Во время процедуры женщина была в полном сознании, но не пыталась ни помочь, ни отказаться от его услуг, хотя взгляд ее приобрел если не человеческое, то какое-то живое выражение. Он смущенно оглядел себя - мокрого, перепачканного с ног до головы кровью, словно это он сейчас вскрывал себе вены, залитого клеем и покрытого мелкими ошметками марли. За суетой он забыл о слезах, и они теперь оставили два белесых следа на его немытых щеках - в зеркале напротив это было хорошо видно.
Женщина пошевелилась и что-то сказала. С голосом у нее тоже было не все в порядке, и он ничего не услышал, только увидел слабое шевеление очень красивых, четко очерченных, но высохших губ. Женщина повторила, и только теперь он догадался, что она просит пить. Кажется водку. Он поднялся с дивана, сгреб остатки первой помощи и прошел на кухню. Выбросив все в переполненное мусорное ведро, он выбрал из батареи грязных початых бутылок, взводами стоящих на большом обеденном столе, мойке и подоконнике, наиболее пригодную для небрезгливого человека, глотнул из нее наполовину выдохшуюся сивуху и отнес остатки женщине.
Усевшись на противоположном крае дивана, он стал внимательно разглядывать ее лицо. Тело он ее видел, но теперь был готов поклясться, что оно и голова женщины принадлежат совсем разным людям. Насколько уродливо, а точнее - изуродовано было тело, настолько облагорожено, улучшено, подтянуто было лицо. Тело не любили - его били, трепали, насиловали, издевались и унижали. Лицо любили - его целовали, украшали золотом, выставляли на показ друзьям, водили к косметологу и пластическому хирургу. И за всем этим скрывались фальшь и безумие ее творца. Да и сама женщина была фальшива, как крашенная блондинка. Он был разочарован. Вот кому выпала честь сегодня стать спасенным. Жаль, очень жаль.
- Все очень просто, да? - спросил он женщину. Она попыталась ответить, но он предостерегающе поднял руку. Сходив в ванную, он принес свою почтальонскую сумку и поставил у своих ног.
- Все очень просто, - утвердительно продолжил он. - Все имеет свою цену, все продается и покупается. Особенно просто это в наше время. Глупые древние думали, что все-таки главные вещи на свете не купишь - здоровье, любовь и друзей. Так ведь нет же, снова ошиблись! Ну, с друзьями это просто. Проблему решили умные люди задолго до нас - имей сто рублей и будешь иметь сто друзей. Друзья оптом и в розницу!
На любой вкус и цвет! Вам кого завернуть? Вон того чернявенького? Жалуетесь, что недолго служат? Что предают при каждом удобном случае? Что с Новым Годом не поздравляют? Что жену вашу в постель затащить пытаются? Ну, так ведь, батенька, претензии не к нам, а только к себе, только к себе. За сколько купили, на столько и получили. Верные, отзывчивые, умные друзья, они дорого стоят, их на каждом углу не купишь. А купив, потакать им надо. Что? Может, вышеупомянутую жену им в постельку положить? А что, может, и положить. Делиться с другом надо. Здоровье, спрашиваешь? Сложная проблема была. Это не друзей, это самого себя купить надо. Это и посложнее, и подороже будет. Благо - всякие пересадки органов открыли, и теперь как машина - поменял запчасти и дальше дыми, воздух порть. Можно даже и молодость вернуть, и потенцию. Да и с самими запчастями попроще стало - людей сейчас много пропадает, кто их искать будет? С любовью - это да, труднее всего оказалось. Помучиться с ней пришлось. Как-то все-таки не хочется любви откровенно продажной. Шлюхи лишь на час хороши, а ведь хочется, чтобы кто-то тебя и за шею обнял и так, честно-честно глядя в глаза, сказал бы, что любит, что жить без тебя не сможет, такого тупого, волосатого, с атрофированной речью. Но не зря в сказках о зелье любовном трепались. Открыли же, медики-биологи наши головастые! И всего проблем - одна инъекция, и ты без него действительно жить не можешь, сгораешь вся от любви и нежности. Химия! Отвратительно, конечно, но и тебя никто не тянул. Сама согласилась? Сама, сама, по глазам вижу.
Женщина механически кивала в такт его проникновенного монолога и вздрагивала от его выкриков. Сомнительно, что она понимала - о чем он разглагольствует, и, главное, почему он об этом разглагольствует. Ее умишко в этом ничего не соображал. Вещь, она и есть вещь, даже если любит и разговаривает. Все было ясно с самого начала.
- Это грех, дочь моя, - ласково прогнусавил он, изображая знакомого батюшку и расхохотался. - Нет, тебе этого не понять. Нуждающийся в помощи никогда не осознает, что он совершает с душой своей. Грех самоубийства отвратителен и скверен, но как это объяснить самоубийце? И надо ли это объяснять? Он свой выбор сделал, и его не переубедить, а спасти, Помочь надо в этом долг живущих.
Женщина посмотрела на свои замотанные запястья с проступившими пятнами крови, губы ее задрожали, и она все так же беззвучно заплакала. Он разозлился и расстроился.
- Не в этом Помощь моя, не в этом, глупая женщина, а вот в этом и только в этом, - он распахнул сумку и достал Орудие. Женщина замерла и вряд ли что сообразила в последние мгновения своей адской жизни, когда пули разнесли этот насквозь пропитанный фальшивыми чувствами, фальшивыми желаниями, фальшивой любовью, этот никчемный и пустой мозг. Смерть всегда отвратительна. Жизнь с трудом уходит из тела, заставляя его корежиться в судорогах, вызывая ни с чем не сравнимое чувство ужаса у тех, кто до этого смерть видел только в кино.
Он набросил на еще подрагивающее тело Спасенного простыню, мгновенно пропитавшуюся кровью, сунул пистолет в сумку, печально огляделся и побрел к выходу. Печаль не покинула его и тогда, когда прикрывая за собой массивную дверь, он почувствовал на своем плече тяжелую руку, закованную в металлическую рукавицу. Противно взвыли встроенные в нее микротяги, наматывая на катушки кевларовые нити, пальцы сомкнулись на плече смертельной крабьей хваткой, шипы, усеявшие всю поверхность ладони, легко пробили плащ, свитеры, майку и впились в кожу раскаленными гвоздями. От быстрой смерти спасла курьерская экипировка. Его развернули лицом к охранникам и припечатали к многострадальной двери, отчего та сразу же захлопнулась.
Охранников было трое. Тот, который владел металлической рукой и имел жабью рожу, по наследившему в глазах интеллекту походил на главного. Остальные двое загораживали плечами пути отхода вверх по лестнице и вниз в подъезд, и тупо смотрели на попавшегося. С мебелью он разговаривать не привык, поэтому сразу обратился к металлоемкому охраннику, очень надеясь на то, что мозги у того работают все-таки не на микротягах и кевларе.
- Письмо у меня, - виновато пробормотал он, - письмо принес я. Меня попросили - занеси сюда, очень нужно. Я и понес. Работа у меня такая. Сказали принеси, я принес. Не сказали, я и не пойду никуда. А вот пришлось идти. Иди, говорят, очень нужно, письмо важное, в руки отдай, не в ящик почтовый, а прямо в руки. А мне-то что, я человек подневольный, мне дают письмо, я несу, плати только, мил человек, куда хочешь доставлю, я и пришел, постучал в дверь, женщина письмо взяла и закрыла сразу, чаевые не полагаются, я понимаю, мне-то заплатили, еще тогда, сказали - неси на такую-то улицу, в такой-то подъезд, отдай прямо в руки, заплатили сразу, про чаевые ничего не сказали, а мне-то что - сказали, я и несу, ты плати только, я и тебе принести могу, а женщина письмо взяла, но не сказала ничего, только посмотрела на адрес и заперлась, я-то что человек подневольный, сказали неси, я несу, не сказали - я стою, а тут-то сунули в руки и говорят - срочное письмо, бегом давай неси, заплатили хорошо, не жалуюсь, хорошо, правда, здесь чаевых не дали но я не в обиде заплатили уже а чаевые они дело добровольное хочешь давай не хочешь не давай а мне-то что я человек подневольный сказали я и несу не спрашиваю плати только хорошо заплатишь быстро донесу мало заплатишь тоже донесу но не так быстро помедленнее...
- Заткнись, придурок, - наконец прервал его речь железнорукий, когда смысл сказанного все-таки дошел до его умишка. Он с облегчением заткнулся - так изъясняться дело нелегкое, этому тренироваться долго нужно, чтобы до последнего дебила смысл дошел. Мне-то, понимаешь, что - сказали идти, я иду, не сказали... Тьфу ты, напасть!
Охранник с сожалением разжал руку, и он сполз по двери на ступеньку, а железнорукий остервенело замолотил в дверь. С хозяйкой здесь не церемонились. Он с ужасом смотрел на это действо, а перед его внутренним зрением разыгрывалось происходящее сейчас в квартире - кровавая простыня начинает слабо шевелиться, из-под нее выпростаются сначала забинтованные руки, затем тело с трудом приподнимается и усаживается на испачканном мозгами и костяными осколками диване, развороченная голова, напоминающая взорвавшуюся банку с перебродившим вареньем, на которой не осталось даже глаз, каким-то образом поворачивается из стороны в сторону, и тело встает на ноги. На нем еще одет тот самый махровый халат, бывший когда-то белым, а теперь окрашенный so все оттенки крови - ближе к страшной дыре наверху оно черно-красного насыщенного цвета, который степенно к ногам переходит в розовый. Кровь словно лаком покрывает обнаженные шею, грудь, живот и безобразными ручейками стекает к ухоженным ступням - безо всяких мозолей на пятках и пальцах, с полированными ногтями и выщипанными волосками. Тело хорошо ориентируется в комнате - несмотря на отсутствие глаз оно аккуратно обходит все препятствия, стоящие у него на пути, подходит к двери, ощупывает мертвыми изрезанными руками сложный замок, каким-то образом находит нужную комбинацию...
В ужасе от своей фантазии он сжался, зажмурился... но ничего не происходит. Замок не щелкает, дверь не открывается.
- Опять в ванной, - раздраженно помогает объясниться маленькому ночному курьеру железнорукий, - Кыш отсюда, падаль.
Он поднимается с холодной бетонной ступеньки, кое-как поправляет сползшую на спину сумку, надевает шапку и, по стене огибая охранников, не соизволивших пошевелиться, выползает на тьму божью, освещенную дежурными фонарями и прожекторами. Плащ снова оставляет здоровенный лоскут на подлой арматуре. Но это мелочи. Сегодня подозрительно все идет не так, как всегда. Он никогда не сталкивался с охранниками (естественно, в тех местах, где они были) ни на входе, ни на выходе. Благо, он теперь всегда тщательно разрабатывал План и умел лицедействовать. Да и для таких тупиц, наверное, достаточно было быть просто немного сообразительным. Хотя нет, не достаточно. Как раз такие костоломы при полном отсутствии каких-либо проблесков мыслей отличаются звериным чутьем на опасность и звериной же подозрительностью, что сразу нашло свое подтверждение - не успел он отойти на десять шагов от проклятого дома, как его окликнули. Он заколебался - вернуться назад, как и приказывают, или припуститься бегом до ближайшего переулка. И то, и другое было плохо - если он снова зайдет в подъезд, то вырваться из него будет уже не так просто, как в первый раз - у двуногих ящеров к нему возникли новые вопросы, и он сомневается, что сумеет на них ответить - например, почему из-под двери вытекает бурный поток розовой воды. Бежать тоже опасно - как назло, улица была расчищена от куч мусора и сожженных остовов автомобилей и бронетехники - и его могли подстрелить. Умирать очень не хотелось, и он выбрал компромисс - остановился, как вкопанный, на том месте, где его застал крик охранника и стал глуповато озираться, для пущей достоверности достав из кармана пачку фирменных бланков для записи очередного заказа на доставку почты.
Невзначай оглянувшись, он увидел, что к его приятелям присоединилось новое действующее лицо. Внутри сразу все не то чтобы похолодело, но просто заледенело, заморозилось, превратившись в какие-то стеклянные елочные игрушки, готовые разбиться при первом же шаге. Люди неторопливо приближались к нему, весело ухмыляясь в предвкушении очередной проделки. Они были даже довольны, можно сказать. Скандальная бабенка, которую охраняли, до смерти им надоела, поэтому они не очень-то и расстроились, обнаружив, что с головой у нее как всегда не все в порядке, но только болезнь перешла в открытую фазу.
В руках у них не было огнестрельного оружия, но все они, включая старого знакомого, пока его за этим Маскарадом не узнавшего, были экипированы колюЩими, режущими и бьющими предметами. Железнорукий поигрывал внушительным тесаком, который он после употребления в дело, видимо, никогда не протирал, отчего некогда блестящая сталь превратилась в сплошную ржавчину. Две гориллы-близнецы несли перекинутые через плечи металлические цепи, из особого эстетства украшенные рыболовными крючками всех размеров. Знакомец же скромно надел на обе руки по кастету с длиннющими шипами.