Нефернептет — так зовут жрицу (но имя у возрожденной из камня и воплотившейся в жрице совсем иное) — вскидывает руки, вослед за нею это делают все тридцать служителей культа Бену.
— Воспоем рождение Пятого Солнца! — взывает она громким, чистым голосом, и эхо возносится в темноту.
Колонны вздрагивают. Теперь и с невидимого дна слышатся раскаты дальнего грома, а черную бесконечную высь хлещут кнуты молний.
— О, великие боги! Придайте мне сил! — продолжает заклинать жрица, пока смыкаются ряды адептов культа.
Спутники становятся на одно колено вокруг женщины, воздевшей руки в самозабвенной молитве. Каждый из них льет в нее свою силу.
Серебристая струя света, хлынув сверху и пройдя сквозь тело жрицы, устремляется к сердцу Земли. А из чрева планеты в ответ рвется неудержимый пламенный поток, пронзает Нефернептет и уносится в пространство, исполосованное молниями. Жрица кричит, вытянувшись струною лиры, а затем прогибается назад дугою систра. Её страшит гроза, ведь однажды всполох молнии убил ее. Но бояться теперь нельзя!
Прячущийся под черным капюшоном аколит верховного жреца одаривает её мужеством, колдун в леопардовой шкуре — холодным рассудком, каменный бык Немур — любовью к нарождающемуся Пятому Солнцу. И лишь белый жрец по-прежнему содрогается от ужаса...
Гром нарастает. Голосов уже не слышно, колонны покрываются трещинами, осколки облицовки летят в бурлящий кипяток водоёма. Все, кроме жрицы и ее помощников, в ужасе падают ниц. Теперь вместо отдельных раскатов землю оглашает сплошной душераздирающий треск, будто сказочный змей Апоп уже вырвался на свободу и рвет в клочья покровы неба.
Нефернептет извивается в пронзающих ее с головы до пят струях — ледяной вселенской и раскаленной земной. Она кричит, кричит от боли, от страха, от чувства, что сила внутри нее сейчас разорвет бренное тело, если хоть чуть-чуть нарушится гармония. Мужчины и бык укрепляют горячий «гейзер», и каждый отдает по своим возможностям. Телец Немур — свое сердце. Колдун — разум. Белый послушник, обвитый золотистой «пуповиной», — энергию плоти. Он похож сейчас на младенца в материнском чреве, на существо, наиболее далекое от смерти. Аколит верховного объединяет утроенную мощь своих спутников. Его одежды подобны покровам неба: молнии рвутся из его плаща, и жрец направляет их в бьющий из-под земли поток…
— Танрэй! — голос черного аколита достигает ее слуха сквозь рев обезумевшего мироздания. Так, именно так зовут ту, что восстала в жрице Нефернептет, сойдя с каменного барельефа; и только сейчас женщина вспоминает это. Вспоминает, чтобы тотчас позабыть. — Пора, Танрэй! Тебе пора!
И Нефернептет прыгает в кипящую воду. Но вода не обжигает ее. Синяя накидка подобно птичьим крыльям раскидывается на поверхности. Фигурка жрицы, еще более маленькой посреди огромного, исходящего ослепительным светом бассейна, отдаляется от берега.
— Бену! — кричит Танрэй-Нефернептет, и в ответ на ее призыв из глубины взмывает огромная солнечная птица.
Люди пытаются застить глаза руками: никто не может посмотреть на бессмертного Бену, не ослепнув после этого. Спутники жрицы бросают в воду по ветке вербы. Они ждут появления обелиска Бен-Бен, где прорастет древо Ишед, на ветвях которого восходящая птица совьет свое последнее гнездо. Однако же камень Создания не сотворяется. Что-то идет не так… Священная солнечная цапля ждет, взмахивая полотнищами крыльев и выгибая в нетерпении длинную шею.
И опрокидывается черное небо. И начинает петь Бену. Он воспаряет все выше, а песня его становится все горестнее. Тогда жрица понимает: еще слишком рано для этого.
— Нет! Не надо! — кричит Нефернептет, судорожно хватаясь за края прибрежных плит, заросших осклизлыми водорослями. — Ты умрешь там! Вернись, Бену! Вернись, во имя Оритана! Заклинаю тебя! Закли…
И лишь тогда она вспоминает, как вечность назад с такими же мольбами за нею бежал самый любимый человек на всем белом свете. Ее Попутчик. Ее настоящий Попутчик…
На сияющем небе вспыхивает Солнце. Из него вырывается пламя и бьет в грудь птицы, которая так стремилась в горние чертоги. Бену издает предсмертный крик, запрокидывает голову, теряя тяжелую корону предательски убитого бога, и превращается в пламенный шар. Искрящийся пучок солнечных перьев сгорает в прах. Пепел сыплется вниз, в черную воду.
Жрица знает, что им, служителям культа, надо собрать все до последней песчинки. И тогда, только тогда...
— О, нет! — вскрикивает она, когда из костров, порожденных гневом солнечного Ра, выбегают саламандры, чтобы растащить пепел. — Назад! Прочь!
Чудовища уже хватают останки несчастной птицы, и нет возможности задержать прытких тварей.
На помощь Нефернептет, обнажив свой тонкий меч, бросается аколит верховного. Колдун в пятнистой шкуре творит заклинания, белый послушник хватает и тут же выпускает раскаленных саламандр. Жрица смотрит на темную фигуру, пытаясь различить скрытое под капюшоном лицо аколита, встретить взгляд, который придаст ей новых сил. Но помощник недосягаем.
— Помоги мне! — шепчут губы женщины. — Время — назад!.. Победи время, Ал-Анпа!
Он качает головой. Победить время обожженный саламандрами Ал-Анпа не может. Сотворить огненные плотины и приостановить бег времени под силу только колдуну, а сейчас и это уже ни к чему. Они снова терпят поражение…
А с небес падает черный снег...
Содрогаясь от мучительных рыданий, Рената распахнула глаза.
И сразу ощутила, что, кроме нее, в гостиничном номере больше никого нет. Девушка еще долго лежала, не в силах пошевелиться, и приходила в себя.
Что не так? Что не так она делает?! Сон-подсказка… Сон-испытание… Сон, повторяющийся из ночи в ночь…
В памяти воскресла фраза Лукреция, процитированная Мишелем Монтенем, которого когда-то давно, еще в студенческие времена, читала, не вдумываясь в смысл, прежняя Рената Сокольникова.
«Смертные перенимают жизнь одни у других и, словно скороходы, передают один другому светильник жизни»…
Девушка поднялась, отерла слезы и добралась до окна. Уже ставший привычным вид на уральские горы, на излучину реки Юрат… А чуть ниже — все портит агитационный щит: «Россель — наш губернатор!» Насмешка материализма над романтикой. Никуда не денешься, Россия. В Новосибирске не лучше, но там все эти физиономии хотя бы примелькались, их уже и не замечаешь. А здесь — все в новинку…
Саша привез Ренату в Сатку и поселил в гостинице, недорогой, но уединенной. Окруженной хвойным лесом, горами. И — самое главное: здесь их не трогали. Это был шанс переждать бурю.
Одно плохо: что-то сломалось в верном «Чероки». Немудрено, конечно, после таких скачек по полям и оврагам, но знак тревожный. Телохранитель предпочитал, чтобы все работало, как часики, и потому уже третий день возился с джипом, невзирая на ледяной ветер с гор и колючую морось.
Рената подошла к большому зеркалу, отразившему ее с головы до ног. Она завидовала — той, из Зазеркалья, у которой не болят зубы, не мечется душа, отсутствуют проблемы. На которую не ополчался весь мир непонятно из-за чего. Которая не прячется по углам, как последний изгой…
Рената смотрела на себя — стройную, идеально сложенную, с точеными чертами лица, густыми золотисто-рыжими волосами. Но сейчас янтарные, чуть раскосые глаза девушки из Зазеркалья были затравленными, как у выброшенного на улицу котенка. Не по такой Ренате сходили с ума мужчины. И в точности такую — униженную, забитую — Ренату хотели бы видеть женщины из новосибирского «бомонда», которые прежде скрипели зубами при ее появлении, не в силах обуздать своих спутников, бросающих жадные взгляды на дочь Александра Сокольникова. Сейчас на Ренату, наверное, не оглянулся бы даже официант ресторана, где она любила бывать…
Щелкнул замок в двери, и девушка, одним прыжком оказавшись в постели, прикрылась простыней. Рывок вызвал резкую боль в зубе.
Саша бросил пиджак на спинку стула и тяжело упал в кресло. Рука его бессильно свесилась с подлокотника.
— Что с тобой? — держась за щеку, спросила Рената.
Телохранитель откинул голову на кресельный валик и прикрыл глаза. Кожу на его перепачканных машинным маслом пальцах и ладонях покрывали волдыри от сильных ожогов.
— Что это у тебя? Нас выследили? — в ужасе допытывалась девушка.
— Мы бы здесь не сидели... Позвони в ресторан, закажи поесть…
Говорил Саша с превеликим трудом.
— Тогда… глаза не открывай, ладно? Я оденусь.
С трудом сглотнув, он чуть заметно кивнул. Рената лихорадочно быстро натянула на себя джинсы и майку.
Нет, что-то случилось…
— Откуда эти ожоги? Саша?
Тот не ответил, провалившись в забытье. Рената позвонила в ресторан, сделала заказ, потом села возле телохранителя на корточки и прикоснулась тыльной стороной кисти к его лбу. Раскаленный, как печка. Уж не воспаление ли это легких? Было бы немудрено. Она ведь просила его переждать холода и не мучиться с машиной. Нет же! Телепрогнозы, видите ли, обещают еще большее похолодание…
— Саш! Переляг на кровать! — тихо сказала девушка, погладив его по плечу.
— Угу… — промычал молодой человек.
Он едва доплелся до постели. Девушка торопливо расстегнула и стащила с него рубашку, чтобы постирать. Что же они будут делать, если выпадет ранний снег? Нужны теплые вещи, на них потребуются деньги. И это полбеды. Хуже, что силы телохранителя не бесконечны, они иссякают с каждым днем…
Мучаясь зубной болью, Рената приложила скомканную черную сорочку Саши к щеке. Ей все больше и больше нравился его запах — даже этой насквозь пропитанной горячечным потом рубашки.
— Разбуди меня через пару часов, ладно? — послышался его голос из комнаты.
— Нет уж! — Рената открыла воду. — Теперь-то ты выспишься!
— Рената, я серьезно!
— Я не слышу-у-у-у! — нарочно усиливая напор, откликнулась девушка.
Саша притих. «Вот и пусть спит. Хватит уже валяться под машиной на ледяной земле, — думала она, как зачарованная глядя на водяной смерчик, что крутил «цыганочку» над сливным отвертием ванны. — Любой на его месте уже свалился бы с пневмонией»…
Зуб болел все невыносимее. Рената проглотила «Анальгин», следом — принесенный из ресторана завтрак.
Подмяв под грудь подушку, телохранитель все это время спал. Девушка давно заметила: он почти не расслабляется, спит все время на животе, в позе постоянно готового к броску дикого зверя. Лишь один раз он пошевелился, отворачивая лицо, и одновременно что-то пробормотал. Ренате показалось, что это какое-то имя. По звучанию было похоже на «Таня»…
Обезболивающее не помогало. Рената не знала, куда деваться, и впервые прочувствовала смысл выражения «хоть лезь на стенку». Она ушла в туалет, опустила и стульчак, и крышку, села, скорчилась и зарыдала. Легче ей по-прежнему не становилось.
— Рената? — Саша постучался в дверь. — Выходи оттуда!
— Зуб… — оправдываясь, сообщила она, бочком выбираясь в коридор, и виновато посмотрела на него: — Я тебя все-таки разбудила?
— Пойдем!
Рената подчинилась. Телохранитель усадил ее на стул.
— Попробуй ни о чем не думать и расслабиться. Если можешь — доверься мне...
— Конечно… — прошептала она.
Сейчас она доверилась бы даже палачу, лишь бы тот избавил ее навсегда от этого истязания. Что уж говорить о преданном охраннике, который уже столько раз выручал ее? В особую помощь с его стороны она, конечно, не верила: он ведь не врач. Но хотя бы развлечет — и на том спасибо.
Сашины пальцы — обожженные, наверняка тоже взрывающиеся адской болью — мягко коснулись головы Ренаты. По телу девушки заструилась приятная дрожь, истома. Не вызвало почти никакого удивления и внезапно возникшее желание поцеловать его руки, прижаться к нему, забыть обо всем. И Рената даже не заметила, что боль исчезла. Почти тут же пропало и ощущение этих нежных, но уверенных прикосновений.
— Вам получше? — спросил вдруг бубнящий, словно из бочки, голос над самым ухом.
Рената оглянулась и едва не вскрикнула от неожиданности. К ней наклонился какой-то пожилой мужчина с мрачным, почти черным лицом; две глубокие морщины окружали его рот и почти сходились на подбородке с ямкой. Покатый, как у древнего майя, лоб тоже был изборожден морщинами, сильно выделялись надбровные дуги, а из провалов глазниц внимательно смотрели умные, близко, как у обезьяны, посаженные глаза.
Девушка подскочила, ринулась к пистолету. Незнакомец угадал ее намерения и завладел оружием раньше.
На Ренату, пряча пистолет за ремень брюк, смотрел Саша. Он все понял и ни о чем не спросил.
— Боже ты мой! — прошептала девушка. — Что… это было?! Я свихнулась? Это что — «глюк»?!
— Т-ш-ш! Не кричи! — Саша плавным движением, словно в танце, скользнул к ней, обнял, усмирил ее выпрыгивающее из груди сердце. — Ты ведь обещала довериться мне, когда садилась…
— Тебе, но не… Что это было?!
— Ну, прости, прости. Иначе — никак. Я ведь сам не врач. Прости…
Она подняла к нему лицо, все еще немного опасаясь, что увидит того, «майя». Прикоснулась к его щеке, чтобы удостовериться. В Сашиных глазах мелькнула улыбка:
— Ну все, все, — сказал он и выпустил ее: — Видишь? Это я. Ты молодец…
Телохранитель снова, как ни в чем не бывало, улегся спать.
— Молодец? Почему молодец?!
— Ты бросилась к пистолету… — и он закрыл глаза.
Рената позвонила горничной, та принесла утюг, и девушка выгладила Сашину сорочку. Ей пришло в голову, что телохранитель непостижимым образом умудряется выглядеть прилично и даже элегантно в одежде, которую не меняет почти неделю. То, что на другом смотрелось бы ужасно, на Саше сидит как влитое, будто на хорошем артисте. Она вспомнила, что он рассказывал тогда, в бане, о своей учебе в театральном вузе. Так вот чем вполне можно объяснить это лицедейство с преображением в доктора-«майя»! И все-таки тут что-то не так. Хоть за секунду — а ровно столько времени Рената наблюдала незнакомца — могло привидеться что угодно, девушка была уверена: ей не привиделось. Саша не скрывает, но и не торопится объяснять свои планы…
В двери постучались.
— Кто там? — рассеянно спросила она.
— За утюгом! — откликнулся женский голос. — Вы уже всё?
— А… Да, да… сейчас…
Рената выдернула штепсель из розетки и, на ходу сматывая шнур, подошла к двери.
Но вместо горничной в номер ввалилось двое парней, огромных и широких, как самцы гориллы. За ними мелькнул кто-то еще — кажется, женщина.
Рената не успела даже взвизгнуть, как из рук ее вырвали раскаленный утюг. Но сделали это не «гориллы»…
…Удар острой частью «подошвы» утюга в висок громилы, вцепившегося в Ренату. Парень падает. Рука второго, резко заломленная за спину, не успевает нажать курок. Лишь затем телохранитель бьет ногой в живот последнего члена группы — женщину. Та с воплем ярости влипает в дверь номера напротив. Грохот разносится по всему коридору, замок громко лязгает, но выдерживает натиск. Этот звук совпадает с выстрелом из пистолета гориллообразного типа: телохранитель, так и не выпустив его руки, направляет ствол ему же между лопаток, и сведенные судорогой пальцы жертвы сами придавливают «собачку».
Не дожидаясь ответных действий женщины, Саша прыгает к ней и делает какое-то почти неуловимое («вытягивающее») движение кистью перед ее лицом. Рената успевает заметить, что воздух вокруг них колеблется — как тогда, в его квартире, возле трупа Дарьи.
Женщина беззвучно оседает, словно из нее вырвали позвоночник. Тело становится похожим на тряпичную куклу…
…Телохранитель слегка пошатнулся, прижал к губам кулак, будто сдерживая рвоту. Хоровод чередующихся действий утратил свою молниеносность.
Рената очнулась. Но немало, немало прошло времени: Саша успел одеться. Застрелили бы дочку Сокольникова, и не раз, не будь подле нее расторопного охранника...
— Документы при тебе? — коротко бросил он подопечной, выдергивая «глок» из мертвых пальцев застреленного.