плиты. (Необыкновенно отчаянный для меня поступок. Но согласитесь — и ситуация была просто отчаянной!) Альма даже не вздрогнула от грохота. Невозмутимо подошла к холодильнику и вынула оттуда подносы. Потом принялась его размораживать.
Это послужило последней каплей, что переполнила мое терпение. Швырнув сковородку на пол, я вышел из кухни.
Так разъярился, что готов был клясть все на свете. Что это еще за игра такая? Ну ладно — пусть Альма не желает готовить мне завтрак. Пусть это еще одна ее маленькая прихоть, с которой я должен смириться. Так почему же она так прямо этого не сказала? Что за ерунда? Это уже слишком!
Я натянул пальто и надел шляпу. А выходя из дома, со всего размаха хлопнул дверью.
Взглянув на наручные часы, я понял, что на нужный рейсовый автобус — а значит, и на работу — уже не поспею. Тогда я решил поймать такси, хотя и не был уверен, что мой скромный бюджет позволяет делать такие траты. Но раз нужно — значит, нужно. Я отошел от автобусной остановки и помахал машине, что как раз ехала мимо. Именно ехала мимо. Пронеслась, даже не притормозив. И я прекрасно видел, что машина свободна. Так почему же таксист не остановился? Кончилась его смена? Так я и предположил. Но, когда мимо просвистели еще восемь машин, я убедился, что и тут что-то не так.
Однако я никак не мог понять, что за неприятность меня постигла. Потом все-таки решил сесть на очередной автобус — благо он как раз подходил. На остановке стояла молоденькая девушка в обтягивающей юбке и смешной шляпке. Робко оглядев юную красотку, я все же осмелился к ней обратиться.
— Просто не знаю, что сегодня с этими таксистами. А вы как думаете?
Девушка не обратила на меня ни малейшего внимания.
В смысле — не отвернулась от меня, как от приставалы, не удостоила хотя бы беглым взглядом. Как будто и не подозревала о моем существовании.
Времени поразмыслить о ее странном поведении у меня уже не оставалось. Автобус остановился, и девушка вошла. Я тоже заторопился вверх по ступенькам, когда двери с шумом захлопнулись, прищемив полу моего пальто.
— Послушайте, меня прищемило, — крикнул я водителю, но и он меня проигнорировал. Он с улыбочкой смотрел в зеркало заднего вида, как девушка, покачивая бедрами, направляется к сиденью. Потом принялся насвистывать. В автобусе было полно людей, и мне вовсе не хотелось выглядеть перед ними дураком. Тогда я протянул руку и дернул водителя за штанину. А он все равно не отреагировал.
Тут-то у меня и начали зарождаться кое-какие предположения.
Я рывком выдернул пальто и так рассердился, что решил вынудить водителя самого спросить о плате за проезд. Проходя в салон, я каждую секунду ожидал услышать:
— Эй, вы, мистер. Вы забыли заплатить за проезд.
Тогда бы я ответил:
— Конечно, я заплачу. Но я также непременно пожалуюсь на вас вашему начальству!
Однако даже в этом маленьком удовольствии мне было отказано. Он как ни в чем не бывало продолжал крутить баранку и даже не повернул головы. Думаю, это разозлило меня еще сильнее, чем если бы он меня как-то оскорбил-
Да что же в самом деле за черт? Прошу прощения, но именно так я тогда и подумал. Надеюсь, вы будете снисходительны к моей грубости. Ведь я только хочу рассказать все, как было.
Вы слушаете?
Хоть мне на выходе и пришлось проталкиваться меж краснорожим мужчиной и целым выводком студенток, хоть я и давил, и налегал, и пихал их локтями, отчаянно стараясь быть замеченным, никто не обратил на меня ни малейшего внимания. Я даже… теперь так стыдно вспоминать… даже шлепнул одну из девушек по… так сказать, пониже спины. Но она продолжала болтать — то ли об одном из своих приятелей, то ли еще о какой-то ерунде. Можете себе представить, как это было огорчительно. Лифтер в здании, где располагалась моя контора, дремал в своей кабинке. То есть не то чтобы совсем спал.
Просто у Вольфганга (так его зовут, и он даже не немец досадно, не правда ли?) всегда такой вид, будто он дремлет. Я по-всякому перед ним дурачился, толкал в спину, а в конце концов двинул по уху — но он так и сидел на своей скамеечке, привалившись к стенке кабины. Наконец, совсем выйдя из себя, я выбросил Вольфганга на кафельный пол вестибюля и сам поднялся наверх. К тому времени я, разумеется, уже ясно понимал, что, какой бы странный недуг меня ни поразил, я стал целиком и полностью невидим.
Но при всем том казалось совершенно невероятным, что люди — даже учитывая мою невидимость — не замечают, как их шлепают по заднице, как их выбрасывают в вестибюль, как у них из-под носа угоняют лифт и так далее. Но на самом-то деле все именно так и происходило!
Все это порядком меня смутило, но, как ни странно, ничуть не испугало. Отчасти я питал неприязнь к собственным беспредельным способностям и отчасти упивался ими. Грезы о звездах экрана и несметном богатстве так и заплясали у меня перед глазами.
И очень быстро рассеялись.
Что хорошего в женщинах или богатстве, если этим не с кем поделиться? Даже женщинами. Поэтому я быстро выбросил из головы идею о том, чтобы стать величайшим в истории грабителем банков, и примирился с другими мыслями. Примирился с тем, что надо как-то выбраться из этой переделки.
Я вышел из лифта на двадцать шестом этаже и прошел по коридору к дверям конторы. Табличка на них гласила то же; что и все предыдущие двадцать семь лет:
РЕЙМС И КЛАУС
ОЦЕНКА АЛМАЗОВ
ЮВЕЛИРНАЯ ЭКСПЕРТИЗА
Стоило пинком распахнуть дверь, как сердце чуть не выскочило у меня из груди. На мгновение мне показалось, что все случившееся сегодня было одним колоссальным розыгрышем. Дело в том, что Фриц Клаус — краснолицый здоровяк Фриц с небольшой родинкой у рта — орал на меня:
— Винсокки! Ты придурок! Сколько раз говорить? Когда приходят в коробках, крепче перевязывай! Сотня тысяч долларов на полу для уборщицы! Винсокки! Ты недоумок!
Но кричал он не мне. Просто орал в воздух — и все.
И ничего удивительного на самом деле тут не было. Клаус и Джордж Реймс толком со мной и не разговаривали — тем более не возникало у них повода на меня кричать. Они прекрасно знали, что свою работу я-по крайней мере, последние двадцать семь лет — делаю внимательно и методично. Поэтому, естественно, и считали, что понуканий мне не требуется. А этот крик… ну, он уже стал чем-то вроде принадлежности нашей конторы.
Иногда Клаусу просто требовалось покричать. Однако вопли эти адресовались в воздух, а не мне- Да и в самом-то деле — как он мог на меня кричать? Меня ведь там не было.
Потом Фриц опустился на колени и стал подбирать рассыпанные по полу драгоценные камушки — мелкие, необработанные. Когда собрал все, то, не пожалев своего жилета, лег брюхом на пыльный пол и заглянул под мой стол.
Наконец Клаус как будто удовлетворился. Встал, отряхнулся — и вышел. Наверное, он думал, что я сижу за работой. Или в его картине мира я вообще отсутствовал? Вот еще ребус. Так или иначе — меня там не было. Я исчез. Тогда я направился обратно к лифту.
Лифт был занят.
Я довольно долго ждал его, чтобы спуститься в вестибюльКабина упорно не реагировала на мой вызов.
Пришлось ждать, пока кому-нибудь еще не понадобится оттуда спуститься.
Тут-то весь ужас происходящего на меня и обрушился.
Как странно…
Всю жизнь я был тихоней. Я по-тихому женился и тихо-мирно жил. А теперь у меня не осталось даже однойединственной отрады — умереть с музыкой. Даже это у меня отняли. Меня просто задули, как свечу на чужом празднике. Как, когда и почему — значения не имело. У меня украли тот неизбежный, как квартплата, последний хлопок дверью, который, по всем моим расчетам, принадлежал мне. Меня лишили и этого. Я стал тенью. Призраком в реальном мире. И впервые в жизни все сдерживавшиеся, копившиеся во мне разочарования, о которых я даже не подозревал, хлынули наружу. Дикий ужас пронзил меня насквозь. Но вместо того чтобы заплакать… я не заплакал.