Сон был тревожным, разбавленным тихими шорохами и поскрипываниями, словно за стенкой шуршали крысята.
Наутро я был на своем посту -- верхом на подоконнике, со здоровенной подзорной трубой в руках. И завтра. И послезавтра. Я уже узнавал в лицо ребят и девчат на далекой улице. Увы -- я не мог подойти к ним и просто познакомиться. А потому я придумывал им имена, которые на мой взгляд им больше всего подходили. Вон тот, конопатый -- Санька, а тощенький и большеглазый -- Арсен, Светка все время пытается верховодить, но у нее ничего не получается, ребята больше прислушиваются к рассудительной Полине... А вот промчался по улице Данька, и ветер развевает его желтые локоны, спадающие до середины спины. Сперва я было принял его за девчонку, но вскоре понял, что ошибся... Когда он использовал забор не по назначению... А имя придумалось само -- он был похож на Данило-Мастера из сказов Бажова, подарочное издание которых я листал в библиотеке. Перевод был так себе, но иллюстрации. Словно фотографии, такие настоящие! А Данька и правда похож на уральского мастера из далекой Руси, даже волосы стягивает таким же кожаным ремешочком-хайратничком. Вот только не с камнем он возится, а делает ребятам деревянные мечи и доспехи из жести.
Кроме моих деревенских наблюдений в те дни мне запомнился только один вопрос Менестреля.
-- А почему это у Вас в Замке такие маленькие картины и портреты на стенах? -- спросил он, когда мы встретились по дороге в обеденную.
-- Какие ж маленькие? -- удивился я. -- Разве бывают больше?
Сейчас-то я понимаю, как это тогда прозвучало... Ведь картины на стенах были не больше современной почтовой открытки, но тогда ж я не бывал ни в Лувре, ни в Третьяковке, а репродукции в книгах -- не более того, что висело на стенах...
-- Бывают... -- ответил тогда Менестрель. -- А при таком крохотном размере нельзя рассмотреть никаких подробностей... Так, самое общее впечатление...
-- Ну-у-у, не знаю... Традиция, наверное... -- неуверенно начал я, но тут вмешался услыхавший нашу беседу горгул:
-- Это старая традиция... -- сказал он. -- Предки нынешних обитателей считали, что стены Замка стары и слабы, и боялись, что если вешать на них картины побольше -- то древний камень может не выдержать, и стены рухнут... Вот и выбрали оптимальный размер...
Ничего не говоря, Мерестрель со всей силы треснул ногой в стену. Запрыгал на второй ноге, затем фыркнул:
-- Эти стены попадание из танка выдержат! Тут можно шкуру немейского льва цеплять, а не только эти крохотные листочки!
-- Так-то оно так... -- осторожно начал горгул. -- Выстрел они выдержат. Но выстрел -- это воздействие кратковременное, а тяжесть висящих картин -- явление постоянное во времени. Камень же, как известно, именно капля точит, ежели долго и упорно... Так что размер картин и родовых портретов оптимален для нашего Замка, тут я с предшественниками полностью согласен...
Внук центаврийского офицера только хмыкнул в ответ, но от дальнейшего развития спора отказался... А я решил перед отъездом подарить ему пару картин, которые он наиболее пристально рассматривал. Ту, где трое стоят у ледяного зеркала и ту, где наш бизнес-волк воет на медно-желтую Луну... А еще я, наверное, дам ему мой портрет и попрошу передать его Даньке в той деревушке. Надеюсь, он не откажет мне... Да и стены разгружу в угоду дворецкому...
И снова я любовался играми в деревеньке. А ночью попробовал спуститься из окна по стальному тросу... Кто ж знал, что у стервятника есть ножницы по металлу!.. И я снова оказался в руках горгула... И на этот раз пришлось пообещать, что никаких больше лестниц... Ладно, в следующий раз сделаю дельтаплан...
Когда я вернулся в комнату, то посреди птичьих перьев увидел разбитую в клочья подзорную трубу. Эта птица превзошла все правила приличия! Увы -- мне до нее не добраться -- высоко сидит!.. В бессильной злобе я метался по комнате, строя планы постройки катапульты или арбалета... И вдруг... Какая-то сила потянула меня вниз... Нет, не прижала к полу... Я просто понял, что мне нужно в подвал! В самый нижний подвал... Все точно: там может сохраниться подземный ход! А уж ход-то стервятник не контролирует!
В верхних подвалах хранилось вино. Ниже -- склады, более напоминающие пыльные свалки. Дубовые двери скрипели, когда я переходил из комнаты в комнату. И вот за очередной из них, продравшись сквозь паутину и обветшалые тряпки, я увидел винтовую лестницу, ввинчивающуюся в недра горы. Она пронзала ярусы, забытые обитателями Замка. Где-то на семидесятом этаж представлял собой берег реки, и старик-перевозчик потребовал с меня пийсят копеек за переправу на другую сторону. Он так и сказал -- "пийсят", чем здорово напомнил мне нашего финансиста. Я показал старику язык и вернулся к лестнице, спускаясь еще ниже... Теперь каждая ступень -- как порог у нового мира. Шагни -- и войдешь! Но я не отвлекался... Не эти миры мне нужны. Мне нужна дыра в моем собственном мире! Каменная нора или глинистый ход, но ведущий не в чужие сказки, а подальше от своей собственной!
Ступени кончились внезапно. Вокруг была пустошь, изредка разбавленная стальными гнутыми конструкциями и обрывками проводов и кабелей. То тут, то там горели железные бочки, наполненные какой-то гадостью. А в свете желтоватого пламени танцевало несколько крысенышей в курточках и с припанкованными всклокоченными прическами. Один из них, в моднявых очках, напевал, то ли развлекая толпу тусовщиков, то ли разговаривая сам с собой. Я прислушался, и когда он протянул вверх, к стальным перекрытиям, лапки, различил слова:
Где ты, мой ангел-хранитель,
Возьми, если можешь, меня к небесам,
Убежал я из дома
Бродить по сказочным мирам!
Я просто опешил, а песня не завершилась, крысенок в очках продолжал:
Я прошу, забери меня, мама,
С улиц городских обратно домой!
Я послушным и правильным стану!
Я хочу домой! А тут я чужой!
-- Жаль, что это только песня... -- сказал крысенок в кепи с козырьком назад, греющийся у бочки. Его джинсовая курточка была расписана какими-то непонятными словами на неизвестных языках, а левая брючина разорвана у колена.
-- Только песня? -- переспросил я, никем, кроме него, не услышанный.
-- Только песня. Проси -- не проси, а домой дороги нет. Все мы идем все глубже и глубже, пока не окажемся тут, где глубже уже некуда... И путь открыт куда угодно, только не домой... Оно ведь как: домой вернуться -- это движенье вперед, а мы все больше вспять привыкли... Понемножечку, помаленечку... -- крысенок вздохнул. -- И тогда остается только смотреть на пламя и вспоминать... В его пляске я могу увидеть все, что захочу, стоит только напрячься чуток!..
"Все, что захочу!.." Эта мысль засела в голове, и я чувствовал, что вскоре ее прорвет идеей. И что-то случится! Обязательно хорошее!
Тем временем певец оборвал свою песню и в компании друга и подруги зашагал куда-то мимо горящих бочек... Мой собеседник вскочил и кинулся вслед за ними. Они взяли его за руки, одобрительно похлопали по плечу, и вскоре затерялись в этом сумеречном этаже пространства. Только шаги их еще долго звонко отдавались в тишине, эхом преломляясь меж колонн и решетчатых ферм...
Я побоялся идти за ними. Вряд ли тут есть выход. А вот потерять единственный вход-лестницу, ведущий в мой мир -- это запросто в этом хитросплетении! И я побрел вверх.
Вернее -- сделал шаг к лестнице. На ее нижней ступеньке сидела девятиголовая крыса в сером камзоле и внимательно смотрела на меня, машинально поправляя серые перчатки на передних лапках.
-- Привет... -- холодно сказала она. -- Значит -- ищешь выход?
Она говорила хором, но голос звучал только один.
-- Ищу... -- согласился я.
-- А может, выход не в том? -- крыса улыбнулась, встряхнула головами, и они слились в одну голову, словно совместились голограммы. -- Вот ты готов бежать куда угодно, чтоб только никто не ограничивал твою свободу. К вымышленным друзьям...
-- Они не вымышленные! -- горячо и излишне резко возразил я, потому что, увы, крыса была недалека от истины.
-- Вымышленные... Ты даже имен их не знаешь... Придумываешь свои... Женьку назвал Санькой... Других... перепутал... Ты даже не можешь быть уверен, что, приди ты в их компанию -- и тебя не выгонят взашей! Но ерепенишься, чтобы казаться правым, пусть даже и перед самим собой... Так может -- не туда идешь, а? Присоединяйся к нам: нет никого более свободного, чем крыса! Сам себе господин, сам с кем хочешь, с тем и говоришь! Воля! Свобода! Это ж твои мечты!
-- А со стервятником ты справишься? -- спросил вдруг я.
-- Ты о том, что на верхушке башни в Замке? -- пренебрежительно скривился крысюк. -- А чего с ним справляться? И главное -- зачем? Ты заметь -- чем далее, тем он странней и непонятней себя ведет! Он принимает решения, противоречащие его же старым правилам, и готов защищать их до последнего перышка, до последнего вздоха. Но когда останется только это перышко и только этот вздох -- он отступится, будь уверен! Потому что это его новая свобода... И я по ней вижу, что он перерождается... Заметь -- его перья все серее и серей, и все больше похожи на шерсть... Мне не пришлось его даже агитировать -- его Власть сама толкнула его на этот путь... Ведь чем безграничнее власть, тем более она развращает... Тем меньше остается у пришедшего к власти от того, кем он был раньше... Так что я не буду с ним справляться -- он сам с собой совладает, и очень скоро... Вот о таких и плачут крысоловки... -- с этими словами крыс превратился в полного старичка с короной на голове. Поверх камзола заструилась серая меховая мантия.
Серый король снял правую перчатку. Рука у него оказалась розовой, как у младенца. Он протянул ее мне:
-- Ну как, лады? Присоединяешься к нам?
Я осторожно отступил на шаг.
-- Привет, величество! -- раздался вдруг веселый знакомый голос, и я увидал спешащего к нам девила. Того самого, что как-то здорово поспорил у нас с рыцарскими доспехами, доказывая им относительность Света и Тьмы, а потом был ни за что ни про что изгнан из Замка стервятником, выбросившим его из окна.
Девил просто цвел своей дежурной улыбкой, сжимая в руке какой-то пергамент. Он выкрикнул:
-- Не иначе как нового пажа себе вербуешь, старина! Оставь, у меня есть новости поинтереснее! Смотри что я тебе раздобыл! Контракт на душу Крысолова, как мы и договаривались! Так что, любезнейший, я свою часть выполнил, теперь за Вашей пришел! В смысле -- пройдемте со мной, в Нараку! Вас там уже заждались!
Король надел перчатку... Взял пергамент... Посмотрел сквозь него на горящую бочку... Обнюхал его... И согласно кивнул головой. Бросил уже на ходу:
-- Только сперва зайдем в один замок. Там надо повстанцев чуток образумить... Впрочем -- это по пути, любезный Саттарис, так что не обременит Вас и не задержит...
Взмахом руки он открыл багрово-оранжевые ворота гипертоннеля и шагнул в этот портал вместе с деволом.
Едва воронка рассосалась -- я кинулся к лестнице и побежал вверх. Единым порывом преодолел все этажи, и устало уселся меж бочек с пурпурным вином, оставленным в верхних подвалах лет триста назад... От них пахло терпкой сладостью и щекочущей пылью.
Я еще раз вспомнил крысенка в кепи, пламя над бочками... "Смотреть на пламя и вспоминать... В его пляске я могу увидеть все, что захочу..." Взять свечу, ту, что лежит на шкафу в моей комнате... И если уцелело хотя бы одно стеклышко от подзорной трубы!..
Оно уцелело. Одно-единственное. Я вставил его в оправу, прилепил к оконному стеклу пластилином. И зажег свечу.
В ту ночь мне снился сон... Странный и удивительный сон...
Стучали под полом вагона колеса, подрагивая на стыках рельс. И вздрагивал вагон, уносясь в неизвестную даль. Какие-то люди деловито сновали между кожаных сидений, то входя, то выходя из вагона на крошечных остановках, и вагончик вновь набирал ход. А я сидел, дурак дураком, развалившись на трехместном сидении в одиночку, и словно ждал чего-то, глядя на проносящиеся мимо деревья и пашни. Я ехал куда-то, но лишь сердцем чувствовал, что выходить пока еще рано, а мозг уже не помнил, куда и зачем держу путь.
Мимо мелькнул какой-то поселок, бетонное здание вокзала. Железный клепаный мост через реку... А поезд уже тормозит у какого-то крохотного полустанка. Вновь засновали люди. Две волны прокатились вновь по вагону: сперва те, кто выходили, а затем уже те, что входили на их место. И тут... Золото волос мелькнуло в толпе. Данька! Мальчишка был одет непривычно: вместо простого спортивного костюма на нем были зеленоватые шорты пионерского образца и оранжевая рубашка с черными погончиками, увитыми золочеными шнурами. На рукаве прицеплена подобного же черно-золотого вида нашивка, чем-то напоминающая штурманскую... Волосы стянуты неизменным кожаным хайратником, за спиной -- тайского вида клинок в черненых ножнах.