Она села напротив, наклонилась к Гоцману. Ее незднешнее, ночное лицо было совсем рядом. Глаза светились. «Зеленые? - отстраненно подумал Гоцман. - Или?… А от меня еще несет, как от бочки… Ужасно…» Других мыслей не было. Чашка жгла руки. Сердце колотилось странно, но не пугающе.
- Поверьте, Давид Маркович, Фима - абсолютно честный человек. Он говорит, что даже не помнит, как… ну… залезать в чужой карман. И очень не любит вспоминать свое прошлое…
- Д-да… - сдавленно произнес Гоцман и поспешно отхлебнул чаю. Чай был крепкий, как деготь. - Надо было военкому в морду… Простите, лицо начистить надо было.
Она тихонько рассмеялась:
- Так Фима и начистил.
Гоцман поставил чашку на стол. Торопясь, поднялся.
- Может, еще чаю? - растерянно произнесла Нора.
- Нет, нет, спасибо. Дел по гланды.
«Во дурак… "Дел по гланды". Осталось только матюкнуться в ее присутствии. Не, ну дурак…» - Он неуклюже двинулся к выходу, злясь на себя и еще больше злясь оттого, что злится.
- Вы заходите… - Нора со свечой в руке шла следом. - Фима столько о вас рассказывает. А я вас и не знаю совсем…
- Вы извините, шо я вас разбудил…
- Я не спала,- улыбнулась Нора, - читала Бунина… Вы знаете, он же жил здесь, в Одессе. На Херсонской, сорок четыре…
- На Херсонской? - переспросил Гоцман. - Пастера то есть?
- Да, на Пастера… И женился он в Одессе в первый раз…
- Кто?…
- Бунин… Может, что-нибудь передать от вас Фиме?
- Шо у вас прекрасные глаза, - попробовал усмехнуться Гоцман.
Она улыбнулась в ответ - спокойно, без всякого кокетства, и он смутился еще больше. Торопливо вынул из кармана фонарик - тут, пожалуй, шею свернешь в темноте, на лестнице этой…
И услышал гулкий, быстрый топот ног по ступеням. Наверх. Несколько человек.
Он успел оттеснить Нору, выхватил пистолет, прикрылся дверью… Руки сами проделали все, что нужно, мгновенно и бесшумно. Реакция, отточенная еще довоенными годами и отшлифованная до совершенства войной.
- Убрать фонарь! Осветить себя! - рявкнул снаружи задыхающийся от бега голос.
- Леша? - удивился Гоцман, опуская ТТ. - Ты чего тут?
- Беда, Давид Маркович, - выдохнул Якименко, вваливаясь в квартиру. - Фиму убили.
За спиной Гоцмана приглушенно вскрикнула Нора.
Он не очень понимал, где он и что происходит. Светила луна. Потом, кажется, сверкала молния. Это была фотовспышка. Она выхватывала из тьмы тело Фимы. И снова все проваливалось во тьму, пронизанную звездами одесского неба. Когда-то - или совсем недавно, несколько часов назад, - в это небо они смотрели вдвоем… И пели песни. И сидели рядом за праздничным столом…
Взвизгнули тормоза, из машины вышли Тишак, Довжик и Арсенин. Гоцман с удивлением услышал собственный властный голос:
- Не топтать! Арсенин - к телу, а вы - в дом, помогайте там…
Еще одна фотовспышка…
- …Семечки, карандаш, паспорт, два рубля мелочью, - всплыл голос эксперта Черноуцану. - Я приобщаю к делу?
И снова Гоцман подивился своему голосу, разумному, по делу:
- Приобщайте…
…И снова фотовспышка.
- Проникающее ножевое ранение в сердце, - тихо произнес Арсенин. - С поворотом. Удар был сильный…
- Потом, Андрей Викторович…
Из дома появился растерянный, заспанный Родя в сопровождении Якименко. Он показывал куда-то рукой, наверно, рассказывал, как обнаружил труп…
Лязгнуло железо. Это закрыли за Фимой дверцу медицинского фургона.
Перед столом Гоцмана, понурив голову, сидел Родя. За своим столом приютился Якименко, с тревогой всматривавшийся в почерневшего от горя Давида.
- Дальше…
- Дальше он не поверил, буцнул меня в челюсть, - всхлипнул Родя. - Я снова объясняю, как глухому: «Фима, если б это был партбилет или червонец, так было б за шо думать! А это же бумажка с кое-как печатью! То мог бы сколапуцать даже каждый пионер, своими сопливыми руками!»
- И где эта накладная? - перебил Гоцман.
- Не знаю, - покачал головой Родя. - Он забрал с собой… Не видел.
- Дальше…
Гоцман пошарил взглядом по столу, разминая в пальцах папиросу. И тут же забыл, что ищет. Якименко, привстав, молча положил перед ним спички, Гоцман машинально кивнул, взял коробок и забыл - зачем…
- …Я вышел где-то через час, - сверлил мозг плаксивый непроспанный голос Роди. - Собрался до ветру. Подошел к забору… Шо-то вроде как лежит… Я подошел, толкнул, смотрю - Фима!… Взялся за него - на руке липко… Так я развернулся и сюдой, до вас… Сказал дежурному…
Помолчав, Гоцман выдвинул ящик стола, выбросил на стол несколько смятых синих купюр по десять червонцев каждая. Изображенный на деньгах Ленин в овальной рамочке глянул на Родю насмешливо и презрительно.
- А это кто рисовал? Тоже не ты?
- Давид Маркович… - укоризненно протянул Родя. - Я же так посочувствовал вашему горю… А тут какие-то триста карбованцев…
- Я ищу причину, - разлепил губы Гоцман. Родя вскинул руки к потолку: а я знаю?…
Гоцман смел фальшивые деньги в ящик. Снова наткнулся пальцами на спичечный коробок. Машинально задымил, положив на стол рядом с собой карманную закрывашку.
- За шо еще говорили с Фимой?
- За карточки эти… - Родя, поколебавшись, со вздохом достал из кармана измятые продуктовые карточки, выложил на стол. - Он просил склеить. Сказал: «Сделай, Родя, это для друга». А я шо? Склеить - так склеил…
Мертвеющими пальцами Гоцман взял карточки, карточки Марка. Сжал зубы. В глазах все плыло, двоилось. Он закусил до боли губу.
- Конвойный! - не своим голосом гаркнул Якименко, вскакивая. - Выводи!…
Влетел милиционер, схватил Родю за шиворот и, испуганно оглядываясь на задыхающегося Гоцмана, выволок в коридор. Якименко, опрокинув стул, кинулся к графину, плеснул воды в стакан.
- Уйди-и-и… - из последних сил выдавил из себя Гоцман, зажимая руками рот.
- Ушел! Уже ушел, Давид Маркович…
Бледный, в испарине, капитан Леха Якименко выскочил в коридор, захлопывая дверью рвущийся наружу беспомощно-звериный вой…
Глава седьмая
В подворотне, подпирая стену, с рассеянной улыбкой на лице стоял Чекан. Покуривал, щурясь на противоположную сторону улицы. Точнее, на дверь сберкассы, возле которой только что появился преисполненный важности милиционер в белой гимнастерке. Его ладонь лежала на кобуре нагана.
- Мент подошел, - еле слышно обронил Толя Живчик. Он свернул в подворотню с улицы и наклонился к Чекану прикурить. - Кобура не пустая. Сейчас подъедут.
- Уже подъехали, - ухмыльнулся тот. Живчик обернулся.
Скрипнули тормоза. Напротив сберкассы замер «Виллис» под тентом. Из него выпрыгнули двое работников инкассаторской службы Министерства финансов, вооруженных автоматами. Козырнув милиционеру, быстро вошли внутрь. Джип стоял с работающим мотором, водитель, держа наготове пистолет, внимательно оглядывал улицу. Щуплый носатый парень, разболтанной походочкой миновав «Виллис», окинул машину равнодушным взглядом и пренебрежительно сплюнул себе под ноги. Шофер выразительно мотнул головой - вали, мол, отсюда, нечего глядеть.
- Ну и шо мы вылезли на улицу? - тихо бубнил Живчик, мусоля папиросу. - Посидели бы еще пару дней на хате…
- Я без дела скучаю, - скупо обронил Чекан, не сводя глаз с «Виллиса».
Инкассаторы вышли из магазина, быстро перепрыгнули через низкий борт машины, и джип резко взял с места. Милиционер, козырнув вслед, неспешно отправился на угол.
- Двадцать пять секунд, - еле слышно произнес Чекан, бросив взгляд на часы. - Неплохо работают.
- Угу, - согласился Живчик. - Два ППШ, водитель не дурак с волыной и мент еще.
- Ида так и говорила…
Оба одновременно бросили папиросы и двинулись из подворотни на улицу. Щуплый носатый парень, поравнявшись с ними, убедительно запнулся носком разбитого ботинка о бровку и налетел на Чекана, как бы случайно соприкоснувшись пальцами с его карманом.
- Ой, звиняйте…
В следующий момент парень взвыл благим матом на всю улицу. Чекан неуловимым движением перехватил его руку, сжав пальцы, словно стальными тисками.
- Дядька, не надо! - выл носатый. - Я штаны, перепутал!!! Ой-е-ей-ей…
Вой оборвался так же резко, как и начался - Чекан закрыл пареньку рот ладонью, втолкнул в подворотню и двумя точными ударами уложил на землю. Живчик от души добавил носком сапога…
- От босота глазастая… - проскулил щуплый паренек, малость оклемавшись. - Чего тогда карманы оттопыривал, как фраер?!
Утерев кровь, он поднялся и, убедившись, что его противников на улице нет, засеменил куда-то своей разболтанной походочкой…
…На ступеньках у центрального входа в Одесский художественный музей, в тени его знаменитого портика, строительство которого началось еще во время пребывания в Одессе Пушкина, расположились на корточках четверо блатных. Они молча смолили папироски, провожая немногочисленных прохожих ленивыми взглядами.
В перспективе улицы Короленко показался нещадно пыливший серый «Опель-Адмирал». У входа в музей машина притормозила. Трое блатных быстро встали и, по-прежнему попыхивая папиросками, завели разговор, поглядывая по сторонам. А самый молодой - щуплый носатый парень с подбитым глазом, он же щипач со стажем по кличке Лепа, - танцующей походкой направился к Гоцману.
- И здрасте, Давид Маркович! - осклабился Лепа, косясь на машину. - Нету вас цигарки?… Замечательный день, и вы решили проехаться по Софиевской?… А шо у вас такой вид, прямо скажем, совсем не пригожий?…
Гоцман, обернувшись, раздраженно махнул Ваське Соболю - отъезжай!… «Опель» медленно отчалил от тротуара. А Лепа, продолжая радостно скалиться, отскочил в сторонку, открывая Гоцману проход в арку. Когда Давид проходил мимо, Лепа быстрым, порхающим движением поводил руками над его пиджаком.
Арка вроде была как арка - с табличкой «В этом дворе туалета нет», с пацанами, играющими в пристенок, с обыкновенным на вид пьяненьким мужичком, строгавшим что-то ножичком, сидя на деревянном ящике. Только пацаны, завидя Гоцмана, сразу посмурнели, да и мужичок смотрел на него без всякой симпатии, со вполне трезвым и очень недобрым огоньком в глазах.
…Хороший стол был накрыт у блатных авторитетов, богатый стол. Это Гоцман понял сразу. В момент оценил и накрахмаленную скатерку, и марки напитков, стоявших на столе, и добротно сготовленную еду. На развороте в «Книге о вкусной и здоровой пище» стол бы этот печатать, на зависть и восхищение рядовых советских граждан… И часовых стояло кругом немало, чтобы не мешали серьезным едокам переваривать пищу. Шестерок десять, не меньше. Даже на дереве грушей висел кадр, зорко оглядывая округу… И все это буквально на задах художественного музея, помнившего Пушкина. Это развеселило Гоцмана. На секунду, не больше, но развеселило.
Шесть человек сидело вокруг стола. Седьмой стул был свободен. На него Гоцман и сел. Внимательно посмотрел в глаза каждому. Пировавшие были ему хорошо знакомы.
Худенький, с высокомерным лицом Писка демонстративно отвернулся. У него с Гоцманом были счеты еще с далекого тридцать восьмого года.
Мосластый вор по кличке Федя Жердь обстоятельно закусывал, не обращая внимания на чужака. Знай себе наворачивал вареную картошечку из большой миски, не забывая подливочки мясной добавлять. Да луком еще зеленым хрустел. Одесские домохозяйки могли себе такое позволить только по очень большим праздникам, да и то после нескольких дней беготни по рынкам.
Рыхлый и громоздкий, как тесто, в расстегнутой на груди белой рубахе, авторитет с многозначительной кличкой Мужик Дерьмо в упор, без стеснения, разглядывал Гоцмана, словно изучал, насколько тот сдал со времени последней встречи. В белесых глазах Мужика при всем желании ничего прочесть было нельзя. Отвечая Мужику таким же нестеснительным взглядом, Давид с усмешкой изучил вытатуированный на его волосатой груди собор. Очень большой был собор, с несколькими приделами, с одиннадцатью куполами. Каждый купол - год на зоне… Чуть ниже собора парил орел с чемоданом в когтях. На чемодане была надпись «Тайшет - Одесса».
Вертлявый, смешливый Мадамский Пальчик делал вид, что целиком поглощен выбором напитка. Задумчиво растопырив в воздухе большой и указательный пальцы, между которыми виднелась наколка ЛТВ («Люби, товарищ, волю»), он водил ими от бутылки шампанского к бутылке грузинского «Твиши» и обратно. Наконец остановил выбор на шампанском одесского винзавода № 1 и, одним махом осушив стакан, звучно икнул с удовлетворенным видом.
Особняком, перед скромной тарелочкой с горсткой квашеной капусты, сидел дядя Ешта. С холодными умными глазами, грустными, много повидавшими. Седой. И тоже молчал. Хоть и был с незапамятных пор соседом Гоцмана по двору…
И только жестковатый, словно из камня вытесанный Капитан, одетый в белую майку-сетку, отчего были видны вытатуированные у него на плечах эполеты с буквой N. с вежливой улыбкой приподнял запотевший графинчик:
- Не желаете ли водки, гражданин начальник? За амнистию от седьмого-восьмого 3, благодаря которой мы имеем достойное счастье вас видеть?… Тем более шо скоро как год мы все на свободе, а сами знаете, шо вор в законе на свободе больше года - то ж ненормально…
Гоцман ничего не ответил, ни словом, ни взглядом. Сидел себе, наслаждался летней природой и соседством с художественным музеем.
Из-за плеча к нему склонился бандит Иона, глава охраны авторитетов:
- Давид Маркович, люди хотели бы убедиться, шо вы не при оружии. Чисто формальный шмонец… Вы привстаньте, я прошу прощения.
Гоцман и тут не занервничал. Спокойно достал из внутреннего кармана пиджака пачку папирос и коробок спичек.
- Давид Ма-аркович… - неуверенно проблеял Иона.
- Слышь, Иона, - вежливо встрял подоспевший Лепа, - мы тут вже пообтерли Давида Марковича… Чистый он.
- Антона тебе на затылок - пообтерли, - не оборачиваясь, заметил Гоцман.
Он неторопливо извлек из штанины ТТ, положил на столик. Так же обстоятельно задымил, спичку аккуратно сунул «за спинку» коробка.
Лепа изумленно захлопал глазами. Иона, обескураженно крякнув, потянулся было за пистолетом. Но Гоцман с грохотом обрушил на стол ладонь с коробком. И рука Ионы, повисев в воздухе, вернулась на место…
Затянувшуюся паузу прервал дядя Ешта:
- Здравствуй, Давид Маркович.
- И тебе здравствуй, дядя Ешта, - коротко ответил Гоцман.
- Ну так шо вы, начальник, хотели? - неожиданно вскинулся из-за стола Писка. - У мене лично нету времени, шобы сидеть здесь целый день для помолчать… Но из уважения к дяде Еште я готов послушать за вашу просьбу. Он сказал, и мы все, такие занятые, сидим здесь по жаре.
- И какие предлагаются условия? - протяжно добавил Мужик Дерьмо.
- А шо условия? - истребляя картошечку, встрял Федя Жердь. - Пусть просьбу скажет… А мы подумаем.
Гоцман задумчиво выпустил большой синий клуб дыма. Проследил, как дымное облачко улетело в сторону Большого Фонтана. И аккуратно стряхнул в никелированную закрывашку упавший на крахмальную скатерть пепел.
- Просьбы не имею, - произнес он наконец. - Имею разговор до вас. Есть уши - слушайте… Нет - встретимся на допросе.
Стол загомонил. Жердь от возмущения подавился картошкой, Писка поставил наполненную стопку, Мужик Дерьмо угрожающе засопел, барабаня по скатерти толстыми, как сардельки, пальцами. И оборвал этот гвалт дядя Ешта тихо, но очень решительно;
- Предлагаю - ша…
Затихли. Дядя Ешта скорбно покивал:
- Мы знаем о твоем горе, Давид. Фима был беззлобный человек…
- Сочувствия не надо, - жестко перебил Гоцман. - Мне нужен тот, кто это сделал. Живой, здоровый и сидящий прямо на табуретке.
Гвалт поднялся снова. Зазвенели брошенные на скатерть вилки. Рука Мужика Дерьмо угрожающе стиснула рукоятку ножа.