Тэйер положил руку ему на плечо:
— Никто не может.
— Нет, посмотрите на этих детей! Эти уроды похищали детей! Алиша Дональд, десять лет; Филип Чэпуизет, одиннадцать лет; Карли Марлоу, восемь лет! Этой девочке всего восемь!
Стальными пальцами Тэйер сжал плечо молодого детектива, ожидая, когда Кахилл успокоится. Он не мог это выразить; он просто думал об этих детях, надеясь, что сейчас они в лучшем мире; после такой несправедливости, которая с ними случилась, это был бы наименее мучительный из вариантов. Так Джек обычно справлялся с эмоциями.
Алиша, Филип, Карли и остальные.
17
Когда Карли Марлоу засыпала, ей было только восемь. Когда она проснулась, возраста у нее уже не было. В одну ночь мир полностью изменился, непроницаемый кокон целомудрия превратился в совершенную мерзость. Новая действительность заставила девочку утратить всякий вкус к жизни.
Она открыла для себя существование без надежды, без желания. Расставшись с желаниями, она выиграла немного времени, однако какой ценой! Здесь не было ни дня, ни ночи. Пламя свечи заменяло солнце, а звездами девочке служили влажные капли, сверкавшие на потолке. На этом темном небе, ставшем ее небом.
Истерика, тревога, стискивавшая грудь, остались в прошлом, она больше не могла даже плакать, а для девочки ее возраста не плакать недели, месяцы, сколько еще… невыносимо.
В самом начале был настоящий ужас, такой густой и вязкий, что, казалось, в нем можно задохнуться, он был похож на болото, в которое словно провалилось ее тело. Карли кричала что было сил, звала мать. Когда появился Монстр, она завопила, призывая на помощь отца. Это был действительно монстр — не такой, какими их показывают в фильмах, нет, этот был реальнее и потому страшнее. Ничего человеческого.
Кроме того, здесь была женщина. Как и у Карли, у женщины отняли жизнь, и она находилась тут же, в аду. Карли не знала, что именно та сделала плохого, чтобы попасть в преисподнюю, но ее присутствие здесь было замечательным и прекрасным, и подлинным доказательством этому служили поступки Монстра. Женщина говорила с ней издалека, ее голос вдруг возникал во влажном воздухе каменного помещения. У нее не было лица, только голос, простое эхо. Она утешала девочку, и благодаря ей Карли частенько переставала плакать. Понемногу девочка обнаружила, что слова способны превращаться в ласку, она могла почти чувствовать их прикосновения к своим волосам и даже засыпать в такие мгновения. Когда приходил Монстр, женщина оскорбляла его, кричала, чтобы он оставил Карли в покое.
А потом, однажды, слова утешения закончились.
Женщина исчезла.
Как и все остальное.
Маленькая черноволосая Карли должна была теперь встречаться с ним один на один. Когда она перестала есть, он заставил ее проглотить отвратительный на вкус бульон. Иногда он приносил таз с теплой водой и мыло и приказывал ей мыться. Она не слушалась. Монстр забирал все и уходил, однажды он выплеснул воду ей в лицо, но только однажды.
Приближался конец января, снаружи падал снег, но Карли ничего об этом не знала, здесь не было ни календаря, ни проникающего снаружи света.
Вдруг в коридоре раздался какой-то звук. Лежавшая под тремя одеялами, которые он принес ей, Карли даже не пошевелилась. Уже давно она не реагировала на звуки. Обычно там, снаружи, гудел ветер или подавало голос какое-то животное — конечно же, демон, думала она, — еще один Монстр.
Прошло немного времени, и он впервые ей улыбнулся. Сказал, что скоро все закончится.
Но, лежа в глубине каменного мешка, Карли прекрасно понимала, что это неправда. С тех пор, как она оказалась здесь, она много думала о словах матери, которые та произнесла, когда умер дедушка. Теперь Карли стал понятен их смысл… Она мертва, она в аду, и ад не имеет конца.
Нельзя умереть дважды — это она тоже хорошо знала.
18
Когда Аннабель увидела Бролена, у него на плечах лежал снег, таял в волосах и на бровях. Частный детектив одиноко стоял в холле, несмотря на то что вокруг было множество любопытных. Группа молодых полицейских разговаривала с дежурным офицером, но, явно заинтересованные присутствием Бролена, они держались от него на расстоянии. Казалось, фигура детектива излучает странный магнетизм, при этом она словно сигнализировала окружающим: приближаться не стоит. Талый снег примял его волосы, лишь одна-единственная, похожая на коготь прядь спускалась со лба по щеке. На властном лице Бролена не отражалось ни малейшего намека на волнение, Аннабель нашла его почти устрашающе красивым. Когда он заметил ее, в его взгляде мелькнула искра, потом губы Бролена чуть дрогнули. Аннабель приняла эту дрожь за улыбку, ей захотелось сказать ему что-то очень личное.
— У меня кое-что есть для вас, — произнес Бролен.
— Нашли в церкви?
Он не удивился, что она угадала. Он показал ей кусочек скотча, отлепленного от скамейки в храме Святого Эдварда, и отдал ей пластиковый пакетик.
— Мои поздравления, мы бы обнаружили это только через несколько дней, а время дорого, — поблагодарила его Аннабель. — Могу я предложить вам что-нибудь выпить? Думаю, нам есть, что рассказать друг другу.
Они перешли улицу и вошли к Таннеру; в этот раз их приход не сопровождался молчанием и пристальными взглядами. Аннабель теперь служила для Бролена своеобразным гарантом. Они заказали безалкогольное пиво, и Бролен рассказал, как он нашел улику под скамьей в церкви.
— Вы не заметили, не ремонтировали ли там витражи? — спросила детектива Аннабель.
— Возле тех скамеек, где я нашел это, стоят леса.
Это объясняло присутствие на поверхности открытки стеклянной пыли. Аннабель решила, что пора раскрыть карты: придя к ней, он заслужил ее доверие; женщина рассказала Бролену о результатах проведенного лабораторией ФБР исследования и показала ему их заключение.
— Бролен, есть кое-что еще. — Тревога мелькнула в синих глазах Аннабель, она крепко сжала бокал обеими руками. — Я обязана вам. — Она ждала, что он возразит, хотя бы для вида, но он молчал. — Слушайте, я сейчас вам кое-что расскажу, это свежая информация, но все-таки еще раз договоримся: никакой утечки, я рискую своим местом, о'кей?
Бролен кивнул.
Девочка моя, ты больна, ты думаешь, что знаешь его, но нет же, он тебе неизвестен, до вчерашнего утра ты никогда его не видела.
— Прежде всего, фотографии, найденные нами у Спенсера Линча… Как вы догадываетесь, их больше, чем те восемь, что попали в «Нью-Йорк Пост». На самом деле их шестьдесят семь.
Бролен по-прежнему молчал, однако от услышанного выражение его лица стало иным.
— Мы установили личности половины этих людей, все они исчезли, не оставив никаких следов. Мы думаем, речь идет о подобии оккультной секты, глава которой — некий Боб, хотя последний факт требует тщательной проверки. Совсем недавно мы обнаружили на телах всех жертв татуировки. Мотивы, цели — все это пока нам неизвестно. Мы со вчерашнего вечера обсуждаем имеющуюся информацию, однако, боюсь, ничего нового в голову нам не придет. — Сделав большой глоток пива, она продолжила: — В качестве улики у нас есть текст, подобие псалма или ритуальной молитвы. Мы нашли ее на стене в доме Линча, она написана человеческой кровью. Вот она:«Caliban Dominus noster, In nobis vita, Quia caro in tenebris lucet». Весь текст на латыни.
— Этот Боб выходил с вами на связь? — спросил Бролен, глядя на Аннабель.
Его лицо стало таким жестким, что Аннабель ответила не сразу.
— Нет… ну, в конце концов, у нас есть открытка, написанная им, но на нас он не выходил.
— Позволю себе дать совет: попытайтесь теперь выяснить его настоящее имя, чтобы назвать его журналистам на пресс-конференции. Если бы Боб хотел пообщаться с вами, он бы знал, что сказать. Если он управляет группой людей, готовых подчиняться ему и похищать тех, кого ему заблагорассудится похитить, он, само собой, воспринимает это расследование как оскорбление, как вызов, брошенный ему. В своем мире он бог, никто не может ему противоречить. Подобный поступок, вполне возможно, заставит его совершить какую-нибудь ошибку, например поиграть с вами в кошки-мышки, но в равной степени может и разозлить, и тогда прольется еще больше крови.
Черты его лица смягчились, он вновь принял облик серьезного, задумчивого человека. Поколебавшись, Аннабель спросила:
— Ваш профайлерский прием? Откуда вы можете знать, о чем он думает?
Бролен пропустил мимо ушей иронию и с горечью ответил:
— Я проглотил тонны криминальных дел, несколько сотен, изучал все патологии, мотивы и в конце концов сделал несколько обобщений. Несмотря на то что все дела сами по себе разные, в них всегда присутствуют один-два общих аспекта. Но это никому не нужно, если… если только вы не способны чувствовать убийцу — таким, какой он есть, изучить личное дело преступника и понять, что скрывается за каждым ударом ножа, который он наносит. Бывает, что ошибаешься, но попробовать установить общие закономерности можно. — Помолчав, он добавил: — Я внушаю вам страх, детектив О'Доннел?
— Нет, Господи Боже, конечно нет. Я не знаю всех тоненьких ниточек-мотивов, которыми руководствуется преступник, я закончила лишь полицейскую школу, у нас не было времени изучить сотни дел серийных убийц. Хорошего полицейского от плохого отличает совсем другое — то, что формируется задолго до поступления в школу. Страсть и, надеюсь, талант. Если это в нашем случае справедливо, значит, мы похожи друг на друга. Мы хорошо делаем свое дело, поскольку это живет в нас — этот блуждающий нерв.
Губы Бролена приоткрылись, обнажив белые зубы, — тирада Аннабель позабавила его.
— Полагаю, это на самом деле так. — Он допил пиво, поднялся и взял свою старую кожаную куртку. — Спасибо за откровенность… и за информацию. Я пробуду в Бруклине еще некоторое время и по-прежнему стану держать вас в курсе всех своих находок.
Аннабель не успела задать ни одного вопроса. Она увидела только, как он исчезает за снежной пеленой на 6-й авеню.
Джошуа Бролен вернулся в отель, где его ждал факс из Портленда. Ларри Салиндро блистательно справился с задачей, получив список заключенных, контактировавших со Спенсером Линчем в тюрьме. Бролен ждал, что в списке окажется больше имен, но лишь два человека делили камеру с убийцей. Быть может, власти сочли, что психическое состояние Линча является нестабильным, или просто хотели защитить его — Бролен знал, что ожидает в тюрьме насильников. Один из его сокамерников, Джеймс Хупер, сидел за неоднократные нападения на детей с целью изнасилования. Ему оставалось мотать срок еще пару лет, что делало встречу с ним для Бролена почти невозможной. Другой, некий Лукас Шапиро, вышел в мае 2000-го, отсидев год за грабеж. Но до этого он отбывал наказание за более тяжкое преступление: восемь лет за изнасилование женщины на стоянке у ночного кафе. Лукас Шапиро провел за решеткой три четверти девяностых годов, после чего вернулся в общество. По своей привычке Салиндро добыл о нем все возможные сведения у офицера, который в настоящее время наблюдал за Шапиро. Ныне Лукас трудился на мясном рынке на Манхэттене — закупал говядину оптом и затем продавал ее в розницу; жил он со своей сестрой в Бруклине.
Бролену было известно, что тюрьма — лучшее место для знакомства преступника с себе подобными, настоящее агентство по временному трудоустройству, в активе которого постоянные «удачные» примеры. Спенсер Линч мог именно там повстречать других членов секты. Это могли быть не только его сокамерники, Шапиро и Хупер, но и те, с кем он сталкивался в коридорах, в столовой или во дворе; если это так, клубок почти невозможно распутать.
Итак, Шапиро был зацепкой, которой не следовало пренебрегать. Вряд ли, будучи тем, кто приобщил Линча к убийствам, он все же мог сообщить какие-нибудь важные сведения о молодом преступнике.
Бролен посмотрел на часы, было почти семь вечера. Поздновато для визита, он навестит Шапиро завтра утром на рабочем месте. Детектив почувствовал усталость: весь этот антураж преступления, все это безумие утомило его.
Он закрыл глаза.
Шестьдесят семь человек.
Смерть и страдание бродили рядом.
Он резко встал и прогнал прочь все мрачные мысли. Сейчас у него было только одно-единственное желание: найти многолюдный бар и напиться до состояния, когда мозг перестанет надоедать ему, рисуя болезненные образы; потом он бы сразу заснул, не думая об одиночестве, о смысле жизни, об окружающих и о том, что у них в головах.
Счастливое путешествие — погружение в тишину, навеянную алкоголем.
19
В нескольких сантиметрах от поверхности Ист-Ривер бешено носились порывы ветра; они вихрились и пронизывали воду, подбрасывая ее к небесам. Пелена снега понемногу превратилась в удушливое покрывало, буря словно пыталась выплюнуть всю свою гордость, излить весь свой гнев. Миновала полночь, и город-спрут исчез, не было видно ни единого здания.
Отец Франклин-Льюитт открыл глаза в темноте: комната не могла укрыть от бури, носившейся прямо над башенками церкви. В окно стучался снежный хаос, позвякивая всем великим множеством своих выдохов. Измученный тяжелым сном, священник вернулся в постель, однако снова заснуть не получилось, бессонница грозила продолжиться до самого утра.
Досадуя, он откинул одеяло и встал. Было прохладно, и священник поторопился на ощупь найти свои туфли, затем спустился в кухню. Свет холодильника затанцевал в комнате, словно нимб какого-то святого. Уильям Франклин-Льюитт залпом выпил стакан молока, надеясь, что ночная прогулка по дому поможет ему вновь заснуть.
Он собирался идти наверх, когда его ноги лизнул ледяной язычок. И тут же пропал.
Священник наклонился — сквозняк пробивался из-под двери, ведущей в церковь. Поразмыслив, он решил, что дует из решетки вентиляции в ванной комнате; она всегда была открыта; однако порыв ветра был очень сильным. Кто-то открыл дверь храма.
Нет! Опять! Сегодня ночью все началось снова!
Тело покрылось мурашками, внутри проснулся страх.
Боже мой, нет! Сделай так, чтобы это не повторилось.
Он подошел к слуховому окну на лестнице, ведущей в небольшой чулан, где хранились мусорные корзины. Прямо перед отцом Франклином-Льюиттом, всего в двух метрах, располагалось помещение церкви, и было видно одно из окон.
Среди бури он ясно разглядел, как витраж вдруг шевельнулся.
Пророк Захария, возвещавший появление истинного Царя верхом на осле,[16] задрожал внутри снежного нимба.
«Святая Мария, матерь Божья», — прошептал священник, крестясь.
Прижавшись спиной к стене между двумя лестничными пролетами, приоткрыв рот, отец Франклин-Льюитт понял, что происходит, однако это ничуть его не успокоило. Витраж не шевелился, но вокруг него горели свечи.
Вооружившись остатками смелости, он подошел к двери, ведущей из дома к хорам. Положив ладонь на ручку, он почувствовал, как по щекам, словно слезы, течет пот. Он глубоко вздохнул и толкнул дверь. Дойдя до конца коридора, он медленно отодвинул занавес и вошел в некогда свой мир, где он ощущал гармонию от соединения со Спасителем, пока там не поселился ужас.
Пламя свечей отражалось в стоявшей на алтаре дарохранительнице. Ему показалось, что они движутся, провоцируя его, словно отвратительные суккубы.
Кто-то зажег десятки свечей. Когда он увидел их, его сердце испуганно задрожало. Свечи стояли под витражом с изображением пророка Захарии, и воск стекал прямо на пол.
Хотя… Жемчужные капли были не из воска.
Кровь.
Каждый маленький звук «кап» разносился по всему пространству здания, будто крик, и отец Франклин-Льюитт поднял глаза к витражу.
По лицу пророка струилась кровь.
20
Город проснулся, укутанный белым покрывалом глубиной в тридцать сантиметров. Снег все еще падал, чуть реже, неуверенно, но из-за него небо казалось шевелящимся.
Приходится ждать солнца, ничего не поделаешь: зима есть зима; Аннабель открыла глаза, вздрогнув в оцепенении посреди темной комнаты; ее пробуждение сопровождал хриплый голос Брюса Спрингстина, произнесший «6:10». Она с трудом встала — вчерашнее собрание их команды продолжалось допоздна. Аннабель отдала кусок скотча Тэйеру и все рассказала ему о Бролене. Напарник не возражал, он довольствовался лишь вопросом, уверена ли она в том, что делает. Тэйер особенно боялся утечки информации в прессу через частного детектива. Больше он ничего не добавил.