Он сел в кабину и стал прогревать мотор.
— Я искренне полагаю, что гориллы — самые красивые существа на свете, — сказала Тереска, мечтательно глядя в окошко и пытаясь отвести от себя колючие ветки. Она изо всех сил старалась не колотиться позвоночником о борт фургончика.
Не пытаясь вникать в свои переживания и чувства, Шпулька ясно понимала, что ее мнение насчет горилл полностью совпадает с мнением подруги.
— Ага! — горячо поддакнула она. — Мне тоже так кажется… Я чулок порвала!
— И я тоже. Да черт с ними, с чулками! Тут так жестко… у меня теперь синяки точно будут. Тебе не кажется, что тут трясет с нездешней силой?
— Это самая лучшая поездка в моей жизни! — категорически возразила Шпулька. — По-моему, я сижу на какой-то железяке. Не понимаю, как ты можешь настаивать, чтобы парень непременно был красивый, хорошо воспитанный и большой интеллектуал. Зачем тебе это?
— Не знаю. Посмотри, как легко ошибиться в человеке. Внешность ни о чем не говорит.
— Вот именно…
В жутко трясущемся фургончике, посреди веток, палок, сучьев и облепленных торфом корней воцарилось молчание. Варшава и школа были все ближе и ближе, а вместе с ними близился конец мук и терзаний.
Весьма оригинальная наружность человека, который сидел сейчас в кабине и вел машину, пробудила в Тереске множество сомнений. Она теперь осознала, что из-за его необычайного подарка внешность отошла на второй план. Вместе со своей обезьяньей мордой и весьма соответствующим ей туловищем он стал казаться и Тереске, и Шпульке просто красавцем. В то же самое время Аполлон Бельведерский, который категорически отказался бы помочь им в вопросе саженцев и прогнал бы их от ворот своего сада, сделался бы сразу по крайней мере заурядным. Может быть, даже противным. Стало быть, внешний вид — весьма относительная вещь, недостатки характера и ума подавляют внешнюю красоту, особенно тупость, которая всячески затрудняет общение, отнимает у личности все человеческие черты…
В душе Шпульки разливалось блаженство. Кошмарная деятельность, которой она занималась исключительно из солидарности и лояльности, деятельность, которая ее страшила и причиняла столько неприятностей, теперь должна наконец прекратиться. Благодаря этому очаровательному человеку… Ошеломление, вызванное нежданным счастьем, постепенно проходило, уступая место неописуемому облегчению. Она дала себе торжественную клятву больше не участвовать ни в одной общественной работе…
На Окенче Тереска пересела в кабину шофера, потому что водитель остановился и потребовал, чтобы ему показали дорогу. Всю дорогу, до самого школьного двора, он морщил свой обезьяний лоб, шмыгал носом и время от времени сплевывал в открытое окно. Тереска явственно ощущала происходящую в ее душе жестокую борьбу мнений…
— Гориллы гориллами, — сказала она мрачно Шпульке, когда фургончик, выгрузив саженцы, пропал во мраке. — Могу не настаивать, что они прекрасны, но специально я для себя некрасивых ребят выискивать не стану. А ты делай что хочешь.
Шпулька пожала плечами, заботливо заталкивая саженцы в укрытие под ветки.
— Ничего не буду делать, — твердо сказала она. — Прикрой саженцы как следует, потому что, ежели кто-нибудь у нас это украдет, я упаду хладным трупом. И все тут!
* * *
Заходящее осеннее солнце розовым блеском освещало мир и окрашивало теплыми тонами лица, когда радостная сияющая Тереска приближалась к «Орбису» на Братской. Она опаздывала почти на четверть часа, но даже не замечала этого. Прогуливающегося перед «Орбисом» Богуся она увидела издалека и замедлила шаг, потому что от волнения ноги у нее подогнулись и дыхание перехватило. Богусь посмотрел в ее сторону, остановился, и на лице у него появилось выражение живейшего интереса, в котором сквозило еще и восхищение! В этот миг у Терески было ястребиное зрение.
«Я ему нравлюсь, — подумала она в упоении. — Все-таки…»
Богусь уже начинал беситься, потому что ждать девушку, по его мнению, было безграничным позором. Обычно опаздывал он сам, и молодые дамы покорно его ждали. На сей раз он исключительно рано покончил со всеми делами, гораздо раньше, чем сам ожидал, и уже пятнадцать минут прохаживался по улице, не понимая, что, собственно, эта Тереска о себе воображает. Он посмотрел в ту сторону, откуда она должна была показаться, и увидел НЕЧТО.
Впереди Терески шла девушка, какую редко можно встретить в этом мире, полном несовершенства и недостатков. У нее были замечательные длинные черные волосы, светлые глаза, нежное лицо, старательно накрашенное в фиолетовые тона. Одета она была в обтягивающие черные кожаные брюки и такой же жакет, а в руке держала темно-красную розу на километровом стебле. На нее оборачивались все прохожие обоего пола. Богусь одним взглядом окинул девушку и уже не мог от нее оторваться. Идущую за девушкой Тереску он вообще не заметил.
Совсем не сразу радостно улыбающаяся Тереска сообразила, что Богусь смотрит вовсе не на нее, и выражение его лица должно ее не радовать, а настораживать. Только сейчас она заметила девушку, и, хотя видела ее только со спины, странное леденящее чувство мгновенно охватило Тереску. Она замедлила шаг еще больше, и ей стало словно бы нехорошо.
«Холера чертова, — мрачно подумала она, — неужели жизнь должна постоянно ставить мне палки в колеса? Что он такое в ней узрел? Надо бы ее увидеть спереди…»
Превозмогая странный паралич в ногах, Тереска ускорила шаг. Девушка шла медленно, направляясь к «Орбису». Тереска ускорила шаг еще больше, пробежала мимо нее и галопом влетела в «Орбис». Она столкнулась с каким-то мужчиной, который аж крякнул, и немедленно обернулась.
Богусь заметил Тереску только потому, что она побежала. То, что она явно спешила, немного смягчило его гнев. Однако в то же время его рассердило ее появление именно сейчас, потому что, если бы ее не было, он немедленно постарался бы познакомиться с той девушкой. Это была девушка, которую можно встретить раз в тысячу лет, она была его идеалом. Уверенный, что Тереска спешит к нему, Богусь страшно удивился, видя, что она пробежала мимо и направилась в «Орбис». Следом за Тереской туда вошла и та девушка. Не задумываясь, Богусь через вторые двери тоже вошел внутрь.
Тереске девушка показалась искусственной, кукольной, вызывающей и противной, но одновременно она почувствовала укол зависти. Сама себе в сравнении с ней Тереска показалась неухоженной, бесцветной и непривлекательной. В ней заклубились всякие странные чувства, но они сразу же утихли, как только она вспомнила, что Богусь все-таки ждет ее, а не эту вампиршу. Она вышла на улицу.
На улице Богуся не было. Изумленная Тереска стояла перед выходом и оглядывалась по сторонам, не в состоянии понять, как это так получилось, что Богусь минуту назад был тут, ждал ее, а теперь он куда-то пропал. Она неуверенно прошлась туда-сюда несколько шагов и снова остановилась, как громом, пораженная мыслью, что он ее не заметил, не дождался, потерял терпение и пошел прочь. Она застыла на месте и не могла двинуться.
А Богусь в «Орбисе» как раз поверил в Провидение. Девушка покупала в кассе билет именно на тот самый поезд, которым он завтра собирался ехать в Краков. Он поспешно вынул свой билет, который купил полчаса назад.
— Попрошу вас дать этой пани место номер семьдесят три, будьте так добры, — сказал он кассирше, стоя за спиной у девушки. — Надеюсь, оно еще свободно?
У него самого было семьдесят первое место. Покупая билет, он заметил, что семьдесят третье место находится рядышком. От неожиданности девушка воззрилась на него, а в глазах у нее появилась снисходительная насмешка. Однако прежде чем она успела что-то сказать, кассирша подала девушке билет. Богусь поклонился, поблагодарил и ушел.
Тереска все еще стояла на тротуаре, как памятник себе самой. После такого удачного решения вопроса с билетами настроение у Богуся было просто искрометным.
— Куда ты пропала? — воскликнул он за ее спиной. — Сперва ты скандально опаздываешь, а потом пропадаешь с глаз долой! Вхожу внутрь, там тебя тоже нет, как ты это делаешь? У тебя поразительный талант устраивать людям сюрпризы!
Вокруг помертвевшей от огорчения Терески мир снова засиял яркими красками, пропали люди и предметы, остался только Богусь, который смотрел на нее смеющимися глазами. Счастье заполнило ее от пяток до макушки.
— Я вошла только затем, чтобы посмотреть на это фиолетовое привидение. Пропадаешь как раз ты: был тут и вдруг тебя нету.
Богусь как-то странно застыл на месте.
— Какое фиолетовое привидение? — спросил он враждебно.
— Эта девушка в черном костюме…
Такого унижения своего кумира Богусь вынести не мог.
— Очень красивая девушка, — перебил он холодно и безжалостно добавил: — Именно так женщина и должна выглядеть. Я собираюсь за ней поухаживать.
Счастье Терески погасло, как задутая свеча. Остался пепел. «Я помру от этих потрясений», — подумала она с горечью. Потом категорически решила бросить опасную тему.
— Как насчет кино? — спросила она каким-то чужим голосом. — Мы идем?
— Давай быстрее, а то опоздаем на киножурнал. Если бы я знал, что ты такая пунктуальная, условился бы с тобой на полчаса раньше!
Погасшее счастье снова начинало разгораться. Входя в кино, Богусь обнял ее за плечи властным мужественным жестом, от которого ей сразу стало так хорошо! Несомненно, об этой девушке он говорил просто так, для того чтобы ее подразнить… Ведь он с нею, наконец-то он с нею… Правда, не так она представляла себе взаимность чувств; от Богуся веяло странным холодом, но, когда он был под рукой, она могла как-то влиять на него, могла питать надежду, что надо его просто очаровать, показаться ему интересной, продемонстрировать широкий размах своих достоинств…
Фильм занял Тереску так, что она забыла обо всем другом, даже о том, что Богусь сидит с ней рядом, однако, немедленно после того как показалось слово «конец», к ней вернулось чувство реальности, Зажегся свет, а она не знала, как выглядит, наверняка нос лоснился. Она отчаянно пыталась, скосив глаза, увидеть кончик носа. Отблески света, казалось ей, играли на нем и бросались всем в глаза. Стараясь не поворачиваться к Богусю лицом, она вытащила пудреницу и посмотрела в зеркало, пока толпа выходящих толкала ее со всех сторон. Она убедилась, что проклятый нос какой-то красный. Это ее страшно расстроило. Это был не тот уровень красоты и презентабельности, который можно было показать Богусю. Ведь у Богуся свои требования…
Что самое скверное, все темы, на которые она могла бы с ним поговорить, оказывались какими-то мелкими и детскими. Школа, дом, дурацкие саженцы. Богусь жил совершенно иной жизнью, куда более разнообразной, полной, в которой школьные оценки, достижения в общественной работе, семейные и дружеские отношения были всего лишь незначительным фоном. Если бы в ее семье хоть что-то случилось, если бы родители разводились среди скандалов и ссор, если бы тетка Магда убила своего четвертого мужа, если бы в классе появилась проблема наркомании или хотя бы алкоголизма, если бы она планировала какое-нибудь необыкновенное путешествие, если хоть что-нибудь… А тут — ничего. Все будничное, обыденное, обыкновенное…
Богусь выглядел каким-то рассеянным. Он признался ей, что у него проблемы с жильем: ему подвернулся случай снять однокомнатную квартирку, в которой он мог бы жить отдельно, но не может решить, как ему быть. Он еще не знает, удастся ли ему поступить в институт в Варшаве или придется ехать во Вроцлав, а может быть, еще куда-то. Жить с родителями ему уже окончательно надоело и надо на что-то решаться, потому что его приятель едет на два-три года за границу и хотел бы кому-нибудь сдать эту квартирку. Если же Богусю не удастся устроиться в институт в Варшаве, он все равно будет жить отдельно, только в другом городе. Но вот если он через год переведется обратно в Варшаву, то что тогда? Хорошо было бы иметь в запасе эту квартирку, только неизвестно, согласятся ли родители платить за эту квартиру, если в ней никто не будет жить?
— Плати сам, — сказала Тереска, сбитая с толку его взрослостью и самостоятельностью.
— Ну, ты сказала! — удивился Богусь. — А предки на что?
— Не знаю. Наверное, нельзя от них так много требовать.
— Чем больше требуешь, тем больше получаешь. Они же обязаны своего обожаемого единственного сыночка устроить в жизни, как полагается, а? Как ты себе это представляешь? Это их долг, и они хорошо это знают. Проблема в том, что отец платит взносы мне на кооперативную квартиру и может начать кобениться, что не будет платить за две квартиры.
— Может, — согласилась Тереска. — В результате придется тебе подождать кооперативной квартиры.
— Пять лет? И речи быть не может! Я люблю свободу!
Перед внутренним взором Терески возникло туманное видение какой-нибудь маленькой уютной квартирки, где Богусь был бы полноправным хозяином и куда она могла бы приходить к нему в гости. Сердце ее забилось предчувствием неясного счастья. Она не осмелилась намекнуть ему на это ни единым словом. Богусь был занят собой и своими делами и разговаривал с ней так, словно говорил сам с собой. Словно она сама не шла в счет и была только случайным слушателем. Если бы только она могла бы чем-нибудь произвести на него впечатление, чем-нибудь блеснуть! Ничего интересного в голову ей не приходило, в мыслях была полная пустота, а с переполняющим ее счастьем смешивалась странная внутренняя дрожь. Она с усилием старалась не стучать зубами.
— Тебе, случайно, не холодно? — поинтересовался Богусь, который, все это время говоря о своих делах с таким благодарным слушателем, как Тереска, начинал приходить к выводу, что Тереска гораздо умнее и симпатичнее, чем казалось сначала.
— Нет-нет, — нервно ответила Тереска. — То есть да, немножко…
Заботливым жестом Богусь снял пиджак и накинул ей на плечи. Тереска не протестовала. Этот жест, эта нежность, эта мужественная опека… Тереска не возражала бы против этого, даже если бы царила страшная жара. В ней расцветало счастье. Они вышли из автобуса и медленно шли к дому, занятый каждый своими мыслями.
— Пусть будет сердце, — сказала вдруг Тереска. — Ну, в конце концов, мозг. Легкие и желудок — просто гадость, а против двенадцатиперстной кишки я решительно возражаю.
Богусь застыл на месте.
— Что-что? — спросил он обалдело. — Ты что такое несешь?
Тереска очнулась от своих мыслей. В течение последних трех минут мысли ее проделали удивительный путь. Темнота кругом, отсутствие прохожих и позднее время заставили ее вспомнить о том, что на нее могут напасть, а жертву нападения и защитника всегда многое объединяет. Она подумала, что бандиты могли бы ее без труда убить, если бы она возвращалась одна. Она вспомнила, что Богусь собирается поступать в медицинский, и в воображении представила собственное тело на столе в прозекторской, увидела скальпель в его руке, и мысль, что именно он мог бы окаменеть от отчаяния над ее застывшим навеки сердцем, принесла ей какое-то мазохистское удовлетворение. Да, над сердцем, разумеется, но только не над остальным…
Богусь вопросительно смотрел на нее вытаращенными глазами.
— О Господи, — сказала она смущенно. — Мне представилось, что ты производишь вскрытие моего трупа. Этих бандитов милиция пока еще не поймала, и все еще есть шанс, что они меня пристукнут.
— С этим им придется немного подождать, — сказал Богусь и снова двинулся вперед. — У тебя невероятно оригинальные ассоциации. Сейчас еще было бы рановато: прежде чем я начну делать вскрытия, пройдет еще много времени. Ты могла бы протухнуть. Потерпи годика два.
— Меня можно подержать в формалине, — буркнула Тереска. — Ты дзюдо не занимаешься?
— Не знаю, сколько времени можно держать труп в формалине… А что, ты опасаешься нападения?
В тоне Богуся, кроме удивления, прозвучала и нотка беспокойства. Тереска не обратила на это внимания. Среди скачущих перед глазами картин появилась прекрасная сцена нападения. Три бандита в масках, с ножами в зубах, кинутся на нее, а Богусь встанет на ее защиту. А потом, разогнав бандитов, на руках донесет ее бесчувственное тело до калитки… Бандитов должно быть минимум трое, Богусь один, ножа у него нет, во всяком случае, в зубах он его не держит, значит, он должен владеть какими-нибудь действенными методами обороны…