— Сядь, дорогая, посиди немного. Ты, наверно, устала, — хрипло сказал он. — Сейчас мы пойдем ужинать.
Она села на диван, прижавшись к нему, а он обнял ее за плечи, и оба посмотрели на смуглого черноволосого человека за письменным столом так, как будто и верили и сомневались в нем. Еще не понимая, что произошло, Рокотов почувствовал, что сейчас случится нечто чрезвычайное. Такое ощущение бывало у него в минуты опасности. Напрягшись, он молча ждал.
Герберт с бледным, бесстрастным лицом встал и положил на стол перед Шардоном бумажку, переданную Верой Сергеевной. Одновременно он коснулся плеча гостя и показал, что нужно читать про себя.
— Жена права, мсье Шардон! Сначала нужно накормить гостя, а уж потом вести деловые переговоры: сытый желудок делает человека добрее, — попытался пошутить профессор. — Ужин и отменное вино ждут нас, и хотя вино мне противопоказано, по случаю нашей встречи Вера разрешит мне еще одну рюмочку…
Он еще что-то говорил и говорил, а Леонид, дважды пробежав глазами записку, уже понимал, отчего так словоохотлив стал прежде сдержанный Кинкель, и, выигрывая секунды, чтобы принять правильное решение, тоже включился в их разговор, сознавая, что должен обязательно говорить и говорить самым естественным, непринужденным тоном, будто ровным счетом ничего не случилось. Вот когда сработала его редкая выдержка, благодаря которой Рокотов не раз избегал смерти. Леонид чувствовал себя почти спокойным, только тело стало необычно легким, воздушным, как будто лишилось веса семидесяти пяти килограммов.
— Ужинать так ужинать! — поднимаясь с кресла, весело сказал он. — Могу вам признаться, мадам, я с удовольствием съем все, что вы предложите! Позвольте мне называть вас Верой Сергеевной? Мое имя — Жан.
Все время, пока Леонид читал записку и потом говорил, Герберт и его жена не спускали с него глаз. Последние слова гостя словно оживили их.
— Да, да, мсье Жан, пожалуйста, — с усилием проговорила хозяйка, — можете называть меня по имени и отчеству, мне будет очень приятно. — Вера Сергеевна готова была расплакаться.
Но Леонид энергичным жестом показал, чтобы она взяла себя в руки.
— Кстати, Герберт, чтобы не забыть, — сказал он, — возьмите текст телеграммы для Центра. Тут всего несколько слов. Ришар — это мой псевдоним.
«Лозанна. Центру. Молния, — прочел про себя Кинкель. — Прибыл благополучно. Приступил к выполнению задания. Завтра после поступления свежей информации от источников свяжусь с вами в обычное для Зигфрида время. Ришар».
Одной рукой Герберт все еще крепко обнимал жену за плечи, и Вера Сергеевна невольно, забывшись, тоже прочла написанную по-немецки радиограмму. Хотя Анжелика и была связной в группе, она не имела права читать сообщение Рокотова, но теперь это уже не имело никакого значения, потому что…
Разговаривая о каких-то пустяках с Гербертом, Леонид сжег в пепельнице записку госпожи Кинкель и как ни в чем не бывало отправился следом за хозяйкой вниз, в столовую. На ходу Вера Сергеевна, поймав его руку, порывисто пожала ее, благодарно посмотрев страдающими, наплаканными глазами. Он покивал ей, успокаивая, и сам теперь приложил палец к губам, а жестом дал понять, что нужна бумага, чтобы писать.
Идя к Кинкелям, Рокотов был готов ко всяким неожиданностям, но о таком он и помыслить не мог. Радиоквартира в руках немецких агентов! Они в доме, подслушивают каждое слово, контролируют каждый шаг хозяев виллы, и он, выполняющий задание Центра, угодил в их западню!
«Мсье Шардон, — писала Вера Сергеевна в записке, уничтоженной Леонидом, — ради всего, что для вас свято, умоляю вас, пока вы в нашем доме, ни слова вслух о том, что я вам сейчас сообщу! Поклянитесь в молчании: я страшно боюсь за нашу дочь. Мы попали в руки немецких агентов. Эрику они похитили и грозятся убить ее, если мы откажемся выполнять их приказы. Двое из них находятся в подвале дома, во всех комнатах микрофоны, они подслушивают все разговоры. Поэтому ни слова лишнего, пока вы тут. Известить Центр Герберт не мог — они убили бы нашу девочку: поверьте, эти ужасные люди способны на любое преступление! Что делать, помогите нам! Мы потеряли голову. Я так боюсь за Эрику! Нам так стыдно и больно обманывать вас и Центр! Но что же делать, мсье, что же нам делать?! Подумайте, помогите нам, ведь так продолжаться дальше не может! Мы обещаем помочь всем, что в наших силах, только вырвите нас из этого ужаса! За вами, наверное, уже следят. Они запретили Герберту идти на назначенную вами встречу, приказали сказаться больным, чтобы заставить вас прийти сюда. Простите и поймите нас! Телефонные разговоры тоже контролируются теми, что в подвале, учтите это. Герберту велено сказаться больным, не ходить в университет и вообще не отлучаться из дому».
Записка была написана карандашом, наспех — в порыве решимости, отчаяния, — некоторые слова не закончены.
Леонид не думал о себе. Он давно уже привык не слишком заботиться о собственной жизни… Но это не только полный провал, это гораздо хуже: немцы контролируют всю информацию, получаемую Кинкелями от источников, и принудили Зигфрида к соучастию в обмане Центра. Значит, они ведут радиоигру, именно поэтому Кинкель им необходим, поэтому они выбрали тактику шантажа и запугивания… Однако положение сложное — как быть? Они, конечно, не остановятся перед убийством, и не только Эрики.
В тот момент, когда Герберт положил ему на стол записку жены и Леонид дважды прочел ее, не веря своим глазам, он поразился самоотверженности этой женщины. Отчаянно-смелый поступок Веры Сергеевны смыл прежние сомнения Рокотова — теперь он верил Кинкелям до конца. Они не предатели, они друзья и союзники, оказавшиеся в исключительно тяжелом положении.
Теперь, когда он знал, что случилось, прежние его подозрения либо исчезли, либо подтвердились. Кое в чем Леонид ошибся, но многое, что он приметил, нашло свое объяснение. И странное поведение Кинкелей, и отсутствие в доме их дочери, и яростный лай почему-то посаженного на цепь ньюфаундленда. Теперь Леонид знал, кто фотографировал его из окна виллы и что за провода тянутся в запертый подвал этого дома. Хотя по вине Кинкелей он угодил в капкан, ему не оставалось ничего иного, как простить попавшим в беду товарищам их вынужденную ложь.
Спускаясь по лестнице со второго этажа в столовую, Леонид видел русые локоны идущей впереди Веры Сергеевны и думал о ней со смешанным чувством благодарности, жалости и горечи. Эта на вид мягкая, серьезная дама и ее муж решились на смертельную игру, когда, по сути, осталось мало шансов на выигрыш. Враг пробрался в их дом, крепко держит за горло, но они все-таки решились. Отважные люди! Уже один этот поступок, обязывает Рокотова помочь им. Да, он вступит в вынужденную опасную игру, станет третьим партнером Кинкелей и будет вести ее, пока не найдет способа спасти их. Фонтэн — вне игры, но его помощь нужна еще больше, чем прежде. Центр будет информироваться через Луи.
Сейчас нужно постараться узнать от Кинкелей все о случившемся. А если немцы схватят его здесь? Вряд ли. Это не в их интересах, раз они занялись радиоигрой: его исчезновение встревожит Центр, расстроит их планы. Вероятно, это люди из абвера или СД. Они не станут действовать опрометчиво, а в молчании Кинкелей они уверены.
Глава пятая
За столом все трое старались беседовать так, чтобы спрятанные в комнате «уши» ни по оброненному слову, ни по интонации не могли уловить даже намека об их сговоре. Кинкели давно обнаружили миниатюрные микрофоны и показали Леониду, где они находятся.
И гость, и хозяева вели себя так, как начали прежде, с момента телефонного разговора между профессором Кинкелем и прибывшим в Лозанну представителем Центра. Герберт выпил рюмку коньяка и больше не стал, ссылаясь на недомогание. Он и в самом деле выглядел неважно. Вялый, говорил тихим голосом, умные глаза за стеклами роговых очков смотрели почти безразлично. Вера Сергеевна с трудом проглатывала кусочки сочного, аппетитно поджаренного бифштекса, запивая легким вином, но держалась молодцом. Изображая радушную хозяйку, она поддерживала предлагаемые мсье Шардоном тосты, болтала о всякой всячине, потчевала гостя, прося, чтобы он съел что-нибудь еще, по своему вкусу, из различных закусок, поставленных на стол. Уже не смущаясь, она называла гостя по имени, а он ее — Верой Сергеевной. В ее положении это было очень нелегко, и Рокотов, восхищаясь ее выдержкой, верил, что она справится со своей трудной ролью.
До калитки его проводила Вера Сергеевна. Было около одиннадцати часов. Ночь выдалась звездная, теплая, но хозяйка, выходя из дому, опять набросила на плечи пуховый платок. Рука, которую она подала на прощание, была словно ледяная. Хотя вряд ли их могли подслушать здесь, в саду, Рокотов поостерегся повторять то, о чем уже успел написать ей в доме. Он выразился иносказательно:
— Не печальтесь, дорогая Вера Сергеевна, все будет хорошо. Ваш муж не так уж серьезно болен, а дочка непременно выздоровеет. Непременно!
— Да, да, я верю, — поняв, сказала она. — Я надеюсь, что они оба поправятся… Так мы ждем вас завтра, Жан!
За ужином они успели поговорить, а вернее, написать друг другу многое. Писали поочередно. Карандаш брал тот, кто в данную минуту не принимал участия в беседе.
Чтобы агенты в подвале чего-либо не заподозрили, гость и хозяева изображали, что не уклоняются от самых серьезных тем. Поговорили о конспиративных делах, о болезни Эрики и причине недомогания Герберта, но скупо, в той мере, в какой это вообще приемлемо за столом во время еды.
«Спасибо вам, дорогая Вера Сергеевна, за ваше мужественное признание, — написал Леонид сразу, как сели за стол. — Я понимаю, чего вам это стоило, и искренне вам сочувствую. Еще раз спасибо! Это неоценимая помощь с вашей стороны. Прошу вас, сохраняйте выдержку и спокойствие. В настоящий момент от этого зависит все».
Прочтя это, госпожа Кинкель закрыла лицо ладонями и так сидела неподвижно, стремясь унять слезы. Муж положил ей на плечо руку, сказал как можно спокойней:
— Верочка, а знаешь, что ты забыла? Предложить мсье Шардону варенья, которое ты варила прошлой осенью. Чудесное земляничное варенье — непременно попробуйте, Жан!
Вера Сергеевна отняла от лица руки, глубоко вздохнула, движением головы откинула за плечи рассыпанные локоны.
— Спасибо, дорогой, что напомнил! Я сейчас принесу, вы должны попробовать, Жан, это мое изделие, раз муж его нахваливает.
Потом она держалась замечательно, даже пыталась шутить. Лицо ее было бледно, но совершенно невозмутимо, движения красивых белых рук спокойны. Большие серые глаза смотрели на Леонида доверчиво и серьезно. В течение ужина все трое перебрасывались записочками. Вопрос — ответ, вопрос — ответ.
«Когда все это случилось?» — спрашивал Рокотов.
«29 марта», — отвечала Вера Сергеевна.
«Успели ли вы известить о провале Центр?» — писал он.
«Нет, — взяв у жены карандаш, писал Герберт. — Ночью у меня был сеанс связи, я передал в Центр информацию. После этого, конечно, сжег все записи. А утром, когда Эрика ушла в школу, они ворвались. Дома оставалась Вера. Я был в университете».
«Сколько их всего, по вашему мнению?» — «Мы видели четырех, одна — женщина, несомненно, немка, но, по-видимому, шайка больше». — «В подвале виллы всегда остаются двое? Эти тоже немцы?» — «Да, двое мужчин. Они там дежурят по очереди: один спит, второй бодрствует. Герберт говорит, что эти тоже, безусловно, немцы — очень чистое произношение, хотя один хорошо говорит по-французски». — «Я заметил прошлый раз, когда приходил к вам в одежде электромонтера, что меня фотографировали из окна вашего дома. Это, наверное, один из тех, что в подвале?» — «Да, это тот, что владеет французским. Они фотографируют всех, кто входит в дом».
Из переписки с Кинкелями у Рокотова сложилась вполне ясная картина случившегося и тех драматических обстоятельств, в которых, как в тисках, находились вот уже второй месяц радист разведывательной группы и его связная. Были в этой картине кое-какие белые пятна, не хватало деталей, но главное высветилось совершенно отчетливо. Остальное Леонид надеялся уточнить при следующих свиданиях, а также в ходе будущих событий.
Сам захват радиоквартиры агентурой врага произошел при таких обстоятельствах.
Утром 29 марта профессор Кинкель поехал на своей машине в Лозаннский университет, где он читает лекции по экономике. Девятилетняя Эрика ушла в школу. Вера Сергеевна, как обычно, занималась дома хозяйством: от помощи служанки она давно отказалась из опасений, что та может случайно обнаружить передатчик и донести в полицию. Часов в одиннадцать человек в полицейской форме позвонил у ворот и на вопрос госпожи Кинкель ответил, что ему необходимо переговорить с мадам конфиденциально. В появлении представителя власти не было ничего чрезвычайного: с началом войны полицейский контроль в стране усилился, и ее сотрудники шныряли по всей Лозанне, наведываясь и в этот дачный район. Вера Сергеевна сказала, что мужа нет дома и вряд ли она сможет быть чем-либо полезной господину сержанту, однако полицейский, улыбаясь, возразил: начальство поручило ему побеседовать именно с ней, а не с профессором Кинкелем. Теряясь в догадках, хозяйка провела настойчивого гостя в дом.
Здесь этот человек (он прекрасно говорил по-французски и никаких подозрений не внушал) сразу заявил, что дело, с которым он пришел, касается благополучия семьи госпожи Кинкель, она должна спокойно выслушать то, что ей будет сообщено, отнестись к этому со всей серьезностью и не делать глупостей, иначе будет плохо. Затем сержант велел посадить собаку на цепь в саду и впустить двоих, как он сказал, агентов полиции — они уже дожидаются. Из окна Вера Сергеевна увидела, что возле ворот, на улице, действительно кто-то стоит. Предчувствуя злой умысел, она сказала, что не станет никому открывать калитку и требует, чтобы пришедший сейчас же покинул ее дом, в противном случае она позвонит в полицию. И направилась к телефону. Мнимый полицейский, выхватив револьвер, загородил ей дорогу.
Он закричал, что таким поведением мадам ставит под угрозу жизнь собственной дочери — Эрики, которая находится в их руках; как раз об этом пойдет речь, когда здесь появятся те двое, что ожидают у ворот, а он-де не уполномочен вести разговор. От страха за Эрику голова у Веры Сергеевны пошла кругом. Она бросилась к двери кликнуть огромного пса, которого привязала в саду, но тотчас передумала: верный Джозеф не поможет, если дочь и вправду попала в руки каких-то негодяев. Нужно прежде всего убедиться, не лжет ли этот долговязый тип в очках в золотой оправе, подлым образом проникший в дом. А если он говорит правду? Вере Сергеевне не осталось ничего иного, как выполнить его приказание — открыть калитку тем двоим. Один из них был мужчина с медведеподобной внешностью и неприятным, угрюмым лицом, второй оказалась женщина — рослая крашеная блондинка с пышным бюстом.
От этой женщины, говорившей по-французски с дурным произношением, Вера Сергеевна и узнала, что произошло с ее девочкой и в какую беду попали она сама и Герберт. Крашеная красотка вела себя с хозяйкой дома ласково, пытаясь изобразить сострадание, взывала к ее материнским чувствам. А с напарниками держалась властно, и те слушались ее беспрекословно. Впоследствии Вера Сергеевна убедилась, что белокурая немка действительно является какой-то их начальницей. Называет она себя Магда, но это, безусловно, не настоящее ее имя.
Блондинка со спокойной улыбкой объяснила Вере Сергеевне, что с ней разговаривает сотрудница германской разведки: тем, кого она представляет, доподлинно известно, что мадам Кинкель и ее муж являются русскими агентами, их вилла служит радиоквартирой, отсюда зашифрованные сведения передаются в Москву. Эту информацию получает у известного ей человека мадам Вера, она связная, а радирует, очевидно, ее муж Герберт Кинкель. Мадам может не сомневаться, сведения у них абсолютно точные, даже не стоит искать передатчик, хотя вот, кажется, эти расторопные парни, которые знают свое дело, уже нашли его. (В это время перерывшие все в комнатах агенты извлекли из тайника в кабинете Герберта радиопередатчик, вмонтированный в патефонную коробку, и с издевательскими ухмылками поставили его на стол перед Верой Сергеевной.) «Ну, теперь мадам, вероятно, понимает, что имеет дело с серьезными людьми?» Крашеная блондинка рассмеялась.
Так называемая Магда сообщила, что они знают, с кем встречается для получения разведывательных сведений госпожа Кинкель; немка правильно описала наружность связного, указала часы и места их свиданий и добавила, что этот человек служит в контрразведке. Затем с точностью до минут указала время радиосеансов Герберта, то есть время выхода его в эфир для связи с Центром. Вера Сергеевна ни слова не произнесла в подтверждение, но это, конечно, не могло уже ничего изменить. Налицо был полный провал, и в руках немцев оказалась Эрика.