-Русского языка не понимаете? Иностранцев из себя корчите?
Прелестная Лолита и её мама нашли себе место в заднем ряду. Девочка сидела у матери на коленях и канючила.
-Перестань, Лолита! Я кому сказала? Нам и здесь хорошо. Уймись!
-А я плачу вовсе не потому. Жалко расставаться со Славиком. Я его люблю. Очень, очень люблю.
-Вот тебе и на! - засмеялась молодая мать. - Вспомнила!
Юные молодожены, сидящие перед ней, живущие только своей любовью, на время забыли о себе. Обернулись, ласково посмотрели на Лолиту. И так было ясно, о чем они подумали: "У нас тоже будет вот такая же очаровательная дочурка".
Пилоты включили моторы. Разогревали. Трап Ан-24 опустел. Пассажиры уселись на свои места. Не было только капитана Ермакова. Таня стояла в дверях и, не теряя надежды, поглядывала в сторону аэровокзала. Не опоздает Вано. Не должен.
-Что, утряслись? - спросил начальник пассажирской службы. - Можно отчаливать?
-Минуточку, товарищ Бакрадзе.
-В чём дело? Кого ты ждешь?
-Один пассажир помчался в город по срочному делу... Вот и он, слава богу, не опоздал!
Запыхавшись, по трапу взбежал Ермаков.
-Не нашел. Улизнул, собака!
-Он здесь, - шепнула Таня. - Летит с нами в Сухуми.
-Что ты говоришь? Вот удача!
-Но вы ошиблись, Вано. Его фамилия Андреев!
-В Сухуми разберемся, он это или не он. - Нежно взглянул на девушку. - Забудем о нём до посадки. Я рад, что успел. Было бы ужасно, если бы ты улетела, а я остался. Стоял бы, задрав голову, смотрел в небо и плакал.
-Вано, не надо!... Проходите, пожалуйста. Не задерживайте отлет самолета.
Ермаков вошел в салон. Сел на свободное место, рядом с молодой матерью и её нарядной, всё еще хнычущей Лолитой.
-О, какие у меня славные соседи! Здравствуй, девочка. Как тебя зовут?
Лолита сразу перестала плакать, с любопытством посмотрела на чужого, но, кажется, симпатичного дядю. Ей хотелось поговорить с ним, но она не знала, как и с чего начать.
-Ты что, не понимаешь русского? Пожалуйста, могу перейти на грузинский... Гоморджоба. Грузинского тоже не понимаешь? Ладно. Переключимся на армянский. На горе Арарат растет крупный сладкий виноград. Гм! И армянского не понимаешь? Ясно! Ты турчанка. Поговорим по-турецки. Как тебя зовут?
-Я не турчанка. Я аджарка. Меня зовут Лолита.
-Лолита? Странное имя для аджарки. Ты, наверное, испанка?
-Нет, аджарка. Спросите у мамы.
Вано перевёл взгляд на мать.
-Мою маму зовут Дина Александровна. Она тоже аджарка. И папа аджарец.
-Верю, верю! Итак, Лолита и Дина Александровна. Очень рад. А я Вано Иванович Ермаков. Не грузин, но говорю по-грузински. Прошу любить и жаловать всю дорогу, до самого Сухуми. Целых двадцать пять минут.
В этом месте, друзья, я вынужден вторгнуться в повествование. И не только как автор, имеющий святые права на так называемые лирические отступления, но и как человек, невольно включенный в сюжет этой повести.
Сентябрь и половину октября я жил в Батуми и был гостем пограничников. Собирал материал для новой повести. Кочевал с заставы на заставу. Ходил по горным дозорным тропам. Слушал рассказы пограничников о том, как они пресекают попытки лазутчиков нарушить государственный рубеж, как тревожные группы несутся по следу нарушителей, вторгшихся к нам оттуда; я жил тем, чем повседневно жила граница, был счастлив.
В тот день, утром пятнадцатого октября, я тоже был на городском батумском пляже. Купался. Плавал. Валялся на гальке. Сидел в шезлонге. Так как людей было не очень много, я сразу же обратил внимание на милую и стройную, с необыкновенно густыми и мягкими русыми волосами молоденькую бортпроводницу и её выдубленного до черноты симпатичного спутника. Все время, пока они были на пляже, я поглядывал на них и гадал, о чем это они неустанно разговаривают то оживленно, весело, то чрезмерно серьёзно.
Видал я поодаль, на пустынном конце пляжа, две фигуры в темном, лежащие на камнях, и, помню, очень удивился им. Что за странные люди? Такое теплое море, такое жаркое солнце, а они не купаются и даже верхней одежды не снимают.
Пришел я сюда, на берег, часов в восемь утра по московскому времени, чтобы распрощаться с Черным морем до лета будущего года. Сегодня, в двенадцать тридцать, на перекладных, самолетом Ан-24, рейсом 234, улетаю в Москву, с пересадкой в Сухуми. Мой приятель обещал мне доставить билет в гостиницу точно в одиннадцать.
Без пяти минут одиннадцать я оделся, последний раз взглянул на море и пошел к себе в гостиницу. Она рядом, за парком, на бульваре. Без двух минут одиннадцать я с удивлением обнаружил, что моего приятеля-пограничника нет в холле. Не было его и наверху, в моём номере. Пограничники обычно не опаздывают и крепко держат данное слово. Я подождал минут десять и позвонил в штаб части. Телефон не ответил. Тогда я переключился на дежурного, назвал себя, попросил разыскать товарища Сихарулидзе и пригласить к телефону. Мне ответили, что названный товарищ срочно, по тревоге, выехал ночью на Н-скую горную заставу.
-А билет он успел заказать для меня?
-Билет? Не знаю. Сомневаюсь. Вчера ему было не до того.
Всё ясно. Я остался на мели. Сегодня, кажется, не улечу. Худо. Я должен быть вечером в Москве, меня ждут. Надо попытаться самому достать билет. Времени у меня в обрез.
Кое-как, на скорую руку позавтракав и расплатившись с гостиницей, я схватил чемодан, выскочил на бульвар в надежде поймать такси. Напрасно прождал минут двадцать пять. Побежал на улицу Ленина, сел в автобус и примерно через полчаса был в аэропорту. В первом часу протолкался к кассе. Парень в синем плаще стоял передо мною с деньгами в руках и ждал билет, который ему выписывала кассирша.
-Второй пассажир кто? Фамилия? - не поднимая головы, спросила кассирша.
-Второй тоже Андреев, - вполголоса сказал парень.
Я не мог удержаться, спросил:
-Куда вы покупаете билеты, молодой человек?
Парень в синем плаще с золотистым пушком на верхней губе, который еще ни разу не касалась бритва, почему-то враждебно покосился на меня и не ответил на ясный вопрос. В другое время я оставил бы его в покое, но сейчас мне не терпелось узнать, есть или нет билеты в Москву, и потому, пренебрегая самолюбием и тактом, я спросил еще раз:
-Не в Москву, случаем, покупаете билеты?
-Да, в Москву, - буркнул парень.
У меня отлегло от сердца. Всё-таки попаду сегодня домой, не подведу ни себя, ни друзей.
Когда красивый, но неприветливый парень отошел от кассы, я достал 30 рублей, положил их на стойку и сладчайшим голосом, способным, как мне казалось, растрогать даже нерушимый гранит, попросил кассиршу:
-Пожалуйста, один билет до Москвы, с пересадкой в Сухуми.
Кассирша с недобрым удивлением посмотрела на меня.
-Поздно вспомнили, граджанин, что вам надо улетать. На рейс номер 234 все билеты проданы.
Я, как утопающий, хватаюсь за соломинку.
-И бронированные места тоже?
-Броня оказалась невостребованной. Два билета были пущены в общую продажу за минуту до вашего появления.
И тут опоздал! Всего лишь на одну минуту. Досадно! Если бы я не ждал такси, сразу поехал на аэродром, я бы успел. Что же теперь делать? Возвращаться в гостиницу? Лететь в Москву через Тбилиси или Ереван? Подождать у кассы час-полтора: может быть, кто-нибудь в последний момент откажется от билета? Нет, не стану больше надеяться ни на приятелей, ни на чудо. Надо покупать билет на любой самолет, способный доставить меня в Москву завтра, послезавтра, через два или три дня.
На моё счастье, оказалось одно-единственное место в московском самолете Ил-18, улетающем завтра, 16 октября. Я уплатил деньги, аккуратно сложил драгоценную бумажку, опустил её в самый надежный карман. Вот теперь могу быть уверенным, что непременно улечу.
Все, дело сделано. Можно покинуть аэропорт. Но я почему-то остался. Какая-то неведомая сила удержала меня здесь. День был жаркий, душный. Я зашел в кафе, попросил бутылку минеральной. Пил холодную воду стоя, так как все столики были заняты. Рядом со мной, у окна, притулились два человека в синих плащах и торопливо, молча стаканами глушили коньяк. Один из этих мужиков, кудрявый, самодовольный наглый красавчик, малость охмелевший, был тем самым парнем, который выхватил у меня буквально из-под носа два билета на рейс №234. И у меня к нему, к этому безымянному, неизвестного роду и племени парню, вдруг возникло острое чувство неприязни, будто он и на самом деле был виноват в том, что я задержался в Батуми на целые сутки. Я усмехнулся, мысленно пожурил себя и постарался больше не смотреть на мужиков в синих плащах.
Допивая боржоми, я услышал, как диктор приглашал на посадку пассажиров рейса №234. Того самого, которым я мог улететь и не улетел по своей собственной оплошности. Я вышел из кафе и направился к железной низкой ограде. Поверх неё хорошо было видно все летное поле и Ан-24 с приставленным к нему трапом. Я стоял и смотрел, как идет посадка пассажиров. Ничего особенно интересного не увидел, но не уходил. Стоял и смотрел, пока все пассажиры не вошли. Из сорока с лишним человек запомнились только мужчины в синих плащах, какой-то тучный, килограммов на двести, дядя в тирольской шляпе без пера и прелестная девочка в красном. Да еще тот молодой, сильно загорелый человек, который утром был на пляже с девушкой. Он почему-то взбежал по трапу самым последним, за несколько секунд до того, как была задраена дверь. А его спутницу, бортпроводницу Ан-24, просто невозможно было не запомнить. Такие, как она, запоминаются в любой толчее. Увидев её один раз, не забудешь всю жизнь.
Она взмахнула рукой и сказала аэродромным служащим:
-Ну, а теперь все сорок пять человек на месте. Убирайте трап! Будьте здоровы! До завтра!
Бортпроводница исчезла. Входная дверь задраена. Трап убран. Смотреть не на что, а я все смотрел и смотрел. Чего-то ждал. На что-то надеялся. Кому-то в чем-то завидовал. О чем-то печалился.
Так, именно так всё и было, как я написал о себе.
Вот почему то, что случилось с самолетом Ан-24, его экипажем, с пассажирами, я принял так близко к сердцу. И на меня нападали Суканкасы. И в меня стреляли. И мою кровь пролили. Я причастен душой и сердцем ко всему, что случилось с Ан-24 и его пассажирами.
Ан-24 медленно вырулил на взлетную полосу. Вдали сияло море. Часы на башне аэровокзала показывали двенадцать двадцать пять по московскому времени.
Тане осталось жить не более десяти минут.
Она стояла в дверях под светящейся надписью: "Не курить" - и некоторое время молча добрыми м приветливыми глазами смотрела на пассажиров.
Косые и толстые, как пшеничный сноп, лучи полуденного солнца били в иллюминаторы левого борта. Ковровая дорожка, казалось, была залита жидким золотом. Тепло. Светло. Шумно. Весело. Пассажиры местной линии, в отличие от тех, кто летит на дальние расстояния, чувствовали себя в Ан-24 как в электричке или автобусе. Сумки с яблоками, грушами, виноградом, хурмой, каштанами лежали на коленях, чемоданчики и пакеты под руками, пальто и плащи не сняты. Незачем основательно располагаться, так как рейс будет непродолжительным.
Таня набрала в грудь побольше воздуху и привычно, на одном дыхании объявила:
-Добрый день, товарищи пассажиры! Командир и экипаж приветствуют вас на борту Ан-24 и желают вам счастливого полета. Мы полетим на высоте 900-1000 метров. Продолжительность полета - 25 минут. Пристегните, пожалуйста, ремни. Не поднимайтесь до тех пор, пока вас не пригласят на выход. Со всеми просьбами обращаться ко мне. Повторяю: пристегните, пожалуйста, ремни!
Тучный человек в тирольской шляпе умоляющим жестом подозвал к себе стюардессу, доверительно шепнул:
-Кулечек бы мне, девушка.
-Что?
-Бумажный пакетик... Извините великодушно. Не воспринимаю крылатой техники. Противопоказана. Вынужден летать в силу необходимости.
-Вы не тревожьтесь, гражданин. Долетим хорошо.
Суровая старушка в старинном национальном платье, сидевшая рядом с тучным человеком, не выдержала, презрительно фыркнула:
-Тоже мне мужчина! - Достала из сумки целлофановый мешочек, бросила соседу: - Вот вам пакетик. Непромокаемый.
Таня, невозмутимо улыбаясь, отошла от толстяка. Взяла в багажном отсеке поднос с конфетами и начала свой традиционный, послевзлетный, обход пассажиров.
Человек в роговых очках, по виду корреспондент, машинально брал леденцы, один, другой, третий, а сам не сводил глаз с бортпроводницы.
-Ужасно милое лицо! Великая находка! Скажите, пожалуйста, можно вас увековечить на пленку моего аппарата?
-А зачем? С какой стати?
-Кто знает, может, попадете на обложку "Огонька" или "Смены". - И он молниеносно снимает смеющуюся стюардессу.
Пять минут, всего пять минут осталось ей жить.
Таня подошла с подносом к белокурой женщине, сидевшей рядом с корреспондентом. Пассажирка со страдальческим выражением лица брала конфету левой рукой, а правой пыталась снять с распухших ног узкие, на высоких каблуках, новенькие туфли. Когда ей наконец удалось освободиться от тесной обуви, по её лицу разлилось сладчайшее блаженство. Плохо быть простым, рядовым человеком. То ли дело - королева! У неё в числе прочих придворных служителей есть камеристка для особых поручений: разнашивать обувь, сделанную придворным башмачником. Разнашивала до тех пор, пока она на становилась мягкой, совершенно безопасной для вельможных ножек.
Бортпроводница перешла на правую сторону и молча предложила конфеты пассажирам...Андреевым, как она полагала.
Суканкасы переглянулись, отрицательно помотали головой. Ни тот ни другой не взглянули на стюардессу. Рано? Боялись потерять запал?
Таня не спешила уйти. Смотрела на глухо застегнутые плащи пассажиров и говорила:
-У нас жарко. Разденьтесь. Я унесу одежду на вешалку.
Ей ответил старший налетчик:
-Спасибо. Мы так и сделаем. Но не сейчас. Мы потом разденемся и позовём вас.
Таня пошла дальше. Во втором ряду справа сидели два солдата-отпускника с черными погонами связистов. Один успел крепко задремать. Другой бодрствовал. Он, смущаясь, сгреб с подноса целую горсть конфет.
Таня поощрительно улыбнулась ему: все, мол, хорошо, не стыдись, парень!
Делая своё привычное дело, она время от времени бросала взгляды в хвост самолета, туда, где сидел Ермаков. И он не сводил с неё грустных глаз. Тихо шевелил губами, шептал - для самого себя:
-Будь счастлива! Всегда! Везде! До глубокой старости. До последней своей минуты.
Ан-24 стремительно помчался по сухому, шершавому бетону взлетной полосы, отделился от земли и круто взмыл над морем. Стал виден могучий и мутный горный Чорох. Глубоко в море вторгся, но не желает растворяться в нём. Живёт особо. Коричневато-жёлтый остров в синем море. И с высоты это особенно хорошо видно.
Расчудесный осенний день в разгаре. После дождей, ливших днем и ночью в течении целой недели, на безоблачном небе пылало не осеннее, по-июльски жаркое солнце. Чёрное море переливалось перламутром, бирюзой и проглядывалось далеко-далеко, до самого горизонта.
Пролетев немного по прямой, Ан-24 свернул направо, пошел вдоль Батуми, с его резко обозначенными гнездами новых высотных домов. В порту и на рейде-целая эскадра кораблей. На пляже-многолюдно. Горы еще зелёные.
Прошло четыре минуты после взлета Ан-24. Мир для Тани был полон солнца. Она все еще не покинула пассажирского салона. Её внимание привлёк пассажир, пожалуй, самый весёлый. Молодой. В белой нейлоновой рубашке. Кудрявоголовый. С огненными глазами. Порядочно выпивший. Увидев перед собой стюардессу, он всплеснул ладонями, восторженно заорал:
-Вай-вай-вай! Девушка предлагает мужчине конфеты! Позор для рыцарской Грузии. Не по-зво-лю! Я буду угощать вас, девушка! - и, достав из портфеля огромную коробку шоколадных конфет, протянул бортпроводнице. - Вот, берите, пожалуйста!
-Что вы, что вы! Спасибо.
Таня замахала руками, убежала к себе. "К себе" - это значит в багажное отделение. Там она ухитрилась выгородить уголок для стюардессы.
Пассажир с огненными глазами, в белой рубашке, с восхищением посмотрел ей вслед. Сказал всем и никому в отдельности:
-Гордая девушка. Умная девушка. Правильная девушка. От незнакомого мужчины нельзя принять даже бескорыстную улыбку. Я знал, что она откажется. Ничем не рисковал. Эта коробка предназначается другой. Моей сестрёнке. Она сегодня замуж выходит. Весь Сухуми будет гулять в её доме. Настоящего джигита подхватила. Бочонок вина выпивал мой будущий зять-и не пьянел.