— Мне сказали депутаты от оппозиции.
— Ну, господин директор, вы же сами депутат, вращаетесь в высших сферах, там и услышали. А мне кто скажет?
То ли серьёзно говорит, то ли врёт и про себя посмеивается… Гисукэ не мог понять, хотя знал Гэнзо уже достаточно давно.
— Я думал, если оппозиция об этом шепчется, значит, есть основания… Ты походи по городу, послушай, что говорят. Может быть, что-нибудь и выяснится.
— Понял. Будем давать сообщение в газете?
— Попозже. Если слухи подтвердятся.
— А вы, господин директор, тоже что-нибудь предпримете?
— Конечно, не сидеть же сложа руки. Поеду в Кумотори, повидаюсь с Тадокоро, надеюсь, он скажет, как обстоят дела. Ведь если Мияяма собирается баллотироваться, то только заручившись согласием провинциального комитета.
— Если вы сегодня поедете в Кумотори, то, наверное, там заночуете?
— Пожалуй… На такой серьёзный разговор потребуется время. Я подозреваю, что Мияяма, начав действовать, просил провинциальный комитет пока ничего мне не сообщать.
— Ну что же, доброго вам пути.
И вновь Гисукэ показалось, что в тяжёлом взгляде Гэнзо на миг вспыхнула насмешливая искорка.
При других обстоятельствах Гисукэ радовался бы лишней возможности повидаться с Кацуко, но сейчас она отодвинулась на второй план. Борьба с Мияямой была делом политической жизни Гисукэ Канэзаки. Он готов был костьми лечь, но не дать Мияяме пролезть в мэры.
Уже вечерело. Вряд ли он успеет сегодня вернуться в Мизуо. Взяв в бухгалтерии максимально возможную сумму, он сунул деньги в карман и заспешил на станцию. Напротив станции было отделение междугороднего телефона, и Гисукэ оттуда позвонил в Намицу. Послышались длинные гудки. Он держал трубку минут пять, но Кацуко так и не ответила. Значит, её нет дома. Перезванивать бесполезно. Лучше делать это по приезде в Кумотори. Конечно, он переночует у Кацуко, но лучше всё же предупредить заранее.
Два часа в поезде показались Гисукэ бесконечно долгими. Ему не терпелось выяснить, имеют ли основание слухи насчёт Мияямы. Не видать ему покоя, пока не узнает всей правды.
Выборы мэра состоятся в середине мая, то есть примерно через три месяца. Оппозиционное меньшинство уже выдвинуло свою кандидатуру и начало предвыборную кампанию. Затея, заранее обречённая на провал, — с правящей партией, составляющей большинство в городском собрании, тягаться невозможно. Но надо же хоть так поддержать своё достоинство. А правящая партия пока не ведёт никакой кампании, потому что выдвижение Хамады на третий срок дело давно решённое. После официального объявления дня выборов будет достаточно времени для агитации. Серьёзных противников ведь нет. Во всяком случае, Гисукэ считал именно так.
И вдруг — как гром среди ясного неба — этот слух относительно Мияямы. Быть может, оппозиционеры, от которых Гисукэ это услышал, ошибаются?.. Но чем больше он размышлял, тем сильнее его охватывало дурное предчувствие. Мияяма — известный мастер интриги, и разработать такой сценарий вполне в его духе. Поначалу, значит, всё спокойно: всем известно, что баллотироваться будет Хамада. Начни он обрабатывать общественное мнение заранее, оппозиционное крыло "Кэнъю" могло бы поднять жуткий шум, а это Мияяме ни к чему. Он выжидает, выбирает наиболее благоприятный момент, чтобы выйти из-за кулис на сцену. Если у Гисукэ сначала и была слабая надежда, что оппозиционная партия, желая внести смятение в стан противника, специально дала ложную информацию, то теперь он с необыкновенной ясностью осознал абсурдность подобной акции. Тревога, копошившаяся в нём словно серенькая мышка, сейчас разрослась до размеров чёрного чудовища. Скорее бы увидеться с Тадокоро, насесть на него, упросить, заставить сказать правду!
Когда Гисукэ сошёл в Кумотори с поезда, его возбуждение достигло предела. Перед глазами маячил призрак ухмыляющегося Мияямы, заслоняя вокруг всё, даже прекрасный образ Кацуко. Гисукэ так и не позвонил ей, в спешке убедив себя, что его неожиданное появление будет для неё приятным сюрпризом. Схватив такси, он помчался в особняк Тадокоро.
На пороге, забыв поздороваться, Гисукэ задал терзавший его вопрос.
— Да, — спокойно ответил Тадокоро. — Прости, не известили тебя. На это были свои причины.
Гисукэ, словно громом поражённый, смотрел на безмятежное лицо этого человека, удивительно похожего на настоятеля буддийского храма.
14
Оправдываясь перед Гисукэ, уговаривая и улещивая его, "настоятель" был вкрадчиво вежлив и необычайно многословен.
— Ты только не волнуйся, я и сам не могу опомниться… Понимаешь, Мияяма вдруг изъявил желание баллотироваться… С неделю назад неожиданно явился ко мне со словами: "Умоляю, помоги мне стать наконец настоящим мужчиной!" Я даже испугался, не случилось ли чего дурного… Мияяма объяснил, что Хамада не хочет больше оставаться на посту мэра, и решили выдвинуть его кандидатуру… Да ты слушай, слушай, как было дело… Я изумился — как же так, ведь мизуоское отделение нашей партии давно решило этот вопрос в пользу Хамады… Мияяма сказал, что, действительно, ещё месяц назад ни о ком другом и речи не было. А тут Хамада вдруг стал жаловаться на здоровье и попросил в дальнейшем освободить его от обязанностей мэра. Говорил, что раз здоровье пошатнулось, вряд ли он сможет проработать третий срок — ещё четыре года. В отделении партии провели чрезвычайное заседание, приняли решение удовлетворить просьбу Хамады. Хамада, ты сам знаешь, человек скромный, тихий, а если говорить откровенно, личность не очень сильная. Ну и подумали, что катастрофы не произойдёт, если он отстранится от дел. Но надо же было кого-то выдвинуть на пост мэра… Самым подходящим сочли Мияяму. Вот так это и получилось… Что мне оставалось делать?.. Подумал, что надо отнестись с уважением к самостоятельности мизуоского отделения партии… "Пусть будет так, как вы решили, — сказал я Мияяме, — а как смотрит на это Канэзаки-сан?" Постараюсь как можно точнее пересказать тебе ответ Мияямы. Он сказал, что отношение Канэзаки к нему, Мияяме, всем давно известно. Канэзаки, конечно, будет возражать против его выдвижения на пост мэра. Это может привести к неразберихе в городском отделении партии, а то и к отмене уже принятого решения. Начнётся скандал, о котором весь город незамедлительно заговорит как о безобразной внутрипартийной склоке. Авторитет партии может пошатнуться. Канэзаки, мол, обязательно подольёт масла в огонь, взбрыкнёт, как норовистая лошадь, и договориться с ним будет невозможно. Так не лучше ли сначала получить принципиальное согласие провинциального комитета партии, а потом уж не спеша взяться за обработку Канэзаки, чтобы в конце концов он смирился с обстоятельствами… Я ему возразил — помня наш разговор прошлой осенью, — что согласие Канэзаки получить совершенно необходимо. Сказал это достаточно твёрдо. Мияяма обещал сразу же — как он выразился — начать тебя обрабатывать, но просил, чтобы я пока ничего тебе не говорил. Он боится, что ты выкинешь какой-нибудь номер, используешь свою газету, и тогда последствия будут непредсказуемыми. Во всяком случае, внутрипартийного скандала не избежать. Короче говоря, Мияяма умолял меня повременить. Когда так просят, отказать невозможно. Я обещал некоторое время молчать, взял с него слово, что он постарается получить твоё согласие. Сейчас, увидев тебя на пороге моего дома, я совершенно растерялся. Ты спросил прямо: собирается ли Мияяма баллотироваться; не мог же я врать тебе в глаза. Нехорошо, конечно, перед Мияямой, я ведь дал ему слово… Но, с другой стороны, тебе я очень симпатизирую… Вот так всё и получилось… Я всё откровенно тебе рассказал, не стал перед тобой юлить. А теперь наберись терпения, послушай меня ещё немного и постарайся не слишком сопротивляться тому, что я тебе посоветую. Мы тут в провинциальном комитете очень хотим, чтобы в мизуоском отделении партии наконец-то наступил мир. И я прошу тебя, очень прошу, помоги этому, поддержи кандидатуру Мияямы, несмотря на все свои возражения. Я понимаю, ваш городской комитет перед тобой виноват — не поставил тебя в известность о секретном совещании. Ты оскорблён, и понять это можно. Но постарайся правильно оценить ситуацию. Мияяма в городском комитете забрал власть в свои руки, — и единственный человек, которого он боится, это ты. Не о ненависти идёт речь, а о том, что он перед тобой пасует, находясь в постоянном страхе, что ты будешь вставлять ему палки в колёса. Потому он и поступил так: обойдя тебя, заручился согласием своих сторонников. Теперь он будет просить тебя о сотрудничестве… Н-да, сложное у него положение, но я думаю, тут можно ему верить. Послушай, Канэзаки-сан, вспомни примеры из истории. Бывало ведь, что враждующие стороны в чём-то помогали друг другу, — скажем, давали провиант, чтобы солдаты противника не умерли с голоду. Прошу тебя, прояви благородство, помоги Мияяме. Тогда ведь Мияяма станет твоим должником, так что в дальнейшем ты окажешься в более выигрышном положении. Четыре года не такой долгий срок, а там снова подойдёт время выборов мэра. Я считаю, что ты вполне можешь претендовать на этот пост. И не сомневайся, я сделаю всё, что в моих силах, чтобы тебя поддержать… Так как же, Канэзаки-сан, что ты мне ответишь? Не лучше ли подумать о далеко идущих стратегических планах, чем портить себе нервы из-за текущих мелочных дел?..
Гисукэ Канэзаки ушёл из особняка Тадокоро обозлённым до предела. "Настоятель" ловко поймал его на удочку. Не мог же Канэзаки открыто восстать против обладающего реальной силой влиятельного человека из провинциального комитета! Пришлось улыбаться, кивать головой и под конец обещать всё хорошенько обдумать. Но чем больше он пытался скрыть свои чувства, тем сильнее в нём бушевал гнев. Благообразное лицо, мягкие манеры, елейный голос "настоятеля" приводили его в бешенство. До чего сладко говорил, только что за ушком — как котёнка — не почесал! И симпатизирует-то он дорогому Канэзаки, и в мэры прочит, и поддержит всеми силами…
В растрёпанных чувствах Гисукэ сел в такси и отправился на горячие источники в Намицу. Даже ожидание близкой встречи с Кацуко не могло поднять его настроения.
Как видно, Ёситоси Тадокоро и Синдзиро Мияяма прочно связаны одной верёвочкой. Впрочем, кто их разберёт. Быть может, Тадокоро обвёл вокруг пальца Мияяму. Дал слово молчать, а сам всё выложил. И какой ведь театр устроил! Он, видите ли, разволновался, увидев Гисукэ, не смог врать в глаза такому симпатичному человеку, начал откровенничать, а потом, суля в будущем поддержку, стал уговаривать милого его сердцу Канэзаки поддержать Мияяму: Старая лиса! Обоих ведь предал — и Мияяму, и его, Гисукэ. Как ведь прошлой осенью уверял, что всё остаётся по-старому, что о честолюбивых планах Мияямы ему ничего не известно! А Мияяма, тут и сомневаться нечего, уже тогда обрабатывал Тадокоро.
Теперь у Гисукэ в голове было только одно: как выбить почву из-под ног Мияямы. Затевать внутрипартийную борьбу; бесполезно. Оппозиция в "Кэнъю" немногочисленна, а за Мияямой большинство, то есть все приверженцы главного направления. Зарвёшься, ещё из партии исключат за нарушение партийной регламентации. Очень заманчиво расчихвостить Мияяму в "Минчи", но в итоге опять-таки могут быть партийные неприятности. Вместо победы попадёшь в расставленные Мияямой сети…
И всё же должен же быть какой-нибудь способ натянуть Мияяме нос…
Когда на душе так погано, пожалуй, лучше не встречаться с женщиной, настоящей радости это не даст. Гисукэ, однако, надеялся, что наслаждение от обладания Кацуко как следует встряхнёт его и, кто знает, возможно, даст неожиданный толчок мыслям. Порой хорошие идеи возникают после физической встряски.
Когда Гисукэ проходил через бар, там было пусто — ни бармена, ни кельнерши, ни посетителей. Рано ещё, вечер только начался. Во многих окнах дома, который гостиничная горничная назвала "женским замком", за розовыми и голубыми занавесками горел свет, и это подчёркивало очарование весенних сумерек. В воздухе был разлит тончайший аромат — наверное, деревья уже погнали сок к ожидающим тепла почкам!
Гисукэ поднялся по знакомой лестнице на второй этажи подошёл к дверям квартиры Кацуко. В окне, выходящем в коридор, было темно. Он подёргал дверь — заперта. Гисукэ понял, что Кацуко нет дома. Какую глупость он сделал, что не дозвонился! Надо было, сойдя с поезда, позвонить, может быть, Кацуко была ещё дома, и теперь он не поцеловал бы замок. Но тогда он так спешил увидеться с Тадокоро, что личные дела отошли на задний план.
Не хотелось верить, что её нет. Гисукэ начал стучать; а вдруг она спит? Потом покрутил дверную ручку, вновь постучал, подёргал дверь. Никто не отозвался.
Открылась дверь соседней квартиры — видно, стучал он очень громко, — и выглянула сильно накрашенная молодая женщина.
— Знаете, Кацуко-сан нет дома, — сказала она, окинув Гисукэ быстрым взглядом, и чуть усмехнулась; очевидно, узнала поклонника своей соседки. — Она вчера уехала в Токио.
— В Токио?!
— Да. Сказала, пробудет там примерно месяц. Она ведь собирается завести своё дело, и ей надо подготовиться.
Гисукэ поспешил ретироваться. Эта женщина, видно, запомнила его в лицо, и ему вдруг стало неловко.
О том, что Кацуко собирается в Токио, он не знал. Относительно собственного дела у неё были разные планы. Она никак не могла решить, на чём остановиться — кафе, бар, небольшая закусочная, парфюмерный или галантерейный магазин, а может быть, и косметический салон. Если она сейчас поехала в Токио, чтобы подготовиться, значит, пришла к какому-то определённому решению. Гисукэ понятия не имел, что именно Кацуко выбрала, но в любом случае поездка в Токио пойдёт ей на пользу.
Ему было немного обидно, что Кацуко уехала на целый месяц, не предупредив его. Они виделись две недели назад, и она тогда ничего не сказала о своих планах. Однако никаких претензий к ней у него не было. Если Кацуко внезапно решила поехать, связаться с ним она никак не могла: он строго-настрого запретил ей писать или звонить ему в Мизуо. Оставалось только сожалеть о собственном невезении — ведь они разминулись всего на один день.
Не везёт, так уж не везёт. Настроение и без того отвратительное, а тут ещё это. Гисукэ с тяжёлым сердцем прошёл через пустой бар и вышел на улицу. Подумал было заночевать в какой-нибудь гостинице, но тут же отказался от этой мысли. Вспомнился тот тоскливый вечер перед знакомством с Кацуко. Тогда было одиноко, а сейчас будет и того хуже. Хватит с него переживаний! Решил вернуться в Мизуо.
Ночной поезд оказался совершенно пустым. Гисукэ постарался устроиться поудобнее, откинулся назад, положил ноги на противоположное сиденье. На полу, довольно-таки грязном, валялись коробки из-под готовых завтраков, кожура мандаринов. На мелькавших за окном станциях горели тусклые, наводившие тоску фонари.
Его мучила одна-единственная мысль — как перехитрить Синдзиро Мияяму. Досадно, конечно, что не удалось повидаться с Кацуко, но с другой стороны, даже хорошо, что её не будет целый месяц. Когда предстоят серьёзные дела, женщина является помехой.
…Значит, Мияяма всегда зарился на пост мэра. Отказ Хамады баллотироваться на третий срок — это тоже работа Мияямы. Хамада ведь никогда не обладал реальной властью. Ставленник Мияямы, он плясал под его дудку. Пока Хамада был мэром, ловкач Мияяма потихоньку расчищал себе путь к заветному креслу. Не исключено, что Тадокоро знал об этой тщательной, кропотливой подготовке.
Если провинциальный комитет поддерживает Мияяму, значит, почти невозможно сорвать его замыслы открытым сопротивлением. Тем не менее Гисукэ и не подумает идти на мировую и давать "провиант" своему давнишнему врагу. Все эти разговорчики "настоятеля", что таким образом он сделает Мияяму своим должником и в дальнейшем извлечёт из этого выгоду, чушь собачья. Разве можно верить человеку, отрёкшемуся от того, в чём он чуть ли не клялся, не далее как прошлой осенью?! Не такой Гисукэ дурак, чтобы поверить сладким речам Тадокоро.
Поезд остановился на большой станции. Глянув в окно, Гисукэ увидел среди пассажиров, вышедших из соседнего вагона, седого сутулого старика. Удивившись, он вгляделся пристальнее и понял, что обознался, приняв его за Мицухико Сугимото.
Сугимото, бывший директор частной железной дороги, человек, имевший немалое влияние в провинциальных финансовых кругах, в своё время сделал неплохую карьеру. Приёмный сын дзайбацу, он женился на девушке из этого же высокого клана, царившего в Осакско-Киотском регионе, и, когда дзайбацу инвестировали частную железную дорогу, был назначен её директором-распорядителем. На этом посту он оставался долгие годы, стал лицом чрезвычайно влиятельным и пользовался всеобщим уважением. Однако его происхождение — не родной, а лишь приёмный сын дзайбацу — послужило тормозом в дальнейшем продвижении по службе: в главную контору Сугимото не перевели. Когда подошёл возраст, он удалился от дел и переехал в Асия, небольшой городок, находящийся на железнодорожной линии Осака — Кобе. Родной сын или приёмный, но Мицухико Сугимото бесспорно был незаурядным финансистом, и в пору расцвета в этих кругах его иначе как "наше светило" не называли.
Когда поезд тронулся и, оставив позади ярко освещённую станцию, пошёл среди тёмных полей, на Гисукэ снизошло озарение.