На обратном пути Эдвард с удивлением обнаружил в коридоре у комнаты Зефа маленького человечка, рассеянно разглядывающего коллекцию. Раньше Эдвард его ни разу не видел.
— Привет.
— Здравствуйте, — сказал человечек спокойным журчащим голосом. Его безупречно круглую голову покрывали прямые, тонкие, как у ребенка, темные волосы.
— Эдвард.
Человечек поставил розовую пирамидку обратно на полку. Эдвард запоздало убрал протянутую ему руку и спросил:
— Вы друг Зефа?
— Нет.
Взрослый мальчик, росточком не выше пяти футов, смотрел на Эдварда терпеливо, не моргая.
— Тогда…
— Я раньше работал с Кэролайн. Системным оператором.
— Правда? В одном офисе?
— Ну да. — Человечек просиял, будто радуясь, что Эдвард угадал правильно. — Я занимался почтовым сервером и локальной сетью. Очень интересно.
— В самом деле?
— Да-да. — Иронии он, похоже, не уловил. — Возьмите пакетную информацию. Как только вы нажимаете ОТПРАВИТЬ в системе электронной почты, ваше сообщение разбивается на сто отдельных частиц — у нас они называются пакетами. Все равно что написать письмо, а потом разорвать бумагу на клочки и выбросить в окно. Каждый кусочек перемещается по Интернету независимо от других, от сервера к серверу, но все приходят к месту назначения в одно время и вновь соединяются в связное целое. Хаос преобразуется в порядок, разорванное срастается. Кроме того, вы много нового узнаёте о человеческой природе. Просто удивительно, что оставляют люди на своих жестких дисках без всякого шифра.
Человечек, глядя снизу на Эдварда, многозначительно выгнул бровь. Уж не на него ли намекает этот огрызок? Эдвард вдруг ощутил острое желание скорее вернуться к Зефу и к пиву.
— Извините, пожалуйста. — Он бочком пробрался мимо человечка, как мимо неизвестно на что способной собаки, юркнул в дверь, закрыл ее и прислонился к ней спиной.
— Ты в курсе, что у тебя по коридору бродит гном?
Кэролайн была здесь и сидела на коленях у Зефа — маленькая, круглолицая, с короной медовых кудряшек. Из-за круглых очечков в стальной оправе смотрели глазки-щелочки.
— Я вижу, ты познакомился с нашим Артистом. — Она в отличие от Зефа говорила с придыханием, как говорящая кукла или Блоссом Дири [5].
— Он один раз увязался за ней и с тех пор стал захаживать, — пояснил Зеф. — Он, в общем, безвреден.
Эдвард посмотрел на них с некоторым удивлением.
— И вы позволяете ему вот так болтаться по дому?
— Когда-нибудь он уйдет, — заверила Кэролайн. — Сначала он меня доводил, но потом я поняла, что на него можно не обращать никакого внимания. Он немножко аутист — это называется синдромом Аспергера. Но функционален. На его интеллекте это не отражается — он будет поумнее нас троих вместе взятых, — вот только с людьми ему трудно общаться. И у него пунктик на некоторых вещах вроде компьютеров. Его полезно иметь под рукой. Как программист это что-то невероятное, а работает он только по договору.
— Иногда в разговоре он переходит на машинный язык, — добавил Зеф. — Одни нули с единицами. — Он передернул могучими плечами. — Жуть что такое.
— А другого имени у него нет?
— Не вредничай, Эдвард, — нахмурилась Кэролайн. — Артист делает что может. Зефрам, Эдвард вечером идет с нами?
— Еще не спрашивал. На вечеринку хочешь пойти?
— Не знаю. Я вроде как устал после всего этого.
Зеф извлек из пачки, придавленной куском вулканического стекла, маленький кремовый конверт.
— Помнишь в колледже такого Джо Фабриканта?
— Фабрикант? — наморщился Эдвард. — Вроде да. Блондин. Тип выпускника частной школы.
— Мы делаем всякие мелочи для его интранета. — Кэролайн устроилась поудобнее на коленях у Зефа. — Базы данных и все такое. Он прелесть.
— И денег гребет будь здоров, — сказал Зеф. — Больших успехов добился наш однокашник.
— Он из породы людей с безупречными генами. Похож на скандинавского бога.
Зеф отдал конверт Кэролайн, а та, перегнувшись, — Эдварду. Внутри лежала обычная карточка с приглашением.
— Уверен, что он понятия обо мне не имеет, — сказал Эдвард.
— Не скажи. Он просил, чтобы мы тебя привели.
— Правда? — Эдвард нашел это странным.
— Пошли, — сказал Зеф. — Он, наверно, слышал про твой лондонский скачок, вот и впечатлился. Он тебя помнит по школе.
Зеф подвинул к себе клавиатуру и начал новый сеанс игры «Приключение».
— Пошли, — повторил он. — Выпивка дармовая. И с нужными людьми можно потусоваться. Тебе понравится.
Эдвард молчал. Зеф был прав, и в любой другой вечер он ухватился бы за такое приглашение. Почему же сегодня ему не хочется? Он подумал обо всех людях, которые там будут, — о тех, кого он знал хорошо или только наполовину, как Фабриканта, и о тех, кого он никогда не встречал, но тем не менее знал до самого донышка их ксерокопированных, проштемпелеванных и заклеенных душ.
Было жарко, поэтому он снял пиджак, аккуратно повесил на подлокотник кресла и снова глотнул пива. Желтый квадратик Кэролайн на экране подошел к коридору, перегороженному черной чертой.
— Туда можно войти?
— He-а. Силовое поле. Verbolen. [6]
Кэролайн находилась сейчас во дворе черного замка, перед подъемной решеткой. Три уткодракона, красный, желтый и зеленый — гонялись за ней по кругу. Она дразнила их, держась на самом пределе их досягаемости, но под конец просчиталась и угодила в зубы красному. Квадратик замер, панически побелел и ухнул в брюхо дракону.
— Паршиво, старушка, — сказал Зеф.
Они смотрели на экран в скорбном молчании. Другие драконы из-за упущения в программе не понимали, что квадратик гробанулся, и продолжали бегать по кругу и кусать его в желудке красного дракона. В левом верхнем углу возникла черная летучая мышь. Где-то в квартире играла музыка — кажется, «Дым в глаза».
— Черт, — сказал Зеф. — Он добрался до наших дисков.
— Погоди-ка, — сказала Кэролайн. — Такое иногда случается.
Летучая мышь пересекала экран по диагонали — стены ей явно не препятствовали. Сделав несколько пробных заходов, она преднамеренно изменила курс, спикировала на красного дракона и утащила его прочь вместе с квадратиком. Камера последовала за ними. Летучая мышь несла свою добычу через лабиринты, замки, переходы и потайные комнаты. Зритель чувствовал себя призраком, совершающим сверхскоростной вояж по отдаленным уголкам вселенной.
Эдвард вдруг ощутил, что у него нет больше сил. Зеф с Кэролайн, при всей его любви к ним, все-таки чокнутые, и с годами это у них усугубляется. Кроме того, надо бы заехать в офис и уладить дело с Уэнтами, пока босс не ушел. Эдвард взглянул на часы и сказал:
— Пойду я.
— Я тебя провожу. — Зеф вскочил, сдвинув футон к стенке.
Вдвоем они прошли в небольшую темную гостиную. В ней пахло незнакомыми специями — вероятно, индийскими, из ресторана напротив. Здесь стоял рабочий стол Кэролайн, заваленный книгами и дискетами.
— Минутку. — Зеф нырнул обратно в коридор и вернулся с маленьким манильским конвертом. — Это тебе.
Эдвард осторожно снял с конверта красную резинку и вытряхнул на ладонь компакт-диск.
— Футляра нет, извини, — сказал Зеф.
Эдвард видел на поверхности свое отражение, увенчанное призмами света, как лик средневекового святого. Он повернул диск — никаких надписей.
— А что это?
— То, что тебя займет. Сам записывал.
— Музыка, что ли?
— Игра.
— Компьютерная? — Эдвард внутренне приуныл. — Вроде «Тетриса»?
Зеф кивнул.
— Меня на нее Артист подсадил. Любопытная штука.
— Как называется? — со всем доступным ему энтузиазмом спросил Эдвард.
— А никак. Иногда ее, не знаю почему, называют «Момус». Вообще-то это определяется как открытый исходный проект, то есть над ней много народу совместно работает в Интернете. Попробуй, это здорово захватывает. Не оторвешься.
— Ладно. Спасибо. — Эдвард, держа диск двумя пальцами, как дохлое насекомое, сунул его обратно в конверт и снова затянул резинку. Зеф, не обращая внимания на его недостаточный восторг, немного застенчиво протянул руку, и Эдвард пожал ее.
— В общем, поздравляю. Успехов и все такое. Я потом звякну тебе насчет вечеринки. Пошел бы, развлекся для разнообразия. — Зеф открыл входную дверь. — Не конец света небось.
На улице был ранний вечер. Зеф и Кэролайн жили в Вест-Виллидж, недалеко от Вашингтон-сквер-парка. Эдвард вышел на Шестую авеню и повернул направо, к центру. Он устал и чувствовал себя странно пассивным. Теперь куда, в офис? Нет, решил он, на сегодня хватит. Зайду туда завтра утром.
Солнце садилось, но дневная жара пока не спадала. Эдвард сделал глубокий вдох. Воздух представлял собой сложную, но не то чтобы противную смесь, свойственную только Нью-Йорку: дымки с тележек уличных торговцев, испарения подземки, пары от миллиона кофейных чашек и деликатные миазмы, испускаемые блестящими журналами за пятнадцать долларов. Съемочная группа тянула из анонимных белых трейлеров толстые черные провода, вытесняя прохожих с тротуара на мостовую. Сбоку, на трех столиках, лежали запечатанные в пластик коробочки со спагетти и баночки с содовой. Киношники поливали все вокруг белой пеной наподобие крема для бритья, готовясь снимать зимнюю сцену. Ирреальность снега в жаркий летний вечер заставила Эдварда ощутить свою оторванность от всего окружающего.
На Четырнадцатой он поймал такси. Водитель с китайской фамилией на лицензии ничего не ответил, когда он назвал адрес, но вроде бы понял. Сотовый телефон Эдварда зазвонил — опять Андре. Ну и пусть звонит. Черную обивку столько раз латали, что клейкой ленты там было больше, чем винила, но сиденье осталось мягким и пружинистым, с резко наклоненной назад спинкой. Эдвард боролся с желанием закрыть глаза и вздремнуть. Он расслабленно смотрел, как хипповые фасады Челси за окном сменились утесами из стекла и металла в центре, а затем мимо потек серовато-зеленый Централ-парк со своими ландшафтными горками и кирпичными, ветхими, орошенными мочой викторианскими мостиками.
Эдвард чувствовал себя полностью обессиленным, выжатым как лимон — может быть, из-за пива, выпитого у Зефа. Слишком уж он перерабатывал последние несколько месяцев — объедался и опивался работой, прихватывая по шестьдесят, семьдесят, восемьдесят часов в неделю. Чем больше работы он делал, тем больше ее оставалось, и в желудке всегда оказывалось еще немного места, чтобы ее запихнуть. Единственным ограничителем было время, а его всегда можно увеличить за счет сна. Каждый вечер, ставя будильник, он точно ныряльщик, рассчитывающий небезопасное ночное погружение, прикидывал, как бы выкроить еще немного: как уравновесить давление, правильно оценить свою выносливость и распределить драгоценный запас воздуха.
Образы последнего полугода толклись в голове, словно управлявшие ими силовые поля вдруг отключились. Постоянные сумерки центральных кварталов; непривлекательное лицо ассистентки, уже сидящей за своим столом к его приходу; удобный кожаный стул в кабинете; красный огонек голосовой связи, глядящий на него, как зловещее око; крепкие рукопожатия юристов; сотовый, звонящий во время бритья, в кино, в туалетной кабинке аэропорта Ла-Гуардиа. Мигающий значок электронной почты в верхнем правом углу монитора он видел даже периферическим зрением и все время поворачивал голову к своему столу, как ненормальный. Три-четыре раза в месяц он оставался на всю ночь и отжимался на ковре, чтобы не заснуть до шести, мышцы у него на груди подергивались от поглощенного кофеина, челюсти размыкались с трудом, как у робота. Он ехал домой в угрюмой рассветной тишине, чувствуя себя так, точно получил по голове дубинкой. Потом поднимался в квартиру, принимал душ, внушал себе, что он бодр и свеж, как огурчик, и надевал чистую рубашку. Поправляя галстук в кухне и опираясь на новенькую плиту — он даже газ не включал ни разу, — он видел у тротуара машину компании, пускающую из выхлопа белые облачка; она ждала, чтобы отвезти его обратно, на совещание в семь тридцать.
Эдвард встрепенулся, когда китайский таксист подъехал к его дому, и долго возился, доставая бумажник из брючного кармана. Ему казалось, что он способен упасть и заснуть прямо посреди тротуара. С минуту он совал в замок парадного офисный ключ и только потом нашел правильный. Он и правда готов был отключиться. Но вот он вошел, поднялся по лестнице, захлопнул за собой дверь квартиры и, не дойдя до спальни, рухнул ничком на диван.
3
Подрастая в штате Мэн, Эдвард не особенно стремился стать инвестиционным банкиром, как, впрочем, и кем-либо другим. Он не принадлежал к тем ребятам, которые с детства мечтают стать врачом, или пожарником, или астронавтом, да не простым, а специалистом по дистанционному поиску. Думая о своем детстве, что случалось с ним редко, он всегда вспоминал снег на перилах веранды: белая линия, четкая, как на чертеже, слегка загибалась вверх около углового столбика, и Эдвард, глядя на нее, прикидывал, отменят завтра школу или нет.
Его семья жила в старом, белом викторианском доме с облысевшим газоном и надувной камерой, подвешенной вместо качелей на заднем дворе. Его родители, бывшие хиппи и члены коммуны, не выдержали жизни на ферме, вернулись в общество и осели в узкой каемке пригородов, отделявшей старый кирпичный город Бангор от холодного внешнего пространства.
Бангор, лесопромышленная столица девятнадцатого века, переживал тяжелые времена. Чтобы отменили занятия, требовалось много снега, но в Бангоре снег, к счастью для Эдварда, выпадал исправно. Если он начинал идти до того, как Эдвард ложился спать — а чем раньше он начинался, тем больше имелось шансов, — Эдвард долго лежал, вслушиваясь в наполненную снегом тишину, а когда родители засыпали, он светил в окно фонариком и следил, как снежинки, вспыхивая в луче, теряются в сплошной белизне на газоне. Он таращился в безлунную тьму, пытался рассчитать частоту и густоту снегопада, принимая во внимание температуру, длительность, влажность и скорость ветра, и возносил безмолвные, но пламенные молитвы окружной школьной инспекции. После этого он обычно просыпался от рева снегоочистителя, высекавшего из асфальта оранжевые искры, а следом полз грузовик с песком, хороня его надежды в месиве грязи и соли.
То, что Эдвард рос среди черно-белого пейзажа, где снег составлял фон с октября по май, могло объяснить проявившийся у него талант к шахматам.
Однажды, когда они пять часов ехали в Бостон к родственникам и мать сидела за рулем, отец дал Эдварду десятиминутный урок на миниатюрной магнитной доске, передаваемой с переднего сиденья на заднее. Эдвард сделал отцу пат с первой же попытки, побил его со второй и с тех пор ни разу ему не проигрывал. Тогда ему было семь. Последующие пять лет он проводил все субботы и часть воскресений в шахматном клубе Кэмдена, некогда величественной, а ныне обветшалой усадьбе, где пахло отставшими от стен обоями и старой мебельной набивкой из конского волоса. Клуб посещали почти исключительно ушлые юные дарования вроде Эдварда и меланхолические старцы, в том числе два ностальгических русских эмигранта — они бормотали в лохматые бороды «Bozhe moi!»и «Chyort vozmi!»,когда Эдвард элегантно загонял в ловушку их коней и брал в клещи ладьи.
В двенадцать лет с ним каждый день занимался после школы профессор из Баудойна [7], он ездил в Бостон, в Нью-Йорк, а однажды совершил волнующее путешествие на турнир в Лондон. Он получил национальный разряд, и шахматные трофеи занимали в его комнате целую полку. Один его вид — уже высокого, бледного, как белый слон, очень прямо сидящего за доской — вселял страх в сердчишки его малолетних противников.
К тринадцати годам все это кончилось. Талант Эдварда испарился, как роса, на суровой заре половой зрелости, безболезненно, чуть ли не за одну ночь, — и хотя у него сохранились ясные воспоминания о блужданиях по сверкающим коридорам разума, дверь в заветный чертог захлопнулась наглухо, серебряный ключ пропал, и тропа заросла так, что и не найти. Он потерял свой разряд, а матчи превратились в серию политых слезами ранних сдач. Порой он ловил на себе взгляды родителей, недоумевавших, что такое стряслось с вундеркиндом, который некоторое время был их сыном.