Дил продолжал свой скорбный рассказ. О том, как он безуспешно звонил жене из Лас-Вегаса. О том, как впоследствии обнаружил у нее счета из отеля, который она посещала каждую среду. О том, как, подкараулив жену в вестибюле отеля, застукал ее в тот момент, когда она снимала номер на пару со своим тренером по теннису. Все та же старая калифорнийская история! Барри слышал ее не один десяток раз. Неужели эти люди не понимают, что живут по одному и тому же клише? Оскорбленный муж застает свою благоверную в объятиях тренера по теннису. Такой штамп не годится даже для «Отчаянных домохозяек»!
Барри окончательно перестал слушать клиента. Нынче утром в его голове вертелось слишком много мыслей. Он фактически проиграл дело Киркоривич, и об этом уже гудел весь город. И только потому, что анализ ДНК показал: миллиардер не является отцом ребенка! Поэтому суд не удовлетворил требования Барри о выплате компенсации его клиентке, хотя он снизил их до более чем скромных 1,4 миллиона долларов. Судья согласился только на четверть этой суммы. Все адвокаты в городе злорадствовали, поскольку все они втайне завидовали Барри Шиндлеру.
Он слышал, что «Лос-Анджелес мэгэзин» уже готовит большую статью, посвященную этому процессу, причем сам Барри будет выглядеть в ней не лучшим образом. Однако заботило его не это. Барри знал: чем более беспринципной и безжалостной сволочью живописуют его журналисты, тем больше у него становится клиентов. Потому что, когда дело доходит до бракоразводного процесса, людям нужна именно безжалостная сволочь. К такому адвокату они выстраиваются в очередь. А можно ли представить себе более безжалостного, беспринципного, жадного до халявной рекламы, умелого в самовозвеличивании, не гнушающегося никакими средствами, ни перед чем не останавливающегося сукина сына — адвоката по бракоразводным делам — во всей Южной Калифорнии, чем Барри Шиндлер? Нет. И он этим гордился!
Но не это заботило его. Его не волновал даже дом, который он строил в Монтане для Дениз и двух ее мерзких детишек. Его не волновал ремонт, который она затеяла в их доме в Холмби-Хиллз, хотя одна только кухня обошлась уже в пятьдесят тысяч баксов, а Дениз продолжала вносить в проект все новые и новые изменения. В том, что касается ремонта, Дениз была настоящей маньячкой. Больная женщина.
Нет, нет и нет! Барри Шиндлера беспокоила только одна вещь — аренда. Он арендовал целый этаж офисного здания на углу улиц Уилшир и Дохени-драйв, в котором располагалась его контора с двадцатью тремя сотрудниками. Каждый из них, по мнению Барри, как юрист и гроша ломаного не стоил, но их вид — сидящих за письменными столами или деловито снующих с бумагами в руках — производил впечатление на клиентов. Кроме того, они могли выполнять всякие незначительные технические поручения: снимать показания, составлять и рассылать запросы, подшивать папки, наконец. Иными словами, делать то, чем не хотелось заниматься самому Барри.
Он знал: судопроизводство — это война на истощение, особенно в таких делах, какими занимался он. Главное здесь — назначить клиенту как можно более высокий гонорар, а потом любыми способами тянуть время. До тех пор, пока ответчику не осточертеют непрекращающиеся проволочки, переносы слушаний, вызовы новых и новых свидетелей и, разумеется, изо дня в день растущие расходы. Рано или поздно от этого уставали даже самые богатые.
Именно такая тактика позволяла Барри зарабатывать больше любого другого из его коллег.
Мужья, в основном, были люди рациональные и здравомыслящие. Они хотели жить собственной жизнью: купить новый дом, завести классную девчонку и трахать ее в свое удовольствие. Они хотели, чтобы все проблемы, связанные с разводом, были урегулированы как можно быстрее. А вот для жен главным было отомстить. Поэтому Барри делал все для того, чтобы процесс тянулся как можно дольше — год за годом, до тех пор, пока доведенный до отчаяния муж не выкинет белый флаг. В конечном итоге мужья всегда капитулировали. Люди говорили, что подобная тактика заставляет страдать детей. В таком случае пошли на хрен эти дети! Если бы клиентам не было на них наплевать, они, для начала не стали бы разводиться. Они бы продолжали жить вместе и мучиться, как все остальные, поскольку…
В этот момент какие-то слова зануды-посетителя привлекли его внимание.
— Прошу прощения! — Барри Шиндлер выпрямился в кресле. — Я не расслышал вашу последнюю фразу. Не могли бы вы повторить?
— Я сказал, что хочу, чтобы мою жену проверили.
— Могу вас заверить: в соответствии с существующей в подобных делах практикой ваша супруга будет проверена самым тщательным образом. И, разумеется, я установлю за ней слежку, чтобы знать о ней все: сколько она пьет, употребляет ли наркотики, где и с кем проводит время, оставаясь на ночь вне дома, имеет ли лесбийские наклонности и все такое. Это — стандартная процедура.
— Нет, нет, — воздел руку Дил, — я имею в виду генетическую проверку.
— Проверку на что?
— На все.
— Ага, ага… — с умным видом покивал Барри, ни черта не понимая. О чем болтает этот поц? Генетическая экспертиза в бракоразводном процессе? Опустив взгляд, он посмотрел на визитную карточку клиента, лежавшую на столе.
РИЧАРД «РИК» ДИЛ ДОКТОР НАУК
Барри скорчил несчастную физиономию. Только полные кретины пишут на визитках свои клички! На карточке также значилось, что он — генеральный директор «Биоген рисерч инкорпорейтед», какой-то компании из Вествью-Виллидж.
— Попробую пояснить, — продолжал Дил. — К примеру, я почти уверен, что у моей жены имеется генетическая предрасположенность к маниакально-депрессивному психозу. Временами она ведет себя очень странно, даже эксцентрично. Возможно, у нее есть патогенная мутация в одном из генов, обусловливающих развитие болезни Альцгеймера. Если так, то проверка сможет выявить ранние признаки этого страшного недуга.
— Прелестно! Просто прелестно! — Барри уже с энтузиазмом кивал головой, наслаждаясь каждым словом клиента. Перед ним открывались совершенно новые, неосвоенные территории для судебных препирательств. Лучшего подарка для себя не смог бы придумать даже он сам. Добиваться проведения генетической экспертизы, чтобы выяснить, есть ли у бабы ранние признаки болезни Альцгеймера… Да кого, твою мать, колышет, есть они у нее или нет! Что бы ни показали исследования, их результаты будут оспорены. Прелестно, просто прелестно! Вызов экспертов, битва научных степеней, затягивание процесса! Чем дольше длится процесс, тем выше гонорар — вот что было самым соблазнительным. Ведь это будет не процесс! Это будет настоящее Эльдорадо, мать твою!
Но самое прекрасное, сообразил Барри, заключалось в том, что генетическая экспертиза может превратиться в обычную практику для всех бракоразводных процессов. Шиндлер станет пионером, первопроходцем! Средства массовой информации обеспечат ему такую рекламу, какую не купишь и за миллиард!
— Продолжайте, пожалуйста, мистер Дил! — проговорил он, подавшись всем телом вперед, подобно голодному крокодилу.
— Ее нужно проверить на предмет генетической предрасположенности к диабету, к раку груди в результате мутаций генов BRCA и на все остальное. А еще, — не умолкал Дил, — у моей жены может присутствовать предрасположенность к болезни Хантингтона — наследственному заболеванию центральной нервной системы, которая выражается в фатальной дегенерации нервной системы. Мозг больного медленно разрушается, начинаются проблемы с вестибулярным аппаратом и неконтролируемые движения. В дальнейшем человек может потерять способность говорить и передвигаться. Болезнью Хантингтона страдал ее дед, так что этот недуг мог передаться и ей. Ее родители еще молоды, а болезнь обнаруживает себя только в пожилом возрасте. То есть, вполне возможно, что моя жена носит в себе ген Хантингтона, что, по сути, является смертным приговором.
— Ага, понятно, — снова закивал головой Барри. — Это будет означать, что она неспособна осуществлять опеку над детьми.
— Совершенно верно.
— Странно, что она сама не решила пройти такое исследование раньше.
— Она боится. Шансы на то, что в ее организме может обнаружиться этот ген, составляют пятьдесят на пятьдесят. Если он есть, она со временем впадет в слабоумие и умрет, превратившись в овощ. Но пока ей всего двадцать восемь, а болезнь может не давать о себе знать еще лет двадцать. Так что, если она узнает об этом сейчас, это… Это напрочь отравит остаток ее жизни.
— Но может случиться и обратное. Она испытает огромное облегчение, если выяснится, что у нее такого гена нет.
— Она не захочет рисковать и не согласится на обследование.
— Вам не приходит в голову, каким еще тестам ее можно было бы подвергнуть?
— Да каким угодно, черт побери! То, о чем я упомянул, это только начало. Я хочу, чтобы экспертиза была проведена по полной программе, а на сегодняшний день существует тысяча двести генных тестов.
Тысяча двести! Шиндлер облизал губы. Потрясающе! Почему ему стало известно об этом только сейчас? Он прочистил горло.
— Но отдаете ли вы себе отчет в том, что, если вы пойдете на это, ваша жена потребует, чтобы и вы также подверглись всем этим исследованиям?
— Без проблем! — легко ответил Дил.
— Вы уже Проходили подобные тесты?
— Нет. Но я знаю, как подтасовать их результаты. Барри Шиндлер откинулся на спинку кресла. Прелестно!
ГЛАВА 004
Укрытая под непроницаемым сводом листвы, почва джунглей была темна и молчалива. Даже малейший ветерок не мог пробиться сквозь густые заросли. Хагар вытер пот со лба, оглянулся на остальных и двинулся дальше. Экспедиция углублялась в джунгли Центральной Суматры. Никто не разговаривал, и это нравилось Хагару.
Вот они дошли до реки. У берега было привязано выдолбленное из ствола дерева каноэ, а через реку — на уровне плеч — тянулась веревка. Двумя группами они перебрались на противоположный берег. Хагар, стоя в каноэ, в два приема переправил их на ту сторону, перебирая, как завзятый паромщик, руками веревку. Сначала — первую группу, а потом — вторую. Все происходило в тишине, нарушаемой лишь далекими криками птицы-носорога.
Оказавшись на другом берегу, они двинулись дальше. Тропинка сужалась, на ней все чаще встречались лужи жидкой грязи. Очень скоро они осточертели путешественникам. Наконец один из них не выдержал:
— Долго еще это будет продолжаться?
Это был ребенок, худой американский подросток с оспинами на лице. Он смотрел на свою мать — необъятных размеров матрону в шляпке из страусовых перьев.
— Мы уже пришли? — ныл он.
Хагар приложил пальцы к губам ребенка.
— Тише!
— У меня ножки болят!
Остальные туристы, напоминавшие связку разноцветных воздушных шариков, столпились вокруг них.
— Не шуми, — прошептал Хагар, — а то не увидишь их.
— Я их и так не вижу!
Мальчик надул губы, но, как только группа тронулась в путь, он немедленно присоединился к остальным. Сегодня группа состояла преимущественно из американцев, и они были далеко не самыми худшими экскурсантами. Худшими, должен был признать Хагар, всегда были…
— Вон они!
— Смотрите! — послышались возбужденные крики.
Туристы показывали вперед, вскрикивали и возбужденно переговаривались. Примерно в пятидесяти метрах впереди и чуть правее на дереве примостился молодой орангутанг. Ветви слегка прогибались под его весом. Великолепное животное! Не менее сорока килограммов веса, рыжеватая шерсть и отчетливая белая полоса возле уха. Хагар не видел его уже несколько недель.
Он жестом велел своим экскурсантам молчать и двинулся вперед. Туристы пошли следом за ним, толкая друг друга локтями, корча рожи и возбужденно перешептываясь.
— Ш-ш-ш! — цыкнул он на них.
— Подумаешь, большое дело! — скривился один из них. — Я-то думал, это заповедник!
— Ш-ш-ш!
— Но ведь их здесь охраняют, и…
— Ш-ш-ш!
Хагару была нужна тишина. Он поднял руку к нагрудному карману рубашки, в котором лежал диктофон, и включил запись. Затем он снял с петлицы петельный микрофон и зажал его в руке.
Они уже находились примерно в тридцати метрах от обезьяны и только что миновали знак, на котором было написано: «ЗАПОВЕДНИК ОРАНГУТАНГОВ БУКУТ-АЛАМ». Здесь маленьких человекообразных, брошенных родителями, выхаживали, возвращали к жизни и приучали к жизни в естественной среде. Занималась этим — а также научными исследованиями — расположенная здесь же ветеринарная станция, укомплектованная штатом высокопрофессиональных специалистов.
— Если это — заповедник, я не понимаю, почему…
— Тихо, Джордж! Ты же слышал, что он сказал! Двадцать метров…
— Смотрите, еще один! Нет, два!
Они указывали влево. Там, в ветвях, орангутанг-одногодка играл со своим старшим товарищем. Это было захватывающее зрелище, но Хагара оно не привлекало. Он не сводил взгляда с животного, которое они увидели первым.
Орангутанг с белой полосой не стал убегать. Он повис, ухватившись одной рукой за ветку, и, склонив голову набок, смотрел на людей. Молодые обезьяны разбежались. Остался он один — с белой полосой. И он смотрел на них.
Десять метров…
Хагар вытянул вперед руку с микрофоном. Туристы вынимали и включали видеокамеры. Орангутанг посмотрел прямо на Хагара и издал странный звук, словно кашлянул:
— Дваас…
Хагар повторил это слово:
— Дваас.
Орангутанг продолжал смотреть на него. Его огромные губы двигались. Казалось, обезьяна гримасничает. А затем он выдал целый набор звуков, напоминавших человеческую речь:
— Оох стомм дваас, варлаат лианми…
— Эти звуки произносит… он? — с замиранием сердца спросил один из туристов.
— Да, — ответил Хагар.
— Он… умеет говорить?
— Обезьяны не разговаривают! — безапелляционно заявил другой турист. — Орангутанги всегда молчат. В любой книжке можешь прочитать.
Остальные туристы щелкали камерами, снимая удивительную обезьяну. Орангутанг не выказывал никаких признаков раздражения. Его губы снова начали двигаться:
— Гиин лихтен дваас.
— Может, он простыл? — спросила женщина из туристической группы. — Кажется, что он кашляет!
— Он не кашляет, — проговорил другой голос. Хагар обернулся к говорившему и увидел толстого
мужчину, который на протяжении всего их пути пыхтел и обливался потом, пытаясь не отстать от остальных. Теперь он держал в руке диктофон, направив его на орангутанга. Весь его вид был преисполнен решительности.
— Это что, — спросил он, — какой-то ваш фокус?
— Нет, — ответил Хагар.
— Он, — мужчина ткнул пальцем в сторону орангутанга, — говорит по-датски. Суматра когда-то была колонией Дании. Это датский язык. — Я этого не знал, — признался Хагар.
— А я знаю. Животное сказало: «Оставьте меня в покое, дураки». А потом, когда начались вспышки фотокамер, оно добавило: «Не надо огня».
— Я даже не думал, что эти звуки могут быть осознанной речью, — сказал Хагар.
— Но вы тем не менее их записывали!
— Ну, разве что из любопытства…
— Вы протянули в его сторону руку с микрофоном еще до того, как он заговорил!
— Орангутанги не умеют говорить.
— Этот — может! Все туристы уставились на орангутанга. Тот все так же
висел на одной руке, а второй чесал себя под мышкой. И — молчал. Толстяк громко произнес:
— Геен лихтен.
Обезьяна посмотрела на него безразличным взглядом и равнодушно моргнула.
— Геен лихтен!
Орангутанг никак не отреагировал и, повернувшись спиной к людям, перепрыгнул на соседнюю ветку и стал легко, как акробат, взбираться по лиане.
— Геен лихтен!!!
Орангутанг продолжал взбираться вверх. Женщина в шляпе из страусовых перьев сказала:
— Я думаю, он просто кашлял. Или что-то такое…
— Эй, месье, коман са ва? — прокричал толстяк вдогонку обезьяне. Та продолжала скакать по ветвям, с легкостью перехватывая их длинными мохнатыми руками. Она даже не посмотрела вниз.
— Я подумал, может, он понимает по-французски, — оправдывающимся тоном проговорил толстяк и пожал плечами. — Выходит, нет.