Девушки передали её газету. Увидев фотографию дочери, Галина Ивановна закричала на весь вагон и потеряла сознание.
Поезд мчался.
Шумная площадь трёх вокзалов в Москве. Пробиваясь сквозь людскую толчею, ярославские девушки вели под руки убитую горем мать. Подошли к многолюдной стоянке такси. Машины подходили редко. Одна из девушек подошла к длинной очереди, схватила за руку человека в берете, стоявшего первым, и, захлебываясь словами, быстро-быстро сказала ему:
-Товарищ, уступите свою очередь! Пожалуйста! Не мне, а вот этой женщине... матери Тани, бортпроводницы...той самой. Она летит в Сухуми.
-Понятно!
Человек в берете распахнул дверцу подъехавшего такси, взял под руку Галину Ивановну, усадил на переднее сиденье, рядом с шофёром.
-Это мать Тани...той самой. Летит в Сухуми. Отвезите, пожалуйста, её на Внуковский аэродром.
Шофёр молча кивнул и помчался к железнодорожному виадуку. Выехав на Большое кольцо, он осторожно стал наблюдать за необыкновенной своей пассажиркой. Она безжизненно откинулась на спинку сиденья. Лицо белое, губы закушены. Глаза плотно закрыты.
-Вам плохо? Вот тут рядом "скорая помощь". Завезти?
-Не надо. На аэродром, пожалуйста, - не открывая глаз, тихо произнесла Галина Ивановна.
Больше ни одного слова не проронила до самого аэродрома. И глаз ни разу не раскрыла. Всю Москву насквозь проехала и не посмотрела на неё.
Такси вырвалось на Киевское шоссе. Шофёр одной рукой крутил руль, другой держал ледяную руку матери.
-Скоро аэродром, уже скоро. Каких-нибудь десять километров.
В недозволенном месте он обогнал колонну легковых машин и услышал позади свисток автоинспектора. Не остановился. Не имеет права рисковать жизнью матери. Помчался дальше.
Автоинспектор бросился на своём мотоцикле за нарушителем. Догнать такси ему удалось только у аэровокзала. Таксист остановился перед медпунктом, помог Галине Ивановне выйти из машины. В этот момент и появился милиционер. Вежливо приложил руку к козырьку фуражки, строго сказал:
-Нарушаете, товарищ водитель. Ваше удостоверение!
-Сейчас, сейчас. Одну минуту. Сами видите, каким делом занят.
Скрылся в медпункте вместе с Галиной Ивановной. Минут через пять вернулся. Достал документы, вручил их милиционеру. Тот просмотрел их, удивился.
-Ого! Стаж двадцать лет. Почему же нарушаете?... И не стыдно?
-Нет! Моя пассажирка - мать той девушки, бортпроводницы, которую бандиты убили в самолете.
Автоинспектор молча вернул таксисту документы и уехал.
Галину Ивановну прямо из медпункта подвезли к большому самолету, улетающему на юг, к Чёрному морю. Провожали её бортпроводницы, пилоты, кассирши, диспетчеры, контролеры, носильщики, бортмеханики, штурманы, аэродромные рабочие. Весть о том, что мать Тани здесь, на аэродроме, облетела Внуково.
Горе осиротевшей матери стало горем миллионов людей, всего народа. Люди дали ей крылья, чтобы она как можно скорее перенеслась к дочери.
В Сухуми сотни людей в аэрофлотской форме стояли на летном поле, у подножия трапа, и молча, со скорбной почтительностью встречали Галину Ивановну.
Неизмерима глубина горя матери, потерявшей дочь. Убита во цвете лет.
Непостижимы душевные муки матери, сын которой стал убийцей.
Мать убийцы кое-как доживала свой век в одном прибалтийском городке. В октябре она лежала в больнице и ничего не знала о том, что сделал её сын на далёком черноморском юге.
Палата в женском отделении. Врачи, совершающие утренний обход, остановились около седой суровой женщины, сидевшей на кровати. Её лицо - сплошные морщины. Волос мало, как у младенца. Врач сел рядом с ней.
-Как дела, бабушка?
-Лучше некуда. Грех жаловаться. Голова не кружится. Не тошнит. Съедаю всю пищу, да ещё прибавки требую. Сплю с вечера до утра. Выписывайте, доктор! Пора и совесть знать.
-А может быть, еще два-три дня полежите?
-Нет! Чужое место занимаю. Залежалась я у вас. Выписывайте!
Дело ясное. Но врач колебался. Смущенно переглядывался с коллегами. Те пожимали плечами.
-Мы, конечно, выпишем вас. Действительно, нам очень нужны свободные места, но куда вы пойдете из больницы?
-Не беспокойтесь, доктор. Вы своё доброе дело сделали. Поставили на ноги древнюю старуху. Спасибо. Низко кланяюсь. Человеку умирать не хочется, сколько бы ни пожил на свете.
-Но где же вы будете жить? Кто приютит вас?
-Свет не без добрых людей. В одном доме постираю и переночую. В другом сошью что-нибудь. В третьем детей чужих поколыхаю и чайку попью. Всё будет хорошо, доктор. Выписывайте.
-Подождите, бабуся, два-три дня. Мы будем ходатайствовать о принятии вас в дом престарелых.
Выцветшие, давно погасшие её глаза вспыхнули.
-Нет! - хрипло закричала она. - Я под забором ноги протяну, а в богадельню не пойду. Всю жизнь работала. И до последней минуты буду работать, сама себя кормить.
И тогда лечащий врач прибег к последнему средству, которое не собирался пускать в ход:
-Мы потребуем от вашего сына...
Она перебила его:
-Ищите ветра в поле!... Нет у меня сына. Был, да весь вышел. Не знаю, за что наказал меня господь бог... Пришел как-то к родной матери пьяный да сытый, приволок большущую, литров на сорок, флягу молока. "Вот, старая, должок свой младенческий тебе доставил. Всё, что затратила на меня, грудного, возвращаю. Всё до капли. Теперь мы квиты". Засмеялся и ушел. С тех пор, слава богу, и не вижу его морды. Мошенником стал. Воровал. Людей обманывал. Фальшивые документы делал. Насильничал. В тюрьме наказание отбывал. Жен менял. Сына по своей дорожке послал. Развратил мальчишку. Где-то шляется, шкодит. Нет у меня сына! Выписывайте, доктор! А на кашель не обращайте внимания. Нервный это кашель.
И её просьбу уважили. Помыли, прибрали, накормили и выписали. Это было утром шестнадцатого октября семидесятого года. Уже вся страна, кроме Марты, знала, что её сын убил русскую девушку Таню.
С хозяйственной сумкой и со свернутым черным зонтом в руках, седая Марта спускалась по наружной больничной лестнице. На старушке изношенная до предела, но всё еще аккуратная одежда: черная юбка, черное короткое пальто. Её морщинистое лицо исполнено независимости и достоинства.
Марта шла по городу, вдоль решетки бульвара. Падали желтые листья. Остановилась перед застеклённым щитом, на котором было расклеено множество объявлений, печатных и рукописных. Все они начинаются словом: "Требуются". Она долго изучала, кому и где требуются токари, шоферы, автослесари, механики, бухгалтеры, счетоводы, продавцы. Наконец нашла то, что искала: "Требуется няня". Долго выписывала адрес. Эта несложная работа потребовала от неё громадной затраты сил. Старуха еле стояла на ногах. Села на первую попавшуюся скамейку, отдыхала. Вокруг неё, на аллее, резвились дети: бегали, прыгали, хохотали, догоняя друг друга. Она сурово, почти враждебно смотрела на них. Нетрудно догадаться, о чём думала оскорблённая мать.
Малыш лет пяти-шести, весёлый и смелый, подбежал к ней, протянул какой-то свёрток:
-Возьмите, тетя.
-Что это?
-Бутерброды. - Малыш оглянулся на соседнюю скамейку, на которой сидела молодая женщина. - Моя мама будет очень рада, если вы возьмёте.
-А ты сам будешь рад?
-И я тоже. Съешьте, тетя!
-Я тебе в прабабушки гожусь, мальчик. Как тебя зовут?
-Пранас.
Печальное лицо старухи помрачнело. Она еле сдерживалась, чтобы не оттолкнуть мальчика. Тяжелой, дрожащей рукой отвела от себя руку Пранаса со свертком.
-Скажи своей маме, что я никогда не была и не буду побирушкой.
Встала, пошла по аллее. Сквозь медленный листопад. Бормотала себе под нос с тоской и болью:
-Пранас! Пранас!
Возбуждённые люди толпились перед газетной витриной. Читали. Потрясённо ахали. Возмущались. Печалились. До сознания старухи не сразу дошло то, что обсуждала городская улица. Постепенно она вникла в страшный смысл того, о чём говорилось.
-Бандитское нападение на пассажирский самолёт.
-Когда напали? Где напали?
-Изверг, а не человек! Ни за что ни про что убил стюардессу!
-Под угрозой гибели были сорок пять пассажиров, весь экипаж. Бандитская пуля могла пробить бензопровод, замкнуть провода. Представляете? Самолёт, объятый пламенем, рухнул бы в море. Это чудо, что он уцелел.
-Ужас!
-Я себя чувствую так, будто и на меня совершенно нападение.
-Откуда они взялись, эти выродки? Кто такие?
-Отец и сын, литовцы.
-Почему литовцы? В сообщении ничего об этом не сказано.
-Прочитайте внимательно. Здешние они, убийцы. Наши с вами земляки.
Марта, расталкивая людей, пробилась к витрине. Прочитала газетное сообщение раз, другой, третий. Протёрла глаза и снова стала читать. И не верила себе. Трясла головой. Закрывала и открывала глаза. Люди молча смотрели на неё. Перешептывались:
-Его мать...
-Бедняжка!
-Нашли кого жалеть. Не женщина, а ведьма, произвела на белый свет выродка. Ишь, сердобольные!
-Неправильно рассуждаете, гражданин. Родители за своих детей не отвечают.
-Чепуха! Родители за всё в ответе. И прежде всего за то, какие у них дети.
Люди ожесточённо спорили. Марта медленно, еле передвигая ноги, удалялась от них. Не видела, куда шла. Переходила улицу как раз в тот момент, когда двинулись два противоположных потока машин. Заскрипели тормоза. Надрывались сигналы. Шофёры чертыхались. Регулировщик бросился на помощь застрявшей в гуще машин старухе. Увидев милиционера, она сказала:
-Вот и вы! Я вас давно ищу. Ведите меня скорее в тюрьму. В тюрьму! В тюрьму! Не могу смотреть людям в глаза.
Закрыла лицо, глухо зарыдала.
Милиционер вывел её на тротуар, приложил руку к козырьку:
-Счастливого пути, бабушка. Держитесь поближе к домам.
-Почему бросаете? Ведите в тюрьму! Не имею права ходить по земле.
-Почему в тюрьму?.... Что вы сделали?
-Я мать этого...Пранаса. Если бы я не родила убийцу, Таня была бы жива.
Милиционер быстро испуганно отступил, беспомощно оглянулся. Он не знал, как ему поступить.
Марта бросила зонт и хозяйственную сумку, вышла на середину тротуара, закричала во весь голос:
-Стойте, люди! Послушайте!
-Куда смотрит милиция? - брюзжала почтенная дама. - В вытрезвитель её, пьянчужку!
-Это мой сын убил девочку-стюардессу! Я - мать убийцы! Плюйте на меня, люди! Бейте. Ругайте. Я все заслужила. - Упала. Лежала на земле, из последних сил шептала: - Будь ты проклят на веки вечные!
Уже под вечер, в сумерки, турецкий полковник сказал Ермакову и Ангелине Ефимовне, что они свободны. Их отвезли в гостиницу. Перед пятиэтажным, башенного типа отелем "Кальфа", главным фасадом своим выходящим на небольшую, с круговым движением площадь, стояла большая толпа турок и, оживленно разговаривая, смотрела на окна верхних этажей.
Весь город уже знал, что произошло в советском небе, над Батуми. Корреспонденты местного радио и телевидения Анкары побывали на Ан-24. Снимали. Пересчитывали пробоины. Описывали лужи крови на дюралевом полу, красные пятна на стенах.
Первое, что услышали Ермаков и Ангелина Ефимовна, войдя в отель, - это ликующий голос четырёхлетней Лолиты. Девочка в красном носилась по лестницам, с этажа на этаж, из номера в номер. Успела подружиться со всеми пассажирами Ан-24. Ничего она не ведала о том, что произошло над морем. Не понимала, куда попала. Её мама лежала в постели, а она резвилась.
Ермаков проводил Ангелину Ефимовну в отведённую для неё комнату, а сам пошел по этажам, рассказал, что было в госпитале, в полиции и в жандармерии, узнал от товарищей, как и когда они попали в гостиницу. Турки привезли их сюда на двух автобусах примерно через час после приземления. Выставили на столы брынзу, холодное мясо, лаваш, виноград, яблоки, персики, кофе. Позже водили в соседний ресторан обедать.
-Ну а вы небось голодны? - спросил человек в тирольской шляпе. Назвал он себя Мамедом Джафаровичем.
-Да, кажется, голоден, - сказал Ермаков.
-Кажется! Да и по вашим запавшим глазам, по голосу видно и слышно, что вы весь божий день ничего не ели. Мы тут для вас кое-что оставили. Поешьте!
-Спасибо. Не буду. Потом, может быть, поем.
Двери всех комнат распахнуты настежь. Люди тянулись друг к другу. Называли каждого по имени. Перезнакомились. Подружились. Одиночек не было. Молчаливых не было. Даже столетняя бабушка переходила от одной группы к другой. Говорила. Вспоминала. Советовалась. Утешала. Подбадривала.
Выветрился хмель у кудрявоголового батумца Аслана. Серьёзный и растерянный, он сокрушался, как там сестрёнка, что подумает о нём. Дал телеграмму о вылете - и пропал. Знает ли она, куда занесло самолёт, летевший из Батуми в Сухуми?
Солдаты с чёрными погонами связистов - Виктор Юдан, рязанец, и Николай Песков из Молдавии - не разлучались, как близнецы. Что один скажет, другой сейчас же подтвердит.
Корреспондент Лосев сидел у открытого окна и снимал центральную площадь Трабзона. На аэродроме он ухитрился запечатлеть убийцу в момент, когда тот складывал оружие к ногам турецкого офицера. Снял и его сынка с биноклем на шее, безучастно прислонившегося спиной к стойке шасси.
Молодожены Петя и Женя поняли наконец, что не одни они живут на белом свете. Жадно прислушивались к тому, о чём говорили другие. И сами говорили.
Босая, с опухшими ногами женщина всем задавала один и тот же вопрос: "Когда нас отправят на Родину?"
А женщина с золотым зубом, как и до катастрофы, с завидным аппетитом уничтожала крепкие горные аджарские яблоки и всем, всем улыбалась.
Мамед Джафарович составлял список пассажиров. Уточнял фамилии, имена, отчества.
Большинство пассажиров Ан-24 забыли сейчас все свои болезни, домашние неурядицы, важные и неустроенные дела. Всё отступило перед одной-единственной проблемой: когда они вернутся домой?
У доброй половины курортников были транзисторы. Они настроены на волны Москвы, Тбилиси, Баку. Все ждут, не сообщит ли Родина о злодейском нападении на Ан-24 и о тех мерах, которые предприняты для вызволения попавших в беду людей и самолёта.
Пока об этом ничего не сообщалось.
Ужинать отправились все вместе. Впереди всех, на руках у Ермакова, - девочка в красном, Лолита. Женщины - в центре группы. От отеля до ресторана не более ста метров. И на всём этом расстоянии слева и справа двойной шеренгой, спина к спине, лицом к пассажирам Ан-24 и спиной к землякам выстроились вооруженные полицейские. Боковые улочки перекрыты машинами-фургонами. Трабзонцы, обыкновенные турки, главным образом мужчины, мирно стояли по краям тротуара, за полицейским ограждением. Одни серьёзно и молча разглядывали советских людей, впервые попавших в запретную зону. Другие смотрели весело, с улыбками. Третьи осмелились махать руками, доброжелательно кивать и говорить.
За ужином Ермаков перевёл товарищам то, что ему удалось услышать на улице.
-Трабзонцы возмущены бандитским налётом на наш самолёт. Сочувствуют нам. Рады видеть нас на своей земле. Жалеют убитую.
Ужин тянулся долго. Небольшой ресторан не в состоянии был быстро обслужить одновременно сорок человек. Хозяину пришлось раздобыть на стороне дополнительную посуду, срочно закупить необходимые продукты и нанять официантов-поденщиков. Четверо молодых длинноволосых парней весь вечер таскали с кухни тарелки с салатом, с сыром, с хлебом, с пловом, с баклажанами, начинёнными мясом, с лапшой, замешанной на меду. И половину того, что было подано, не съели пассажиры. Хозяин стоял за буфетной стойкой и сокрушался:
-Почему всё не кушаете? Мы так старались угостить вас. Самые лучшие, самые свежие продукты приготовили. Ешьте, пожалуйста!