Иннокентий Сергеев
Мария
Я прислонил велосипед к фонарю и подошел к киоску.
- Чулки, пожалуйста, - хрипло сказал я, протягивая деньги. - Вот эти.
- Для мамы? - добродушно осведомилась киоскерша. Я кивнул и стал откашливаться.
- Здесь ровно?
Она протянула мне картонную коробку. Я еще раз кивнул и сунул добычу в карман.
Оттолкнулся от бордюра и покатил вниз по улице.
Повернул к дому. Остановился у мусорной урны, вытащил нейлоновый комочек и спрятал его в кармане, а коробку выбросил.
Подъехал к дому. Открыл дверь подъезда, другой рукой удерживая велосипед. Затащил его на второй этаж, открыл ключом дверь и убедился, что дома никого нет. Велосипед оставил в прихожей. Подошел к шифоньеру. Я знал, где они лежат. Я достал их, а новые сложил так же и положил на их место. Задвинул полку и затворил скрипучую дверцу. В комнатах везде было солнце.
"Теперь все", - прошептал я.
Перед тем как заснуть, я прятал его под подушку, сжимал в пальцах, мял комочек теплый, упругий. И засыпал.
Обычно я сворачивал на перекрестке, там всегда было тихо. Можно было свернуть во двор и в другом месте - там, где была моя музыкальная школа, или чуть дальше - там, где поликлиника, - но все равно пришлось бы выезжать на бульвар, вдоль ограды школьного сада. Напрямую проехать было нельзя. Дальше по бульвару, мимо школы, въехать под арку, налево, обогнуть палисадник и прямо к подъезду. И может случиться так, что на скамейке под акацией будет сидеть женщина и читать книжку, одной рукой качая коляску.
Когда я пришел из школы, Мария сидела и разглядывала мои фотографии. Она захлопнула альбом, но тут же рассмеялась и снова открыла.
- На тебя любуюсь.
Я-то мог бы на нее любоваться хоть круглые сутки. И почему ты должна уходить на свою дурацкую работу! Зачем же я, по-твоему, институт заканчивала?
- Не знаю, - признался я.
А я пришел пораньше.
- Чудесно. Вместе пообедаем.
Когда у тебя кончаются занятия?
- Сегодня последний день.
И все? Больше не будет? Каникулы. Как яблони цветут, одуреть можно от запаха. Лето.
Душистая прохлада сквозняка. Солнечные пятна на столе, на полу, на стенах.
- Это тебе. У нас в буфете купил. Миндаль в шоколаде.
Ты ведь любишь?
- Ой, спасибо.
Я знаю, она его ужасно любит. Она подозрительно посмотрела на меня.
- Опять экономил на завтраках?
- Я по утрам есть не хочу.
- Ладно, поделим пополам.
- Возьми с собой на работу. Я им объелся уже.
Так я тебе и поверила. Она высыпала пакетик в конфетницу. Мне нравится, как она вскрывает пакеты - надкусывая их зубами.
- Ну давай в темпе. А то мне уходить скоро.
С завтрашнего дня я в отпуске.
Вот это я понимаю! Целыми днями будем вместе. Ну просто праздник. Надо отметить как-нибудь.
- Непременно.
- Давай сходим сегодня в кино?
В кино? А что у нас идет?
- Со вчерашнего дня "АББА".
- Сходим. Возьмем с собой Лиду?
- Обойдемся вдвоем.
- А ты не стесняешься с мамой идти?
Ну вот еще придумаешь. Это с такой-то женщиной!
Она смеется. Мне нравится, как она смеется, хочется смеяться вместе с ней.
- И почему тыу меня не такой как все?
Но ведь и ты не такая как все.
- Разве это плохо?
- Это замечательно, - шепчет она, целуя меня. - Ну все. Пока.
Вот ее шаги вниз по лестнице, дальше. Я выхожу на балкон и смотрю, как она идет через двор. У нее шикарная походка.
Я возвращаюсь в комнату. Завожу "Лед Зеппелин" - не могу без музыки. Потом сбрасываю брюки, достаю из ящика стола чулки и надеваю их. Разглядываю свои ноги в зеркале. Ладно, увлекаться тоже не стоит. Я снимаю их и укладываю обратно, предварительно десяток раз поцеловав. Уроки больше не учить, о сладкое слово Свобода! А физичка так-таки и вывела мне за год четверку. Это она мне все не может простить, что я написал в тетрадке по физике стихи, как она выразилась, эротического содержания. Марию эта история жутко развеселила.
Я врубаю музыку на полную катушку и иду мыть посуду.
Марию вызывали к директору. Ее вообще чуть что в школу вызывают. А для нее это все равно что цирк бесплатный, могли бы уже понять за шесть-то лет. Первый раз ее вызвали сразу же после "первый раз в первый класс". У меня, видите ли, длинные волосы. А чего уж длинные? Мария их постоянно подравнивает. Не помню, чтобы она хоть раз отправила меня в парикмахерскую. Всегда только сама.
Мария с порога заявила: "Я не собираюсь уродовать своего ребенка!"
Вот женщина! Они офонарели от такого и понесли какую-то фигню насчет школьной формы. Лучше бы не заикались. Тут Мария взорвалась, конечно. По поводу школьной формы она, бывает, и без всякого повода проходится, а тут такой повод! Ну она на радостях и всыпала им чертей.
Мария стала легендарной личностью, а ко мне цепляться стали. Не знай я все учебники наизусть, выперли бы меня из школы, точно. Один раз меня проверяли даже - поставили спиной к классу отвечать. Я им выложил три параграфа слово в слово. Тогда только отстали.
Школа у нас какая-то ненормальная, - "с перманентным отсевом", как выразилась наша англичанка. Откровенная женщина. Но класс у нас теперь раза в полтора меньше, чем был, что правда, то правда. А что после восьмого будет? Обычно от четырех классов остается два. И с нами то же самое сделают, все к этому идет.
Мария тоже обожает музыку. Пластинок, правда, у нас не очень много "АББА", "Смоуки", Джо Дассен, Дайана Росс, Лео Сейер (под него беситься здорово), и тому подобное. Еще много всякого джаза и заезженных старых миньонов с битлами. Зато кассет куча, а Мария все время приносит новые. Где она их записывает, непонятно. Вчера притащила "The Wall". По-моему, потрясная вещь. У нас вообще вкусы совпадают. Только "Deep Purple" она, почему-то, не очень воспринимает.
На стихи меня вдохновил Байрон. Им я зачитывался. Еще, может быть, Лопе де Вега. Раньше я стихи не воспринимал. Хотя Мария говорит, что первое стихотворение я сочинил в четыре года. Я не помню этого, но раз Мария говорит, то значит, так оно и было. Хотя она утверждает, что я в два года фанател от Пола. У него есть пластинка "У Мэри был барашек", так вот, на ней есть песня "Сердце деревни"...
- "The Heart Of The Country". Приучись называть вещи своими именами!
... И будто бы эта песня приводила меня тогда в восторг. Ну в том, что Марию Пол приводил в восторг, я не сомневаюсь. Она заездила пластинку так, что слушать невозможно. Один треск.
Записывать стихи я стал в пять лет, когда научился это делать. В то время я писал на манер раннего Апполинера, только последние две строчки старался зарифмовать. Лиде так больше нравилось. Ничего так стишки. Бестолковые, правда. А потом перестал писать. Творческий кризис. Опыта набирался, что ли?
Писать я научился раньше чем читать, это точно. Хотя и читать я стал в те же пять лет. Знаменательный был год, как я погляжу.
- Может и лучше бы было, если бы ты чуть позже этому научился, сказала однажды Мария. - А то уж больно много начитался.
Это она потому, что у меня вечные проблемы с учителями, особенно с нашей классной. А когда я сказал, что пока есть дураки, будут и проблемы, она стала зверски хохотать. Ничего, сама виновата. Надо было читать мне на ночь. И потом, чего я такого начитался? Ретифа де ла Бретона что ли? И с чего это она взяла, что нужно прятать от меня Лакло? Все равно ведь найду. Нашел же журналы в кладовке. А там такое, что и Лакло не снилось. А уж фотографии! Завалила сверху Станиславским и "Нюрнбергским процессом". Вот тяжестей-то натаскался! Хитрая у меня мама, ничего не скажешь. Вроде Улисса.
Слушая музыку, она иногда пританцовывает.
Чтобы выйти на улицу, нужно было немножко пройти по двору и свернуть направо. Там была арка. А за ней бульвар. Осенью с его аллеи доносился запах дымных костров. Жгли листья. Там, где были тополя, дальше, за перекрестком. Здесь были липы.
Первыми зацветали черемухи. Потом яблони, сирень, шиповник. А потом липы. И медовая тяжесть их аромата наполняла июльские вечера, такие томные.
После фильма мы немножко погуляли. Когда мы проходили мимо одной клумбы, Мария закрыла глаза, запрокинула лицо к запаху цветов и сказала: "Какое чудо!"
Она села на край гранитного бордюра, и каблуки ее туфель едва касались асфальта. Я подсел к ней, и мы были вдвоем и дышали вечерним душистым настоем, пока не зажгли фонари.
"Deep Purple" мы переводили как "Глубокий Пурпур", а "Pink Floyd", почему-то, как "Розовый Фламинго". Во мне так и остались два этих цвета: розовый и пурпурный.
Когда идешь с ней по улице, такое ощущение, что на тебя все смотрят. На самом же деле смотрят не на тебя, а на нее, смотрят, провожают взглядом, оборачиваются за спиной. Я привык к этому, а она, кажется, никогда и не обращала на это внимания. Издали она похожа на забойную американку из крутого боевика, но вблизи понимаешь, что ни в каких боевиках таких не бывает. И сходишь с ума.
Для меня она всегда была богиней. Я целовал ее туфли в прихожей.
Она такая красивая, она... Она.
У меня есть свой альбом, куда я собираю всякую всячину - вырезки разные из журналов, просто картинки, открытки, фотографии битлов (если бы не Мария, то я их и не знал бы, бог ведает, до каких лет, ужас!), разные красивые места, - Великий Каньон, например, Скалистые горы, разные английские замки. Ну и конечно, в нем много фотографий Марии. Вообще-то, он с них и начался. Потом к ним прибавились портреты Брижит Бардо, потому что она похожа на Марию, не совсем, конечно, но что-то есть. В этот альбом я и собираю свои истории, я сочиняю их сам. Обычно они про Марию, но иногда просто про кого-нибудь, иногда про меня, а действие происходит или в восемнадцатом веке (тогда шикарно одевались), или в конце шестидесятых (годов, конечно, не веков). Мария тогда красила волосы пергидролем. У меня есть вырезка из газеты с ее фотографией, на которой она читает стихи со сцены. Прямо как настоящая звезда. Лида говорит, что она обалденно читала, и вообще, у нее актерский талант. Еще бы. Это у нее-то да чтобы не было таланта, у такой женщины!
...- И вот автобус въехал на мост, и под ним была Темза, но со второго этажа нам не было ее видно, и Мария сказала: "Кажется, что мы в небе..."
- А почему мы ехали на втором этаже?
- Ну как же. Ведь ты же куришь.
Она смеется.
С ней легко.
У меня в комнате на стене висит карта Англии. Как-то мне пришло в голову повесить портрет Марии прямо на нее. Я взял самую лучшую фотографию и отнес ее в мастерскую, чтобы они увеличили и вставили в рамку. Ужас, сколько слупили. Все деньги ушли, еще и не хватило, но я уговорил их, что принесу, когда приду за портретом. Пришлось влезать в долги. Но портрет получился клевый. Я повесил его прямо над Ирландией. Правда, накрыло половину Гебридских островов, но это ничего. И что за стулья делают в этой стране! Разваливаются именно тогда, когда ты встаешь на них.
- Это оттого, что ты раскачиваешься на ножках, - сказала Мария.
На что я возразил, что Роберт Бернс тоже раскачивался. Но она сказала, что вовсе не обязательно следовать в этом его примеру.
- Но мне так думается лучше.
- Если ты полагаешь, что со сломанным позвоночником думается лучше, то пожалуйста, я не возражаю, - пожала она плечами.
С юмором у меня мама. Другая бы стала психовать из-за сломанного стула.
В 1967 году один парень отправился в Гималаи, чтобы стать магом...
- Наверное, он хотел стать йогом?
- Ну может быть, и йогом, но, по-моему, все-таки магом.
- А откуда он был?
- Родился он в... в Бирмингеме.
- И что же дальше?
- Так вот. Он долго искал настоящего мага. Ему не нужны были те, которые только кривляются перед туристами. А настоящие маги жили далеко в горах, и добраться до них было очень трудно. Но он все-таки добрался до этих мест, хотя много раз мог сорваться в пропасть и погибнуть. И вот он сказал магу: "Научи меня всему, что ты знаешь, чтобы я стал магом". А маг ему ответил: "Чтобы стать тебе таким как я, должен ты будешь отказаться от всего, с чем ты связан". А парень этот сказал: "Я готов ко всему".
- А как его звали?
- Звали его Ричард.
И вот маг стал показывать ему все, что было в мире. Показал ему город Бирмингем и спросил: "Откажешься ли ты от родины?" А Ричард заплакал, но сказал: "Я готов отказаться от родины, которая у меня была". Тогда показал ему маг всех его друзей и сказал: "Ты должен отказаться от них". Ричард опечалился, но ответил: "Я готов к этому". И тогда маг снова показал ему зеркало, и на этот раз оно было обычным, и сказал маг: "Сможешь ли ты отказаться от самого себя?" Ричард немного испугался, но ответил: "Я готов отказаться от себя и даже забыть свое имя". Он очень хотел стать магом. И наконец маг сказал ему: "Ты думаешь, что простился со всем в своей жизни и достоин стать магом, но ты еще не сказал главного". И маг показал ему его любимую женщину, ту, которую Ричард любил больше чем жизнь, больше чем себя самого, больше чем родину и друзей. И сказал маг: "Готов ли ты отказаться от нее? Но прежде чем ответишь, подумай. Знай, что никто не возвращается с дороги, на которую ты ступил, и если теперь ты не сможешь отказаться, ты умрешь вместе с той, которую ты любишь".