– Готово! – Колло с шумом отодвинул стул и встал. – Ты идешь, Сен-Жюст? Антуан! – позвал он от дверей. – Чем ты там зачитался? – весело спросил он, когда Сен-Жюст, сунув письмо в карман, последовал за коллегой.
– Так, ерунда, – выдавил из себя председатель Конвента, проклиная и свое председательство, и общество Колло, и желая лишь одного – остаться в одиночестве, чтобы все хорошенько обдумать.
Но впереди было пять часов заседания. Пять бесконечных часов.
4 вантоза II года республики (22 февраля 1794 г.)
Заседание Конвента закончилось к четырем часам пополудни. Вечернее заседание правительственных Комитетов начиналось не ранее девяти. Таким образом, в распоряжении Бертрана Барера оказалось пять часов, которые он мог использовать по своему усмотрению и которые, поразмыслив немного, решил провести в приятном женском обществе, удалившись хотя бы на короткие мгновения от политических страстей Тюильри, шума Конвента и интриг Комитета.
Мокрый утренний снег прекратился, и непредсказуемая парижская погода позволила даже прорезаться робкому лучу солнца. Кто бы мог подумать, что небо, третью неделю затянутое серой пеленой, способно одарить погрустневший город солнечным светом! Барер с удовольствием вдохнул свежий вечерний воздух, предвестник скорой весны, и неторопливым шагом направился вдоль Сены к острову Сен-Луи, где на набережной Анжу, сразу же за мостом Мари, жила его прекрасная возлюбленная.
Зная, что послеобеденные часы она проводит дома, Барер толкнул чуть приоткрытые входные ворота, пересек прямоугольный двор, где справа от входа располагалась конюшня, в которой хозяйка держала пару дорогих лошадей и нарядный экипаж, и вошел в прихожую. Тишина, царившая там, удивила Барера. Оглянувшись по сторонам в поисках прислуги, всегда встречавшей гостей, он громко позвал:
– Гертруда!
Второй раз повторять не пришлось. Женщина чуть за пятьдесят, плотная и крепкая, с грубоватыми чертами лица, вышла на крик, вытирая заплаканные глаза, и, увидев Барера, снова разрыдалась.
– Что случилось? – нахмурился он. – Плохие известия от сына с фронта?
– Нет-нет, гражданин Барер, – замотала она головой, не отнимая платка от лица. – У нас беда. Мадам арестовали… – она хотела еще что-то добавить, но рыдания вновь захватили ее. – Боюсь, что и за мной скоро придут… – продолжала она, всхлипывая. – Все разбежались. А мне куда идти? Да и дом должен кто-то стеречь…
– Как арестовали? – ошарашенно пробормотал Барер. – Когда? Кто? Кто посмел? – он помолчал, недоуменно оглядывась, чтобы понять, что в происходящем показалось ему наиболее подозрительным, и спросил, наконец: – Почему же не опечатали имущество?
– Не знаю, – замотала головой Гертруда. – Пришли вчера утром, мадам еще была в постели, из революционного комитета секции. Сам председатель явился! Мадам сперва решила, что это ошибка, потребовала приказ. И когда увидела бланк Комитета общественного спасения, беспрекословно последовала за жандармами, сказав мне, что вернется через несколько часов. И вот уже второй день ее нет, гражданин Барер! – Гертруда опять зарыдала. – Что же это происходит? Неужели мадам уже нет в живых?!
– Не говори ерунды! – приказал Барер. – Я постараюсь все уладить. В какой тюрьме ее содержат?
– Не знаю.
– В приказе об аресте должно быть указано место заключения.
– В самом деле? Наверное… Если вы говорите… Только кто же посмотрел на это? Мы были так напуганы, гражданин Барер! Мадам надо было подать одеваться. Поднялся такой переполох.
– Плохо, – пробормотал Барер. – Это существенно упростило бы дело. Что было изъято при обыске?
– Каком обыске? – удивилась Гертруда, шумно высморкавшись в платок. – Не было никакого обыска.
– Как не было? – нахмурился Барер.
– Да так, не было. Жандармы во главе с председателем революционного комитета увели мадам – и все.
– Интересно… – Барер в задумчивости почесал лоб. – Очень интересно. Бланк Комитета общественного спасения, говоришь? Кем подписан?
Гертруда развела руками и отрицательно покачала головой. Барер помрачнел.
– Ладно, – наконец, проговорил он, – посмотрим, что можно сделать. Если будут новости от мадам, ты знаешь, где меня найти.
– О, разумеется, гражданин Барер! – обрадованно запричитала служанка, сложив руки в молитвенно-благодарственном жесте. – Храни вас Господь! Спасите мадам, прошу вас! И я беспрестанно буду молиться за вас!
Неприятная история, размышлял Барер, медленно, заложив руки за спину, вышагивая вдоль южной набережной острова Сен-Луи. Арест его прекрасной дамы революционным комитетом секции Братства – еще куда ни шло. Какой-нибудь секционный санкюлот ополчился на богатую барыню и настрочил донос. Дело привычное и, в общем-то, вполне поправимое. Но приказ об аресте, исходящий из Комитета общественного спасения, – совсем другое дело. Речь идет уже не о досадном недоразумении, тут явно замешана политика. Кому-то из Одиннадцати – десяти, поправил Барер, исключив себя из их числа, – понадобилась его любовница. Исключено, немедленно возразил он сам себе. Никто не знает о его связи с арестованной: он никогда не появлялся в ее обществе в светских салонах, ни разу не упомянул о ней при коллегах. И все-таки почему не было обыска, почему не опечатали бумаги? Это стандартная процедура, применяемая к каждому арестованному по декрету о подозрительных. Чем объяснить нарушение процедуры? Не тем ли, что кому-то из коллег нужна информация, которой обладает его любовница? Ерунда, ей ничего не известно о его делах. Они никогда не говорили о политике. Единственное, о чем она может сообщить, так это об освобождениях, которые он время от времени выдавал ее друзьям. Но кто из членов Комитетов не поступал так же?! Бесполезно гадать, рассердился своим мыслям Барер. Ответы на все вопросы можно получить у нее самой, а для этого достаточно лишь увидеть ее. Вот этим сейчас и стоит озаботиться. Знать бы, где ее содержат, и тогда… Что тогда? Явиться в тюрьму и вытащить ее оттуда? Его полномочия позволяют сделать это без малейших затруднений. Полномочия-то позволяют, но существует еще и здравый смысл: что, если арестовавший ее только и ждет, чтобы Барер явился за возлюбленной, подтвердив тем самым их отношения? Нет-нет, действовать открыто означает самому подставить себя под удар. Тут нужна осторожность, и без посторонней помощи ему не обойтись.
Вадье – вот, кто ему поможет! Кому, как не председателю Комитета общей безопасности, отвечающего за политическую полицию республики, ведающего тюрьмами и расследованием преступлений против нации, заняться поисками возлюбленной своего коллеги и друга?! Тогда от Барера не потребуется ничего другого, как сидеть и ждать, когда информация сама придет к нему в руки.
С Вадье его связывала долгая и крепкая дружба, какая только может существовать между двумя хитроумными политиками, осознающими необходимость поддерживать теплые отношения с лидером конкурирующего органа управления. Дружба, за которой стоит интерес, крепче пьяной любви, вернее родственных связей, надежнее идеологического единомыслия. Опьянение любовью улетучивается с такой же быстротой, с какой зарождается, родственники отрекаются и предают друг друга не реже самых ярых врагов, убеждения меняются, а интерес остается, и вместе с ним крепнет основанная на нем дружба. Кроме того, Вадье и Барер обнаруживали поразительное сходство характеров. Беспринципность Барера и его готовность примкнуть к сильнейшему встречала не только понимание, но и уважение Вадье, искушенного политика, поклонявшегося лишь одному богу – Собственной Выгоде. Общей была у них и любовь к роскоши, которой оба окружили себя, ценя тонкую кухню, изящную остановку и досуг в обществе красивых женщин. Несмотря на семнадцать лет, разделявшие Барера и Вадье, они никогда не скучали в обществе друг друга, беседуя о философии, литературе, искусстве, блистая остроумием и эрудицией.
Вадье непременно окажет другу эту пустячную услугу и даже не станет интересоваться справедливостью предъявленных его возлюбленной обвинений. Вадье поможет Бареру только потому, что знает, что Барер обязательно помог бы Вадье.
Глава Комитета общей безопасности занимал второй этаж в четырехэтажном доме недалеко от Люксембургского дворца, до революции принадлежавшего герцогам Орлеанским, а ныне превращенного в политическую тюрьму, где, к слову сказать, содержалось немало депутатов Конвента, попавших под подозрение правительственных Комитетов.
Дверь отворила красивая женщина лет сорока, которая, увидав Барера, приветливо улыбнулась и заявила, что он пришел в удачное время: Вадье, не далее как три четверти часа назад вернувшийся с заседания Конвента, только что отобедал и теперь читает в гостиной. Она пригласила гостя отведать холодных закусок и вина, тот с благодарностью принял приглашение и, пока она отдавала соответствующие распоряжения служанке, прошел в гостиную, где, действительно, застал хозяина сидящим в глубоком кресле с книгой в руках.
Марк Гийом Вадье был сухим человеком небольшого роста с маленькими умными глазами и тонкими морщинистыми губами. В бурное революционное время, когда судьбу страны вершили двадцати- и тридцатилетние политики, пятидесятишестилетний Вадье казался стариком, мудрецом, познавшим жизнь и относившимся к молодняку, окружавшему его, с терпеливым снисхождением. Эта репутация и привела его на место негласного лидера Комитета общей безопасности. Никто не назначал его председателем главного репрессивного органа Французской республики, но все именовали его именно так. Политика Комитета целиком засисела от политики Вадье, его слово было решающим во всех дебатах, ведущихся в Комитете, ни одно распоряжение не выходило оттуда без его одобрения. Холодный ум, чуждость состраданию и властность в управлении политической полицией доставили Вадье прозвище Великого инквизитора, которому он соответствовал не менее Торквемады.
– Бертран! Какими судьбами? – радостно приветствовал коллегу Вадье. – Надеюсь, тебя привело ко мне желание провести вечер в обществе друга, а не неотложное дело, которых у нас становится все больше с каждым днем?
– И то и другое, – уклончиво ответил Барер, располагаясь по приглашению хозяина в удобном кресле напротив него.
– Ну что ж, выкладывай, – вздохнул Вадье, закрывая книгу. – А я-то надеялся немного отдохнуть от дел перед предстоящим заседанием, которое, подозреваю, будет бурным.
– Я собирался зайти к тебе на днях, – извиняющимся тоном проговорил Барер, – но одно неприятное обстоятельство заставило меня поторопиться.
– Что случилось?
Неторопливо, тщательно подбирая каждое слово, Барер изложил суть дела, не упустив ни одной детали: бланк Комитета общественного спасения, неизвестность местонахождения арестованной, отсутствие обыска и опечатывания имущества, – не преминув добавить в конце, какой именно помощи он ждет от друга.
Вадье слушал внимательно, время от времени кивая головой и не спуская с собеседника прищуренного взгляда проницательных глаз.
– Твой Комитет ее арестовал, а ты приходишь ко мне, – усмехнулся он, когда Барер закончил.
– Верно, – в тон ему ответил Барер, задетый словами коллеги. – Наверное, правильнее всего будет так прямо и спросить сегодня на заседании Комитетов: «Кто из вас арестовал мою любовницу и по какой причине? Да, кстати, окажите любезность сообщить, где ее содержат, чтобы я немедленно распорядился об ее освобождении». Уверен, мне тут же дадут исчерпывающий ответ на все вопросы!
Сухой смех был ответом на ядовитую иронию Барера.
– Право, многое бы дал, чтобы присутствовать при этой сцене! – воскликнул Вадье. – Но, увы, мы не можем позволить себе подобных спектаклей. А вот и Жанна! – он улыбнулся женщине (той самой, что отворила Бареру), вошедшей в гостиную с подносом в руках, на котором аппетитно располагались вареные овощи, холодное мясо и птица, а также бутылка красного вина и два бокала. – Прошу, Бертран, угощайся. Я только что пообедал, но от вина не откажусь, тем более, что беседа нас ожидает долгая.
– Боюсь, ты прав, – сокрушенно проговорил Барер.
– Не так трагично! – улыбнулся Великий инквизитор, и Барер почему-то подумал, что, умей змеи улыбаться, они улыбались бы точно так же. – В этом доме решались и более серьезные проблемы.
– У тебя проблемы? – спросила Жанна, с тревогой взглянув на Барера.
– Не у него, у его друга, – ответил за гостя Вадье. – Но это поправимо. Все поправимо, пока голова не слетела с плеч, – философски заметил он после секундной паузы.
– Значит, такой теперь юмор? – мрачно спросил Барер.
– Именно, – кивнул Вадье. – Такой теперь юмор. Мы живем в беспокойное время, друг мой, и наша задача состоит, прежде всего, в сохранении головы на плечах. В прямом и в переносном смысле слова.
– Ну что ж, я вас оставлю, – Жанна ободряюще кивнула Бареру и вышла, аккуратно прикрыв за собой дверь.
– Золотая женщина, – заметил Вадье, провожая ее взглядом, – редчайшего ума и чуткости. Даром что вышла из простонародья. Если бы не это, непременно женился бы на ней.
– В наше время это не помеха, – напомнил Барер.
– Нет-нет, – возразил Вадье, – мои представления уже не переменить. Другое сословие – это другое сословие, Бертран. Ну да ладно, оставим этот разговор, сейчас не время, да и ты здесь не за этим. Займемся твоей красавицей и оставим в покое мою.
Вадье сделал пару глотков вина, пожевал его тонкими губами, удовлетворенно кивнул и обратился к Бареру:
– Когда, ты говоришь, она была арестована?
– Вчера.
– И ты не знаешь, ни чьи подписи стояли на приказе, ни сколько их было?
– Нет. Количество подписей имеет значение?
– Все имеет значение. Поискать по тюрьмам не сложно, у меня есть людишки, занимающиеся этим. Но сперва надо узнать, кому мы перебегаем дорогу. Кто был осведомлен о ваших отношениях?
Барер задумался.
– Думаю… надеюсь, – поправился он, – что никто.
Вадье усмехнулся.
– Кому-то все-таки о них было известно. Этот арест не случаен, Бертран. Чутье подсказывает мне, что кто-то из твоих коллег по Комитету копает под тебя, а чутье меня обманывает крайне редко. Ей известно что-либо, что могло бы тебе повредить?
– Что может мне повредить? – в голосе Барера было столько искреннего удивления, что Вадье растянул сжатые губы в улыбку, на этот раз вполне безобидную.
– Ну что ж, если ты кристально чист и тебе совершенно, – он сделал ударение на этом слове, – нечего опасаться, то мы можем действовать открыто, не так ли? – иронии в его тоне не заметить было невозможно. И Барер ее заметил.
– Послушай, – он понизил голос, хотя никто не мог их подслушать, – ты знаешь о моих делах и моих связях. Наверное, если поискать хорошенько, можно найти в моей биографии то, что сейчас мы назвали бы подозрительным поведением. Мне доводилось общаться с разными людьми, как, впрочем, и тебе. Среди них были аристократы, бежавшие в эмиграцию, а также политики, обвиненные затем в преступлениях, которые еще год назад таковыми не считались.
– Дело не в твоих связях, – отмахнулся Вадье. – В конце концов, у каждого из нас были друзья, о которых сейчас лучше не вспоминать. Ты пока слишком нужен республике, чтобы твои связи могли тебя скомпрометировать. Меня интересует, знает ли твоя прелестница о чем-нибудь, о чем больше никому знать не следует? Известно ли ей что-то, что кто-либо из твоих коллег хотел бы узнать? Понимаешь, о чем я? Можешь быть со мной откровенен, – добавил он, но Барер и так знал, что Вадье не предаст его. В противном случае, он не пришел бы сюда.
– Нет-нет, не думаю, – поразмыслив несколько секунд, ответил Барер. – Она не интересуется политикой, хотя, конечно, какими-то новостями я с ней делился, но ничего серьезного и, тем более, секретного среди них не было.
– Она просила у тебя за своих друзей? – Вадье перешел к коротким, резким вопросам, требующим четкого ответа. Таким, какие он привык задавать на допросах.