— Господин доктор, позвольте уж мне продолжать, а вы пока хорошенько продумайте все, что мне скажете. Подумайте прежде всего о том, что скорее всего мы обнаружим труп. Итак, вы подтвердили беременность, и фрау Робертс принялась умолять вас помочь ей от нее избавиться.
Брабендер прервал комиссара:
— Допустим на минуту, что ваши фантазии соответствуют действительности, — и вы полагаете, что я не отбивался бы руками и ногами, лишь бы не быть втянутым в подобную историю? Вы в самом деле верите, что Сандра Робертс обратилась бы с этим именно ко мне?
Кеттерле подался вперед.
— Допустим на минуту, господин доктор, допустим, что я прав, в таком случае вы оказываетесь единственным человеком, к кому она могла бы обратиться с этим. Она прекрасно понимала, насколько всем вам перебежала дорогу. А тут еще ребенок, который автоматически становится единственным наследником, лишая тем самым вас даже части сенаторского состояния навсегда, вас и ваших детей! Вы должны, так полагала она, иметь максимальную заинтересованность в том, чтобы этот ребенок никогда не появился на свет. И если вы будете откровенны, такая заинтересованность у вас в самом деле была.
Комиссар заметил мелко поблескивающие капельки пота на висках доктора. Подобный поворот разговора Реймар успел продумать далеко не во всех деталях. Он встал, подошел к окну, посмотрел вниз на свой красивый новый автомобиль, в полировке которого отражались тусклые лампы дворового освещения.
— Если я вас правильно понял, — сказал он, отвернувшись к окну, — заинтересованность моя, чтобы этот ребенок никогда не родился, должна была быть настолько большой, что следовало предотвратить его рождение даже путем убийства, не так ли, если бы другая возможность была для меня слишком рискованной. Сделай я аборт, я оказался бы у нее в руках. Я правильно вас понял? А если завтра вы обнаружите труп? И ваше предположение подтвердится...
Врач почти физически ощутил на себе взгляд серых стальных глаз. Он резко обернулся.
— Да вы понимаете, какую чудовищную вещь позволили себе высказать?
Кеттерле пожал плечами. Однако затянул гайку еще на один оборот.
— Но допустим, мы ее действительно найдем?..
Врач снова замолчал. В коридоре слышны были голоса. Он глубоко вздохнул.
— Вы вынуждаете меня к нарушению профессиональной тайны, — сказал он затем. — Да, вы правы. И что вы собираетесь теперь предпринять?
Комиссар кивнул головой и встал.
— Ничего. Прошу прощения за этот разговор, господин доктор. Я просто должен был это знать. Иначе я ни на шаг не продвинулся бы дальше. А это, очевидно, не в ваших интересах. Не будете ли вы так любезны вызвать мне такси?
Когда комиссар вышел, Брабендер без сил опустился на кушетку и долго сидел так, упершись локтями в колени и рассматривая пол.
Через час с лишним он выпрямился. Потом вымыл руки. В коридоре он встретил дежурную медсестру.
— Я в операционной, сестра Ангела, у профессора. Не соединяйте меня ни с кем. И не вызывайте меня оттуда.
Внушающий доверие и производящий прекрасное впечатление, он прошагал по коридорам, спустился по лестнице вниз и, открыв вертящуюся дверь, исчез в подвале. В темном углу он сорвал с себя халат, скомкал его и вышел через черный вход во двор.
Через полчаса «Фиат-1800», принадлежащий Реймару Брабендеру, мчался по шоссе в направлении Бремена, далеко уже по ту сторону Хелленштедта. В это время суток ему потребовалось чуть меньше часа, чтобы достичь городской окраины. Он оставил машину в центре, быстро миновал кривые переулки и незаметно зашел в одно кафе. Пройдя через зал, в котором чопорные посетители молча поглощали ужин, он заглянул в бар.
Выпив там две или три порции виски, он вздохнул с облегчением, когда женщина, которую он поджидал, наконец появилась в дверях.
Они подсели к стойке. Он предложил ей двойную порцию коньяка марки «Капитан-лейтенант», потом еще одну, при этом он объяснял ей что-то шепотом довольно горячо, а она вертела в руках соломинку, которую затем поднесла к свече, чтобы дать ему прикурить.
— Это лишь для того, чтобы избежать неприятностей. Быть может, до этого вовсе не дойдет, понимаешь?
— А такой, как мне, все равно ничего не стоит, так ведь? — сказала она. — Судя по всему, для тебя эта история много значит, милый доктор.
— Да, много.
— Так сколько же?
Они снова пошептались, и в итоге женщина улыбнулась. Они выпили еще виски, и доктор Брабендер покинул бар.
Было половина одиннадцатого, когда вблизи Ротенбурга он съехал на полосу для стоянки и, заглушив мотор, погасил фары. Он выкурил одну за другой пять или шесть сигарет, пока сотни автомобилей, словно жужжащие насекомые из преисподней, проносились мимо него в обоих направлениях с горящими фарами.
Было около двенадцати, когда он, продумав наконец свой план, включил мотор и снова влился в транспортный поток, движущийся к Гамбургу.
Он незаметно въехал в больничный двор, в подвале натянул халат и прошел в коридор на первом этаже со спокойствием человека, который только что спустился посмотреть, не забыл ли он выключить фары.
— Слава богу, — сказал он в ординаторской дежурной сестре, заполнявшей истории болезней, — длинный был день...
Он спокойно снял халат, повесил его в шкаф, заглянул через плечо сестры, дав ей указания, затем надел пальто и вышел из больницы.
Как всегда, он поехал вдоль Альстера до Кругкоппеля, по затем свернул не влево на Харвестерхуде, а вправо, в сторону Альстердорфа.
Улицы в это время были тихими, почти без движения. Иногда за деревьями какого-нибудь сада мелькала водная гладь лениво текущего Альстера. На улице не было ни души.
Брабендер весьма удивился, когда еще за несколько десятков метров заметил в обеих спальнях свет. Он свернул за угол, поставил машину у портала с гранитными колоннами и быстро взбежал по каменной лестнице.
Прошло немало времени, пока он отыскал ключ и отпер входную дверь.
Она захлопнулась за ним, и стеклянная дверь в коридор тихо зазвенела.
В темном холле ему сразу бросился в глаза светлый четырехугольник распахнутой двери в зимний сад. Холл приобрел тревожный и угрожающий вид, когда он зажег верхний свет. Еще в темноте ему показалось, будто слышен чей-то голос. Но сейчас все было тихо. Тишину нарушали часы. Бим-бом.
Осмотревшись, он стал подниматься по лестнице. Он никогда еще не бывал в спальне сенатора и теперь раздумывал, какая же из дверей туда ведет. Наконец он остановился перед правой. Из комнаты доносился сдавленный и хриплый шепот.
Брабендер немного помедлил, затем постучал. Ответа не последовало, и он нажал ручку двери.
На дорогой дорожке возле кровати лицом вниз лежал сенатор Рихард Робертс, судорожно вцепившись руками в края ковра. Телефонная трубка свисала на пол с ночного столика, издавая странный, хриплый шепот.
— Алло, алло! Ответьте, пожалуйста! Нужно ли прислать нашего сотрудника?..
Через ванную комнату до парализованного страхом Брабендера донесся стук с шумом захлопнувшейся балконной двери в комнате Сандры Робертс.
— Тут что-то не так, Эрих, — услышал он голос в трубке. И снова громче: — Алло? — Затем тише: — Пошли туда патрульную машину! Тут что-то не так!
Не отдавая отчета в своих действиях, доктор выхватил из брюк носовой платок, быстро вытер им телефонную трубку и выскочил из комнаты. Дверная ручка изнутри. Дверная ручка снаружи. В спешке он слетел по лестнице в холл. Теперь дверь в коридор, внутренняя бронзовая ручка, потом внешняя. К входной двери он не прикасался.
В несколько прыжков Брабендер оказался у машины, захлопнул за собой дверцу и нажал на стартер. Двигатель не успел еще остыть и сразу не завелся. В безумном нетерпении он продолжал нажимать на газ. Двигатель провернулся на два-три такта и заглох, потом уже скрежетал один стартер. Он сжал губы. Пройдут минуты, пока он с помощью аккумулятора выкачает бензин из карбюратора. Нет, быстрее отсюда. Для начала он опустил стекло. И, ухватившись через окно за руль, доктор Реймар Брабендер начал с трудом толкать свой красивый новый автомобиль по дороге, освещенной слабыми кругами света фонарей на Ратенауштрассе. В ушах у него все еще стояло проклятое тарахтенье стартера. Но нет, тарахтенье приближалось. Это был уже не стартер.
То была сирена полицейской машины.
Обливаясь потом, врач сделал несколько неуверенных шагов, чтобы бежать. Если бы он сейчас поставил машину, сел в нее, закурил сигарету, это вовсе не бросилось бы в глаза полицейским из патрульной машины. Но он, ослепленный и отчаявшийся, растерянно уставился в горящие прямо перед ним фары.
Тускло поблескивающие полицейские звезды над козырьками фуражек, недоверчивые лица.
— Откуда вы приехали? Будьте добры, документы на машину. Удостоверение личности. Минутку терпения, господин доктор. Нет, нет, только до того момента, пока мы установим, что в доме все в порядке... Ах вот как, зять. И все-таки будьте добры... Что? Вы хотели только посмотреть, вы даже не были в этом доме, вот как... Конечно, только на несколько минут, господин доктор...
Между двумя полицейскими доктор Реймар Брабендер прошел обратно к порталу с колоннами.
— У меня есть ключ, — сказал он без выражения.
Дубовая дверь распахнулась.
На полу что-то белело.
Один из вахмистров поднял носовой платок и принялся рассматривать монограмму.
— Вы сказали Брабендер, господин доктор, первая буква Б?
Реймар кивнул.
— А как ваше имя, господин доктор?
— Реймар, — пробормотал врач. — Реймар, первая буква Р.
Когда комиссар Кеттерле после сумасшедшей гонки, продолжавшейся два часа шесть минут, остановился перед домом на Ратенауштрассе, было начало четвертого.
Улица представляла собой непривычное зрелище. Заняв добрую половину тротуара, стояли две, даже три полицейские машины, на одной из них все еще нервно мигал голубой свет. Комиссар приметил «опель-рекорд» отдела расследования убийств, автомобиль Зибека, который они из-за странного цвета прозвали «чайной колбасой», и еще автомобиль начальника второго уголовного отдела, которого вытащили прямо из постели.
Дома в этом районе были достаточно респектабельны, чтобы их обитатели не висели на окнах, как это было бы, к примеру, в Отензене, Вильгельмсбурге или Барнбеке, тем не менее несколько занавесок были сдвинуты в сторону.
Большие ворота в парк стояли распахнуты настежь, и они поняли, что Рёпке со своим «саркофагом» уже проследовал туда.
В пансионе «Клифтон» от всех волнений с фрау ван Хенгелер случился сердечный приступ, и она даже вызвала врача. Скорчившись от боли, она не в состоянии была даже выпрямиться. Хайде с большой неохотой оставила ее одну, однако комиссар настоял, чтобы она поехала с ними, да еще полковник Шлиске, который проснулся от шума и, конечно же, не мог упустить такого случая. В конце концов, он первый начал распутывать это дело.
Полковник с удовлетворением оглядел собравшиеся силы полиции и на приветствие вахмистра, стоявшего у дверей, ответил покровительственным кивком головы.
Хайде, напуганная и измученная, переводила взгляд с одного на другого.
— Труп наверху, — сказал полицейский и показал на дом.
— А женщина?
— Только что прибыл доктор Штёкель, господин комиссар. Думаю, она еще в лодочном сарае.
В холле Кеттерле, не раздумывая, подошел к двери рабочего кабинета умершего, отворил ее и включил свет.
— Устраивайтесь поудобнее, — сказал он своим спутникам, — все это может надолго затянуться. Нет, нет, к вам это относится тоже, полковник Шлиске. Здесь и без того достаточно людей, что слоняются без дела.
Затем он сунул руки в карманы и пересек вместе с Хорншу холл.
Нижняя часть сада была залита ярким светом, повсюду суетились люди, тащили всевозможные приборы, жестикулировали, разматывали серебристые ленты рулеток. Чуть ниже красного бука стояла группа, в которой Кеттерле приметил потрепанную тирольскую шляпу, могущую принадлежать только Зибеку: тот всегда надевал ее, когда лично отправлялся на место преступления.
— Много новостей, Кеттерле, — приветствовал он подходящего комиссара. — Ну, что вы на это скажете?
— Ужасно, — сказал Кеттерле. — Настоящая трагедия. Где Штёкель?
Зибек кивнул в сторону лодочного сарая.
— Внизу. Там есть что-то вроде комнатки для моторов. Ее туда отнесли.
Кеттерле, сопровождаемый Хорншу, быстро сбежал вниз по усыпанной галькой дорожке.
В комнатушке для моторов они ввернули в патрон стоваттную лампу. Справа доносился стук дизельного мотора оперативной машины.
Две деревянные скамейки были сдвинуты вместе, на них постелен брезент, и на нем лежала утопленница. Она как-то неловко скрючилась на правом боку, колени согнуты, правая рука между ними, вытянутая левая на бедре. Лицо повернуто влево, казалось, она беспомощно и удивленно всматривается через плечо в пустоту.
Только что начали фотографировать тело со всех сторон. Доктор Штёкель, неуклюжий и неповоротливый судебный врач с лицом монаха-бернардинца и крупными мясистыми ушами, мыл руки над железной раковиной. Он повернулся к Кеттерле.
— Утонула, — сказал он, протягивая руку за полотенцем, которое держал полицейский. — Более точно покажет, конечно, вскрытие. Внешних признаков травм или отравления не обнаружено.
— И когда? — спросил комиссар.
Штёкель задумчиво взглянул на утопленницу, продолжая вытирать руки.
— Перчатки, — сказал он затем и рывком натянул уродливые красные резиновые перчатки.
Потом он осмотрел ногти на пальцах женщины, попытался приподнять веки и посветил карманным фонариком в ноздри, потрогал губы.
— От сорока до сорока восьми часов назад. Ближе к сорока восьми, чем к сорока. Но абсолютно точно сказать невозможно.
Комиссар посчитал прошедшее время. Потом уставился на Хорншу. С Хорншу перевел взгляд на Рёпке.
— Сорок восемь часов было бы в субботу после трех ночи. Сорок часов — в воскресенье в одиннадцать утра. Когда она исчезла, Рёпке?
— В субботу ночью между одиннадцатью и часом.
— С какого времени она находится в воде, доктор?
— Примерно столько же, — сказал доктор Штёкель. — Вы что, думаете, до этого ее держали в холодильнике?
Комиссар не выносил грубоватого юмора судебных врачей.
— Вы полагаете, она утонула здесь? — Он показал на соседнее помещение для лодок.
Врач пожал плечами.
— Разве я господь бог? — буркнул он. — Завтра смогу дать более подробное объяснение.
— Где Новотни? — внезапно спросил Кеттерле. — Новотни никто не известил? Хорншу, позаботьтесь об этом. Еще известите доктора Брабендера и остальных молодых людей тоже. Вы знаете.
— Доктора Брабендера? — переспросил Рёпке. — Он в полицейском участке. Его задержал патруль, когда он пытался откатить свою машину подальше от этого дома. Он заявил, что в доме вообще не был, но, когда открыли дверь, напоролись прямо на носовой платок, которым он, должно быть, вытирал дверные ручки.
Комиссар снял шляпу и ладонью пригладил волосы.
— Смогли бы вы меня понять, — сказал он после некоторой паузы, — если б я отказался от этого дела?
Рёпке покачал головой.
— Что с Робертсом? — спросил Кеттерле врача.
— Инфаркт миокарда, — лаконично ответил доктор. — Более точно покажет, конечно, вскрытие...
— Да, да, знаю. Внешних признаков травм или отравления... — проворчал Кеттерле. — Как бы то ни было, я рад, что наваждение кончилось. На небо она в любом случае не вознеслась. А сейчас начинается работа. Вы можете установить, в какой воде она утонула, соленой или пресной?
— Завтра — да, сейчас — нет. К тому же я хотел бы еще несколько часиков поспать.
— Приступайте, Хорншу. Ведите сюда Хайде и полковника. Я не могу им не... Да что с вами?
Комиссар Хорншу, не двигаясь, уставился на утопленницу.
— Так нельзя утонуть, — сказал он затем. — Вы только взгляните на эту немыслимую судорогу. Разве так тонут? Ее связали и напоили как скотину. Взгляните же!
Кеттерле прикусил верхнюю губу.
— Вы можете вообразить жестокость, необходимую, чтоб совершить подобное? Присуща ли подобная жестокость кому-нибудь из наших подозреваемых? Мы еще поговорим об этом, Хорншу. А теперь приведите полковника и Хайде.
— В его суждении есть доля истины, — сказал доктор Штёкель, закуривая сигарету. — У утопленников трупное окоченение наступает в воде. Вода, как правило, расслабляет мышцы. В большинстве случаев у утопленников естественное положение тела. Связать?.. — пробормотал он затем. — Хм, без микроскопа найти следы невозможно, да и где в таком случае остались веревки? Я не криминалист, но мне это кажется маловероятным.