— Помогите мне снять с него одежду, — тихо сказала она.
— Хорошо, — согласился он.
Масако разрезала в нескольких местах костюм и начала стаскивать его с тела, а так и не пришедший в себя Дзюмондзи запихивал тряпки в пакет.
— У него был бумажник или что-то еще?
— Нет, они все забрали. Нам оставили то, что есть.
— Ну, тогда это и впрямь всего лишь мусор, — пробормотала она себе под нос.
Дзюмондзи удивленно посмотрел на нее, потом нерешительно кивнул.
— Пожалуй, можно и так сказать.
— Поверьте, будет намного легче, если именно так вы и будете его воспринимать.
— Понимаю.
— Кстати, вы получили деньги?
— Да, они у меня с собой. — Он достал из заднего кармана коричневый бумажный пакет. — Здесь ровно шесть миллионов. Я сказал, что мы не возьмемся за дело, пока не получим всю сумму вперед.
— Отлично. А что будет, если, не дай бог, тело все-таки обнаружат?
— Тогда нам придется вернуть все деньги. Но кое-кто окажется в весьма щекотливом положении, и, будьте уверены, они найдут способ посчитаться со мной. — Голос Дзюмондзи дрогнул, словно он лишь сейчас в полной мере осознал всю рискованность предприятия. — Так что давайте будем соблюдать максимальную осторожность.
— Хорошо.
Сняв с тела всю одежду, они положили его в ванну. Дзюмондзи облегченно вздохнул и, вытряхнув из пакета четыре пачки, положил их перед Масако.
— Почему бы вам не взять их сейчас?
Потемневшие, помятые, перехваченные резинками банкноты были совершенно не похожи на те новенькие, напоминающие цветные картинки деньги, которые Масако получила от Яои. Такие она видела и с такими имела дело, когда работала в кредитном союзе. Грязный бизнес — грязные деньги.
Масако посмотрела на панель выставленной из ванной стиральной машины — часы показывали почти двенадцать. Работы оставалось немного. С минуты на минуту должен вернуться с коробками Дзюмондзи. Плечи и бедра ныли, и вообще, в отличие от прошлого раза она чувствовала ужасную усталость. К тому же после смены ей так и не удалось хотя бы немного вздремнуть, и сейчас она хотела только одного: закончить со всем как можно скорее и вытянуться на кровати.
Рядом медленно выпрямилась Йоси. Потянувшись, она хотела, наверное, помассировать затекшую спину, но вдруг замерла с поднятой рукой.
— Вот так дела, даже нос не почешешь без того, чтобы не испачкаться.
— Возьми другую пару перчаток.
— Ну зачем их портить, обойдусь и этими.
— Не глупи. — Масако показала на стопку совершенно новых резиновых перчаток, которые принесла с фабрики. — У нас их более чем достаточно.
— Похоже, Яои все же не придет, — заметила Йоси, стягивая окровавленные перчатки.
— Наверное, не придет, — согласилась Масако. — Я хотела, чтобы она просто посмотрела на все это, хотя бы один раз. Посмотрела и поняла, каково нам пришлось.
— Знаешь, мне иногда кажется, что Яои считает нас более виноватыми, чем себя, хотя и убила собственного мужа. — В ее голосе прозвучало открытое возмущение. — Смотрит на нас сверху вниз, потому что мы сделали это из-за денег, а сама… Мы-то хотя бы никого не убивали. И если уж… — В этот момент в дверь позвонили, и Йоси испуганно вскрикнула. — Кто-то пришел. Должно быть, твой сын.
Масако покачала головой. Нобуки никогда не приходил домой в такое время.
— Думаю, это Дзюмондзи.
— Да, конечно, ты права, — пробормотала, немного успокаиваясь, Йоси.
Посмотрев в «глазок», Масако увидела стоящего перед дверью и с трудом удерживающего перед собой стопку ящиков сообщника. Она помогла ему, и они вместе прошли в ванную.
— Привез, — сказал Дзюмондзи, увидев Йоси.
— И как раз вовремя, — ответила она тем тоном, которым разговаривала с младшими служащими на фабрике.
— Сколько нам нужно? — спросил он.
Масако показала восемь пальцев. «Мусора» оказалось меньше, чем они вначале предполагали, а ящики вместительнее; к тому же Дзюмондзи решил, что голову и одежду, как предметы легче всего поддающиеся идентификации, лучше отвезти самому, а не доверять службе грузовых перевозок.
— Восемь? — удивился он. — Мне кажется, восьми не хватит.
— Тебя никто не видел? — озабоченно спросила Йоси.
— Вроде бы никто.
— А вы кого-нибудь видели?
Более всего Масако опасалась даже не полиции, а тех, других, неизвестных. Если они узнают, чем занимаются в ее доме…
— Никого. Разве что…
— Продолжайте. Кого вы видели?
— На пустыре через дорогу стояла какая-то женщина. Не знаю, что она там делала, но, увидев меня, сразу же ушла.
— Как она выглядела?
— Ну, я ведь не присматривался. Довольно полная, средних лет… Пожалуй, и все.
Наверняка та самая, подумала Масако. Та, которая задавала вопросы насчет участка.
— Тебе не показалось, что она наблюдает за домом?
— Нет. По-моему, она просто осматривалась. Кроме нее, я никого не заметил. Какая-то парочка шла из магазина, но они сюда и не смотрели.
Масако кивнула. Пожалуй, она допустила ошибку, настояв на том, чтобы воспользоваться его машиной. Ее собственная в такой ситуации была бы куда менее заметна.
Они перенесли ящики в машину Дзюмондзи, и он почти сразу же уехал.
— Доставка готовых завтраков, — заметила Йоси, и обе рассмеялись.
Потом они убрались в ванной, оттерли щеткой плитки и по очереди приняли душ. Видя, что подруга начинает посматривать на часы, Масако достала из ящика деньги.
— Твоя доля, бери.
Она протянула перевязанную резинкой пачку. Йоси осторожно, словно боясь запачкаться, взяла деньги и торопливо положила их на дно пакета.
— Спасибо.
Вид денег явно добавил ей настроения.
— Что ты собираешься с ними делать?
— Может быть, отправлю Мики в колледж. Впрочем, не знаю, я еще не думала. — Йоси пригладила спутанные волосы. — А ты?
— Пока не решила.
У Масако было теперь пять миллионов, но она еще не определила, зачем ей нужны эти деньги.
— Хочу задать тебе один вопрос — Йоси смущенно посмотрела на подругу. — Ты только постарайся понять меня правильно, ладно?
— Спрашивай.
— Ты тоже получила один миллион?
— Конечно, — глядя в глаза подруге, ответила Масако.
Йоси кивнула и, опустив руку в пакет, достала пачку.
— Раз так, то я хочу вернуть тебе долг.
Масако уже забыла, что одалживала ей деньги на оплату школьной экскурсии дочери. Йоси отсчитала восемь бумажек по десять тысяч йен и с поклоном передала их подруге. — За мной осталось еще три тысячи, но сейчас у меня нет мелких. Ничего, если я отдам их тебе на работе?
— Конечно, — ответила Масако.
Долг есть долг. Йоси еще раз посмотрела на подругу, возможно надеясь, что та откажется от денег, но этого не случилось, и она поднялась.
— Ладно, тогда до вечера.
— До вечера.
Обе так привыкли к ночной смене, что уже плохо представляли, как можно работать днем.
Квартира 412
1
Масако не знала, что ей снилось, да и снилось ли вообще что-нибудь, но проснулась не отдохнувшей и бодрой, как обычно, а с ощущением невесть откуда взявшейся опустошенности и подавленности. Ранний закат, оповещавший о скором приходе зимы, действовал угнетающе. Она лежала в постели, не спеша подниматься, а свет постепенно слабел, в комнате становилось все темнее, тени сгущались, обступая ее, поглощая. В такие моменты ночная смена казалась невыносимой, и многие женщины, будучи не в силах вынести надвигающуюся неизбежность, заканчивали тем, что немножко сходили с ума. И все же к депрессии вела не столько зимняя тьма, сколько постоянное напряжение от противоестественно перевернутой жизни.
А была ли у нее «нормальная» жизнь? Каждое утро начиналось одинаково: встать раньше всех, приготовить завтрак, завернуть каждому ленч. Повесить на просушку выстиранное белье, одеться, отвести Нобуки в сад. И все бегом, второпях, поглядывая на часы — только бы успеть, только бы не опоздать. Работа в офисе, работа дома. У нее никогда не было времени почитать газету, не говоря уже о книге. Она никогда не высыпалась — заботы, заботы, заботы… В редкие выходные — бесконечная стирка и уборка. Такой была «нормальная» жизнь, свободная от одиночества и чувства вины.
Она не испытывала ни малейшего желания возвращаться к той жизни и вовсе не стремилась как-то менять нынешнюю. Если перевернуть согревшийся на солнце камень, под ним обнаружится сырая, стылая земля; вот в эту землю и зарылась Масако. Да, там холодно, да, туда не заглядывает солнце, но для окопавшегося там жучка это знакомый, тихий, уютный мирок.
Масако закрыла глаза. Из-за постоянного недосыпания она не успевала восстановить силы, и тело от годами накапливавшейся в нем усталости становилось все тяжелее и тяжелее. В конце концов сознание отключилось, и она, словно увлекаемая силой гравитации, соскользнула в сон.
Лифт шел вниз. Она стояла в тесной кабине, глядя прямо перед собой на знакомую бледно-зеленую обшивку, испещренную вмятинами от острых углов тележек, которыми в кредитном союзе пользовались для перевозки наличных внутри здания. Масако самой много раз приходилось выгружать из этих тележек увесистые мешочки с монетами. Кабина остановилась на втором этаже, где находился финансовый отдел, место ее прежней работы, Две половинки двери разошлись в стороны, и она выглянула в пустой темный коридор. Все осталось по-прежнему, все было настолько знакомо, что ей ничего не стоило бы найти дорогу с закрытыми глазами, но сейчас делать ей здесь было нечего.
Едва она нажала кнопку, чтобы закрыть двери, как в кабину проскользнул какой-то мужчина. Это был Кэндзи, которого она считала мертвым. Дышать вдруг стало трудно. На нем были серые брюки, белая рубашка и неопределенного цвета галстук — все то, что он носил в тот самый день. Кэндзи вежливо поздоровался с ней и повернулся лицом к двери. Несколько секунд она смотрела на его затылок и шею, покрытую густыми темными волосками, потом в ужасе отпрянула, поймав себя на том, что высматривает на шее оставленные ножом шрамы.
Лифт опускался невероятно медленно, но в конце концов все же достиг первого этажа и остановился. Двери открылись. Кэндзи вышел из кабины и пропал в темноте холла. Масако осталась одна. Чувствуя, как тело покрывается холодным липким потом, она стояла перед дверью и никак не могла решить, последовать ли за ним в непроглядный мрак, или подождать.
Как раз в тот миг, когда Масако, определившись, все же сделала шаг вперед, кто-то прыгнул на нее из тьмы. Прежде чем она успела увернуться или хотя бы отступить, длинные руки обхватили ее сзади и оттащили от выхода. Она хотела крикнуть, но голос застрял в горле. Чужие сильные пальцы сжали шею. Ее словно парализовало страхом. Пот уже не сочился, а струился из пор, словно через них выходили ужас и отчаяние, неудовлетворенность и разочарование. Тиски пальцев давили, ломая волю, желание сопротивляться. Но затем, медленно, тепло его рук, прерывистое дыхание, трогавшее ее шею, начали пробуждать некий глубоко спрятанный импульс: потребность уступить, сдаться, расслабиться и позволить себе умереть. Страх вдруг стал рассеиваться, улетучиваться, а его место заполняло ощущение непередаваемого блаженства. Она вскрикнула от наслаждения.
Открыв глаза, Масако обнаружила, что лежит на кровати лицом вверх. Рука поднялась к груди, туда, где билось сердце. Конечно, ей и раньше снились эротические сны, но никогда прежде удовольствие не было так тесно и так необъяснимо связано со страхом. Какое-то время она лежала неподвижно в темноте, потрясенная сделанным открытием и той сценой, которая скрывалась в глубинах подсознания. Кто был тот мужчина во сне? Все еще чувствуя на себе его длинные сильные руки, Масако попыталась найти ответ. Кэндзи? Нет. Определенно нет. Незнакомец возник будто призрак, манивший ее к ее же страхам. Йосики? Тоже нет. За все годы, что они прожили вместе, он ни разу не поднял на нее руку. Может быть, тот бразилец, Кадзуо? Нет. У него другие руки. Оставалось только предположить, что во сне материализовался тот неизвестный, тот невидимый, кто следил за ней в последнее время. Но тогда почему ее страх так загадочно трансформировался в острое сексуальное наслаждение? Она медленно вздохнула, словно надеясь продлить, сохранить почти забытое ощущение.
Поднявшись, Масако включила лампу, раздвинула шторы и села к туалетному столику. Из зеркала на нее смотрело нахмуренное лицо, кажущееся болезненно-бледным в неживом флуоресцентном свете. Оно изменилось, стало другим после того дня — она знала это. Вертикальные морщины между глаз углубились, взгляд стал жестче, пронзительнее. Наверное, она постарела. Но губы слегка приоткрылись, как будто с них было готово слететь чье-то имя. Что же это было? Что с ней происходит? Масако поднесла руку ко рту, но сияющий в глазах свет спрятать было нельзя.
К реальности ее вернул донесшийся из прихожей шум. Масако посмотрела на стоящие на тумбочке у кровати часы — почти восемь вечера. Она торопливо причесалась, накинула на плечи кардиган и вышла из комнаты. В ванной зажужжала стиральная машина — наверное, вернувшийся с работы Йосики решил постирать свое белье. Он делал это уже несколько последних лет: стирал свою одежду, гладил…
Масако постучала в дверь его комнаты. Ответа не последовало, но она открыла дверь и вошла. Ее муж сидел за столом, спиной к ней, и, судя по наушникам на голове, слушал музыку. Комната вообще была маленькая, но после того, как он перетащил в нее кровать, книжные полки и письменный стол, стала казаться просто крошечной, и Йосики в ней был похож на студента в общежитии. Она дотронулась до его плеча. Он вздрогнул, стащил наушники и, повернувшись, посмотрел на нее.
— Ты не заболела? — спросил Йосики, увидев на Масако пижаму.
— Нет, просто проспала. — Она зябко повела плечами, словно почувствовав пробежавший по комнате сквозняк, и начала застегивать кофту.
— Проспала? Сейчас восемь, — как всегда ровным тоном заметил он и тут же добавил: — Никак не привыкну, что проспать можно вечером. Как-то странно звучит.
Его реплика долетела до нее как будто из другого, дневного мира, отделенного от ее, ночного, пропастью.
— Знаю. — Масако прислонилась к подоконнику. — Звучит действительно странно.
Из лежащих на кровати наушников доносилась классическая музыка, но звуки были слишком слабы, чтобы уловить мелодию.
— Ты перестала готовить, — не глядя на нее, заметил Йосики.
— Да.
— Почему?
— Просто решила больше не готовить.
Масако пожала плечами.
Он не стал требовать от нее объяснения.
— Мне, в общем-то, все равно, но чем ты собираешься обедать?
— Перекушу чем-нибудь, что найду.
— Так что же, теперь каждый должен заботиться о себе сам?
Йосики криво усмехнулся.
— Думаю, что да. — Лучше быть честной и не прятаться за иллюзиями. — Извини, но думаю, у тебя и так есть все, что тебе нужно.
— Мне только непонятно, почему ты перестала готовить, вот и все.
— Наверное, я всего лишь превращаюсь в жука. Хочу, чтобы меня оставили в покое. Хочу свернуться в комочек, спрятаться, зарыться в землю.
— Ну, возможно, в этом нет ничего плохого, если ты и впрямь жук, но…
— Считаешь, что мне лучше оставаться женщиной, чем превратиться в жука?
— Думаю, что да.
— А я думаю, что и тебе было бы лучше превратиться в жука.
— Что ты хочешь этим сказать?
Он озадаченно посмотрел на нее.
— Только то, что в некотором смысле ты уже жук. Ты спрятался в своем собственном крохотном мирке. После работы ты приходишь сюда и не обращаешь на нас никакого внимания, как будто живешь в съемной комнате.
Она обвела рукой тесное помещение.
— Ну, ладно… пусть так… — сказал Йосики, поднимая с кровати наушники.
Разговор свернул на тему, обсуждать которую он всегда избегал.
Масако молча смотрела на мужа. Он тоже изменился с того времени, когда они только познакомились: волосы поредели, поседели, тело как будто усохло, съежилось, и от него постоянно пахло алкоголем. Но еще больше, чем физические перемены, ее поражало доведенное до крайности стремление к тому, что можно было бы назвать личной независимостью, самодостаточностью. Йосики всегда, даже в самом начале, когда они только встретились, ценил свободу выше, чем другие, и хотел жить по им самим установленным правилам. Уже тогда работа отнимала у него много времени, но, сбрасывая ее с плеч, он становился добрым, отзывчивым и благородным человеком. Масако, в ту пору юная и наивная, считала, что ей крупно повезло с мужем, и, принимая его любовь, в свою очередь любила Йосики и доверяла ему.