...Капитан Обухов вернулся вскоре, доложил: исчез радист Соловьев. Реакция генерала Данилевского на это сообщение была соответствующей, а нам пришлось краснеть и потеть.
— Немедленно свяжитесь со всеми частями, оповестите о задержании. Мы вышлем группы разведчиков.
Разведчики тихо, ползком продвигались вдоль передней линии обороны. Затем скатились в балку на нейтральной полосе. Место для перебежчика, знающего местность, самое подходящее — определил командир разведгруппы сержант Иванов. Вдруг он услышал звуки, шум осыпающейся земли. Сверху к ним сползал человек. «Я буду брать», — шепнул он товарищам. Когда перебежчик оказался рядом, он сделал прыжок и придавил его к земле. Но тот сумел извернуться, выхватил из-за пазухи пистолет, приставив дуло к своей груди, выстрелил. Пуля прошла навылет и задела плечо сержанта.
Соловьева доставили в полк мертвым. При нем оказалась пачка немецких марок выпуска 1937 года, пистолет. И больше ничего. Так мы упустили еще один шанс, оборвалась еще одна ниточка.
Наши войска развивали наступление. Войска Первого украинского фронта продвинулись в глубину обороны противника на широком участке. Наш 889-й полк освободил город Владимир-Волынский. Успешные боевые действия полка, также дивизии были отмечены в приказе Верховного Главнокомандующего, дивизию представили к награде...
Мы получили шифровку. Халич Дмитрий Вавилович и Марина — она же Даниленко Анна Васильевна (учительница немецкого языка) перешли линию фронта на участке 862-го полка нашей дивизии. Через нашего агента были задержаны западнее города Львова, переданы в штаб партизанского отряда. Имели задание от националистического центра уничтожать офицерский состав Красной Армии, связи с немецкой агентурой не обнаружены. Дело по их розыску закрыть...
Потапов шел к капитану Обухову. Настроение было неважное. Его хотели отозвать обратно по месту службы — в СМЕРШ фронта, наверное, посчитали, что тут из него толку мало. Едва упросил оставить до конца операции «Сокол». Помог генерал Данилевский, хотя и оборвал его тогда, не дал высказать соображения. Потапов побывал у генерала еще раз, изложил все, что думал. Было совершенно очевидно: Соловьев — пешка в этой игре, исполнитель. Существует матерый агент, возможно, Егоров. Данилевский усомнился, но разрешение на проверку дал, сказал в напутствие:
— Постарайтесь не скомпрометировать, отвечаете персонально...
С таким нелегким грузом на плечах шел Потапов к Обухову. Он почти столкнулся с незнакомым сержантом-артиллеристом.
— Скажи, солдат, где здесь штаб 889-го полка? — спросил сержант. — Мне надо увидеть связиста Соловьева.
— Соловьева? — капитан постарался скрыть удивление. — Я его знаю. Пойдем, провожу.
Потапов привел сержанта к Обухову. Отрекомендовал как знакомого радиста Соловьева. Сержант отдал честь, представился.
— Сержант Майоров. Находился в отпуске после ранения, вернулся в свой 862-й полк для дальнейшего прохождения службы.
Пригласив сержанта сесть, Обухов справился о его самочувствии, спросил:
— Откуда вы знаете Соловьева?
— Мы земляки. Москвичи. Служили рядом.
— Встречались часто?
— Нет. Изредка он приходил ко мне. Я на его службе не бывал.
— Да, так часто случается. Земляки воюют рядом, а на встречи не хватает времени, — посожалел капитан.
Из дальнейшего разговора выяснилось, что сержант Майоров виделся с Соловьевым последний раз месяц назад, в медсанбате. Соловьев, узнав, что земляк едет в отпуск, прислал письмо своей жене, просил передать только лично, в любом другом случае письмо должно быть возвращено. Но по указанному адресу проживала пожилая женщина. Она нелестно отозвалась о жене Соловьева, сказала, что такая-то особа укатила куда-то с неизвестным мужчиной. Поэтому письмо привез обратно.
— Соловьев убит, сержант, — сказал капитан Обухов. — Поэтому письмо оставьте нам. Мы найдем способ переправить его... А разве это письмо принес не сам Соловьев?
— Нет, послал с товарищем, — растерянно проговорил сержант. — Убит? Николай погиб? Когда? Как?
Обухов не ответил — не желал врать, а правду сказать не мог.
— Теперь он уж не узнает об измене жены. Он сильно любил ее, мог не перенести такого вероломства, — заметил Потапов.
— Да, да, — согласился сержант. — Жалко Николая. Письмо я отдам. Зачем теперь его мне таскать. — Он вынул самодельный конверт из солдатской книжки, передал Обухову.
Капитан бегло прочел письмо. Многозначительно взглянул на нас, сказал сержанту:
— На конверте нет адреса. Значит, вы знали, где проживает жена Соловьева?
— Нет. Не совсем. Улицу знал и дом. Квартиру не помнил.
— Вы могли перепутать. Дом, вероятно, большой, вы и попали не в ту квартиру. Из этого может получиться, что мы понапрасну обвинили женщину.
— Квартиру мне сказал товарищ Николая, кто принес письмо. Я ее на всю жизнь запомнил: двадцать пятая. Мне тоже двадцать пять. Так что никак я не мог перепутать.
— Может быть, тот человек, товарищ Соловьева, допустил ошибку? Интересно было бы уточнить это у него. Вы запомнили его?
— Никак нет. Он пришел вечером. Было темно.
— Он что, вызвал вас на улицу через кого-то?
— Меня позвал кто-то из выздоравливающих, сказал — от Николая.
— Жаль, что мы не сможем увидеть этого человека. Может быть, голос запомнился?
— Он говорил шепотом, сказал всего несколько слов.
— Вы вернулись в полк вчера... И сразу пришли сюда, то есть к своему земляку. Это очень хорошо, я приветствую настоящих друзей. Может быть, и тот товарищ придет к вам, поинтересуется женой Соловьева. Скажите, что письмо передали нам, он может к нам обратиться в любое время. — Капитан встал, подал руку сержанту, поблагодарил. — Вы свободны. Я позвоню командиру полка, что вы задержались здесь.
Письмо было короткое, странное.
«Милая Катя! Наконец представилась возможность послать тебе письмо помимо цензуры. Я должен сообщить тебе важные вещи. Я все годы скрывал от тебя правду — и мне оттого мучительно тяжело. Теперь, предвидя неизбежный конец, хочу облегчить свою совесть, только не проклинай меня, моя любимая, милая, дорогая. Я связан с немецкой службой разведки, попал в их сети еще в 1937 году. Тогда у меня не было выбора, я согласился. Перед самым началом войны они нашли меня. Я работаю на них и, сказать честно, нахожу в этом удовлетворение. Потому что, как ты знаешь, на нашей родине я получил незаживающую травму — расстреляли отца. Я боролся, как мог, хотя войну немцы, к нашему несчастью, проиграли. Я предчувствую свою гибель, петля сжимается на моей шее все туже. Единственное спасение — уйти к ним. Я ищу и найду туда путь.
Прощай, милая Катя! Буду жив, найду способ дать знать о себе».
Мы обменялись мнениями. Письмо подложное, почерк явно изменен, и цель его очевидна. На что рассчитывал агент? Первое — письмо может попасть куда следует в медсанбате; второе — его могут обнаружить в пути; третье — оно вернется обратно, поскольку адрес липовый, и попадет к нам, ведь Соловьев погиб. Если бы он был жив? Агент нашел бы способ перехватить сержанта. Но судьба Соловьева была уже тогда решена...
Теперь агент чувствует себя в безопасности. Надо было подыграть ему, провести в каждом подразделении беседы о повышении бдительности, рассказать о письме предателя Соловьева.
Потапов наконец получил возможность провести досмотр личных вещей Егорова. Старшего лейтенанта отослали в штаб армии, ординарец Куликов ушел на хозработы. Доступ в жилье командира взвода связи был открыт. Сознавая всю ответственность взятой на себя задачи, капитан снова прокрутил в уме свои подозрении. Первое — Егоров имеет неограниченные возможности для передачи информации; второе — ночное происшествие с Егоровым, когда ему показалось, что в землянку кто-то входил, а он не мог подняться; третье — о новом командном пункте знал только Егоров; наконец «халатность», как сказал генерал Данилевский, когда радист Соловьев отказался выехать на передовую. Взвесив все, Потапов приступил к досмотру.
Землянка у командира взвода связи была просторной, светлой. Кругом чистота и порядок. Постель аккуратно заправлена. В углу лежал свернутый матрац, на нем — вещевой мешок, это место, как видно, занимал ординарец. Куликов был человеком невзрачным, малорослым, ноги у него были необыкновенно короткие, и ходил он как-то забавно, точно на подставках, оттого остряки прозвали его «Обрубок». Но был на редкость трудолюбив, уважал порядок, выглядел тихим, даже робким. Он вызывал сочувствие, если не жалость, а заподозрить его в каком-либо преступлении было бы великим грехом. Тем не менее в голове капитана роилось нечто подобное...
Он начал досмотр с самодельного чемодана, который стоял возле койки и принадлежал Егорову. Здесь также чувствовалась аккуратность хозяина: перевязанная тесемкой пачка писем, написанных одним почерком — женой, ее фотокарточки, в картонной коробке — все, что необходимо, чтобы заштопать одежду, подшить подворотничок к гимнастерке, пришить пуговицу. Тут же лежали новые погоны — капитанские, Егоров вскоре должен был получить очередное звание. Внимание привлек флакон валерьяны, хранившийся под бельем в углу чемодана. «Разве у Егорова не в порядке сердце? Или принимает, как успокоительное?» — мимолетно подумал Потапов. Он открыл флакон, понюхал — запаха не было. Да и по цвету жидкость не походила на настой валерьянки. Это заинтересовало капитана. Он сходил в медсанбат за флаконом, немного отлил в него подозрительной жидкости...
Сделать анализ «валерьяны» на месте не было возможности. Майор Шамин для этой цели выехал в штаб армии. Через сутки мы получили шифровку: предоставленная для анализа жидкость — проявитель микропленки.
Над Егоровым нависла серьезная угроза. Возникла необходимость повторного, более тщательного досмотра. На этот раз с Потаповым был я. Обнаружить ничего не удалось. Только я заметил, что на некоторых конвертах остались следы почтовых марок, а солдатские письма посылались без марок. Мне было известно, что марки использовались в агентурных связях для передачи информации: на обратную сторону способом микрофотосъемки наносился текст, и письмо благополучно проходило цензуру. Таких конвертов оказалось три. Все от жены.
Вечером у капитана Обухова мы обсуждали результаты досмотра. У всех было какое-то нервное состояние.
— Что же получается?! — воскликнул Обухов. — Он и жену втянул в шпионскую работу? Невероятно! Невообразимо! Чушь собачья... Извините. Порядочный человек, офицер и вдруг!..
— Возможно, кто-то воспользовался ее письмами, — предположил я. Мне тоже не по нутру было все это сознавать.
— Давайте без эмоций, — заключил Потапов. — Факты налицо, мы обязаны принимать меры.
Да, факты. Проявитель, марки. Хотя возникал логичный вопрос: зачем это все Егорову, если в его руках все рации полка? Но Потапов прав: надо принимать меры.
Во-первых, требовалось установить, где находилась дивизия, когда пришли эти письма, то есть в 1942, в начале 1943? Выяснить это не составило труда. Дивизия воевала на территории Брянской и Гомельской областей, происшествий, связанных со шпионской деятельностью, не отмечено. Во-вторых, послали шифровку на предмет проверки поведения жены Егорова, ее связей, знакомств, ее прошлого. Это был самый тяжелый для всех нас пункт: когда СМЕРШ вмешивается в судьбу человека, тем более женщины, жены, матери — это страшный удар. Поэтому мы решили включить просьбу — выполнить необходимое самым деликатным образом...
С предъявлением обвинений Егорову решили не спешить. Взять под контроль переписку стало моей обязанностью, установить наблюдение за жильем — Потапова.
Капитан Потапов уже более часа наблюдал за жилищем Егорова. Самого хозяина там не было, он находился на дежурстве, домовничал ординарец Куликов. А этот человек вызывал все более серьезные подозрения. В последнее время (после Соловьева) он стал интересоваться рацией, и не просто рацией, а новой, еще секретной радиостанцией. Куликова можно было понять: его скоро должны были комиссовать по состоянию здоровья, а жить на гражданке без специальности трудно. Егоров содействовал осуществлению этого желания своего ординарца, поспособствовали и мы — дали «добро» начальнику радиостанции старшине Оглоблину. Естественно, у нас возникло предположение: командир Егоров и ординарец Куликов работают совместно...
Первые дни наблюдения Потапова ничего не дали. Никто не приходил, сам Егоров, если был дома, никуда не отлучался, сидел в землянке и Куликов.
На этот раз было то же самое. Когда стемнело, в жилище зажглась лампа, полоска света прорвалась из дверной щели. Через четверть часа должен был вернуться сам хозяин — он был всегда точен, — может быть, его возвращение даст что-то...
Егоров появился вовремя. Он шагал энергично, уверенно, как человек, которому нечего бояться. Так же размашисто распахнул двери, отчего-то замешкался на пороге, затем шагнул внутрь, а через минуту выскочил, огляделся по сторонам и кинулся к штабу. Он шел так быстро, что Потапов едва поспевал за ним...
Обухов собрался идти отдыхать, когда раздался звонок телефона. Капитан не сразу узнал голос Егорова, командир взвода связи был так перепуган, что даже заикался.
— Совершено нападение. На нас...
— Когда? Где? Кем?
— На землянку и Куликова...
— Живой?..
— Кажется. Без сознания...
Тут же к Обухову зашел Потапов. Вызвали меня...
Ординарец сидел на полу, обхватив голову обеими руками. Кругом валялись вещи, вытряхнутые из чемодана командира взвода и мешка ординарца.
— Ну, как ты, Куликов? — участливо спросил Егоров, склоняясь над ординарцем. — Пришел в себя?
Тот кивнул, ощупывая голову.
— Можешь рассказать, как все случилось? — спросил Обухов.
— Я пришел. Зажег свет, — с трудом, пристанывая, начал Куликов. — Хотел приготовить постель товарищу старшему лейтенанту. Склонился над койкой. А тут меня ударили... Больше ничего не помню.
На голове его вздулась шишка, видимо, от удара тупым предметом.
— Когда это случилось? Время? Примерно, — поинтересовался Обухов.
Куликов обвел нас мученическим взглядом:
— Теперь сколько часов?
— Около одиннадцати.
— Значит, в девять, может, позже...
— Что скажете, капитан? — спросил Егоров, собирая свои вещи. Я помогал ему и заметил, что пузырька с валерьяной нет. Исчез.
— Что у вас было в чемодане, кроме личных вещей? — уточнил я.
— Ничего. Никаких документов здесь не держу, — немного смущенно ответил Егоров. Возможно, он испытывал неловкость за поднятую им панику и свой испуг?
— Все вещи целы? Не пропала ли какая-нибудь мелочь? — снова поинтересовался я. — Проверьте внимательно.
— Да нет. Все цело до иголки.
— Может, чего-нибудь позабыли? — настаивал я. — Вы часто разбираете свой чемодан?
— Нет. Я и не разбираю его. Знаю, где что лежит. Беру нужное даже в потемках. Чего же искал грабитель?
— Ну, может быть, деньги, секретные документы, — пожал плечами я.
— Я же сказал: ни денег, ни документов здесь не держу.
— Откуда же ему знать об этом? — улыбнулся Обухов. — Необходимо составить протокол с указанием всех вещей, до мелочи.
— Зачем же протокол? — удивился Егоров. — Ведь все в целости!
— Таков порядок. И потом — вы могли забыть, и что-то все же потерялось...
Пока составляли протокол и опись, Куликов сидел на своем матраце, куда передвинулся по нашей просьбе, тупо глядел перед собой и не снимал рук с головы. От медсанбата он отказывался, однако капитан Обухов настоял, чтобы он прошел освидетельствование немедленно, как того требует порядок. Куликов, показалось, вздохнул с облегчением.
Потапов расхохотался, когда я ему в нескольких словах передал эту живописную картинку: маскарад!
— Но зачем он устроен, цель? Избавиться от проявителя? Они могли его просто выбросить. Убедить еще раз в своей непричастности к агентуре?
— А не обнаружили ли они ваше посещение? — предположил Обухов.
И такое могло быть. Однако Егоров вел себя в этой ситуаций вполне нормально, естественно. И все равно подозрение с него мы не могли снять, не имели права.