Иван ГОЛОВЧЕНКО.
ПЕРВАЯ ОШИБКА
Сквозь дремоту Александр Петрович Головин слышал, как в смежной комнате о чем-то препирались жена и сын.
Не оформляясь в отчетливые слова, разговор доносился до него, как назойливое жужжание двух голосов.
«О чем это они»? — вяло подумал Александр Петрович и снова погрузился в то дремотное полузабытье, которое было его обычным послеобеденным отдыхом.
Но именно тогда, когда сознание его, казалось, совсем выключилось, в мозгу внезапно из каких-то неведомых глубин всплыло одно короткое слово:
«Ошибка!»
Очнувшись, Александр Петрович прислушался к спору между женой и сыном. Ясное дело, Вовка упрямится, не хочет переписать упражнение, но Анна, как всегда, неумолима. И откуда у нее это умение настоять на своем? Без окрика, без шума, с терпеливой, спокойной ласковостью. Вот и сейчас: уже умолк спор, слышно, как Вовка придвигает к столику стул…
Александр Петрович закрывает глаза. Полежать бы еще минут двадцать. В последнее время ему просто необходима такая короткая передышка между дневной и вечерней работой. По-видимому, сказывается переутомление, да и годы берут свое…
Сквозь опущенную темную штору дневной свет едва просеивается в окно, и комната тонет в мягком полумраке. Этот полумрак действует на Александра Петровича убаюкивающе. Но сегодня сон и дрема бегут от него. Подслушанное слово «ошибка» тревожит его и покалывает, как заноза. Словно давно уже сидела она в его теле, и теперь от одного неосторожного прикосновения пораженное место снова заныло и заболело.
«Ну и что же? Видно, недаром говорится, что не ошибается тот, кто не работает», — попытался успокоить себя Александр Петрович и тут же сам себе возразил: «Но есть и другая истина: «Ошибка ошибке — рознь». Не всякую ошибку можно безболезненно исправить, как исправляет их Вовка в своей тетради. Допустим, ошибся конструктор самолета в своих расчетах. Хорошо еще, если дело обойдется порчей машины при испытании, одними материальными потерями. Но может погибнуть и летчик! А взять ошибку врача у операционного стола? Она может стоить больному жизни. Или рассеянность провизора? Напутал что-то в рецепте, проглядел какую-то запятую в дозировке, и целебное лекарство, прописанное врачом, становится смертельным ядом… А разве не было случаев во время войны, когда ошибка командира приводила не только к провалу задуманной операции и потере боевой техники, но и к бессмысленной гибели солдат? В любой профессии, в любой области малейший просчет может повлечь за собой совершенно неожиданные по масштабам последствия. Не мешало бы об этом подумать тем, кто всерьез отстаивает «право на ошибку». Посадить бы их этак на год к нам в управление да поставить лицом к лицу с людьми, судьбы которых мы решаем. Хотя бы с этим Санько!»
Перед мысленным взором полковника снова встала картина сегодняшнего допроса арестованного. Побледневшее исхудалое лицо, густо заросшее рыжей щетиной. Копна растрепанных волос, которых давно не касался гребень. А главное, этот отрешенный от всего окружающего взгляд. Казалось, что арестованный, израсходовав все аргументы в свою защиту, безропотно подчинился неизбежному и с каким-то тупым безразличием ждал решения своей судьбы. Скорее по инерции, чем в сознательном стремлении оправдаться, он на все вопросы неизменно отвечал одно:
— Я никого не убивал. Отпустите меня!
Полковник приказал увести Санько и еще раз внимательно пересмотрел материалы в лежавшей перед ним папке. В свое время заместитель Александра Петровича, подполковник Клебанов, познакомил его с ходом следствия и привел веские аргументы, изобличающие Санько. Дело о двойном убийстве в селе Веселом было направлено в суд. Доводы Клебанова казались тогда Головину вполне убедительными. Конечно, в мелкие детали и все перипетии следствия он не вникал, так как смог положиться на своего заместителя, человека опытного и знающего. Головин вообще был противником мелочной опеки, связывающей инициативу сотрудников. И вот, оказывается, переоценив Клебанова, он допустил оплошность. Не так уж было все просто и ясно с этим Санько, как показалось на первый взгляд!
Нетерпеливое желание поскорее разобраться в своих сомнениях заставило полковника Головина вернуться в управление госбезопасности раньше обычного.
— Суд возвратил нам дело об убийстве в селе Веселое на доследование, — сообщил он Клебанову, вызвав его в свой кабинет. — Кажется, мы проявили излишнюю поспешность в своих выводах…
Откинувшись на спинку кресла, Клебанов спокойно закурил папиросу.
— Посудите сами: за два дня до убийства Санько с кулаками набросился на бригадира и угрожал ему расправой! У того же Санько изъято охотничье ружье, а именно из охотничьего ружья был произведен выстрел. У него найден баббит, из которого изготовлены пули-жеканы. Какие же нужны еще доказательства?
— Однако подсудимый Санько на суде заявил, что в вечер, когда произошло убийство, он находился в соседнем селе…
Клебанов равнодушно усмехнулся.
— Стремясь уйти от наказания, — неохотно молвил он, — преступник всегда ищет какого-нибудь оправдания… В данном случае и оправдания-то были явно несостоятельны. Санько утверждает, что в вечер убийства он находился у своего приятеля, в селе Христовое. А этот приятель, некто Демченко, на следствии показал, что уже с неделю и в глаза его не видал.
— Но жена приятеля, Екатерина Демченко, на суде заявила иное. Она подтвердила, что обвиняемый в тот вечер действительно был в Христовом. Вы опрашивали жену Демченко?
— По моему вызову она вместе с мужем пришла в сельсовет, но сказалась больной, и мне пришлось ее отпустить. Женщина действительно едва на ногах держалась.
— И все время, пока шло следствие, она болела?
Благодушное выражение постепенно начало исчезать с лица Клебанова, тонкие его губы вздрогнули и поджались.
— При вторичном моем приезде в Христовое я разыскал Демченко, — сказал он обиженно, — чтобы поговорить с мужем и женой, так сказать, в интимной обстановке.
— И что же показала женщина?
— Она подтвердила слова мужа. Сначала, правда, пробовала отмолчаться. Уж больно она застенчивая, что ли…
— А чем вы объясняете то обстоятельство, что на суде она изменила свои показания?
— Да это же яснее ясного, — оживился Клебанов. — Сговор с обвиняемым в том, какие показания давать. Что-нибудь пообещал или просто разжалобил… Знаем мы эти штучки! А в суде не разобрались, что и как. Да и зачем им голову ломать, если гораздо проще — возвратить дело на доследование! Но, спрашивается, что доследовать? Совершенно очевидно, что убийца — Санько. Против него все доказательства.
— А если это просто несчастливое стечение обстоятельств? Бывает же так: на первый взгляд все говорит против определенного человека, все нити ведут к нему, но вдруг выясняется мелкое, побочное обстоятельство, и оно опрокидывает все, что раньше казалось непреложным. Учтите и другое: если у кого-то возникло сомнение в правильности вашей версии, значит, в ней есть слабые звенья. Доследование дает нам возможность подкрепить свою точку зрения и более веско ее обосновать или же… — полковник Головин в упор взглянул на Клебанова. — Или же честно признать свою ошибку и начать все сначала.
Клебанов молча кусал мундштук очередной папиросы. Резким движением руки он погасил спичку и швырнул ее в пепельницу, так и не прикурив. Кожа на его скулах слегка порозовела.
— В правильности своих выводов я глубоко уверен, — упрямо сказал он. — Можете положиться на мой опыт и мое внутреннее чутье. Кажется, я не желторотый юнец, впервые переступивший порог…
— Напрасно вы обижаетесь, товарищ подполковник, — мягко прервал его Головин. — Речь идет не о личном престиже. Наша задача — установить истину. Что же касается внутреннего чутья, к сожалению, к делу его не подошьешь.
Поднявшись с кресла, Головин пригладил пряди посеребренных сединой волос. Лицо его было сосредоточенным и задумчивым.
— Придется проверить все с самого начала, подполковник! — сказал он твердо.
Весна пришла неожиданно рано и наступила сразу. Маленькая речка, протекавшая у села Веселое, за день превратилась в многоводную реку. Она затопила огороды и вплотную подошла к крайним хатам села. Освобожденные от зимних утеплений, весело смотрелись они в широкую водную гладь, поблескивая чисто вымытыми стеклами окон. Навозные кучи у сараев слегка дымились. Возле них азартно греблись куры. Выведенные из хлевов коровы лениво жевали сухую солому. Утки выбирались на сушу и, отряхиваясь, старательно чистили блестящие перышки.
В лесу, подступающем к селу с другой стороны, звонко постукивал дятел. Он словно вторил перезвону молотков, доносившемуся с колхозного двора, — здесь люди ладили сельскохозяйственный инвентарь. У амбаров готовили к посеву зерно.
Из МТС привезли тракторы, и они стояли теперь на сельской площади, готовые выйти в поле.
На высоких пригорках, где уже начала пробиваться трава, затеяла веселую возню детвора. Здесь стоял такой же галдеж, как и у деревьев возле колхозного клуба, на которых грачи мостили гнезда.
Подполковник Клебанов вышел из дверей клуба и досадливо поморщился, оглушенный потоком этих звуков. Они мешали ему сосредоточиться, непрошеным диссонансом врывались в строй его мыслей, в ту цепь логических построений, которая так хорошо, звено к звену, укладывалась в его сознание, пока он сидел в клубе.
Опустив голову, Клебанов прошелся вдоль здания, завернул за угол, отмеривая шаги и ощупывая взглядом каждую неровность почвы. Он так углубился в это занятие, что не заметил, как рядом остановился газик.
— Здравствуйте, подполковник! — окликнул его Головин, выходя из машины.
Клебанов от неожиданности вздрогнул.
— Вы? — удивился он. И тут же, стараясь скрыть охватившее его смущение, поспешно добавил: — Вот хожу и еще раз анализирую обстоятельства преступления.
Головин указал на ступеньки крыльца.
— Я бы тоже хотел освежить их в памяти. Может, присядем здесь на солнышке и вместе обсудим?
— Лучше сядем на те доски, — предложил Клебанов,— чтобы место, откуда стреляли, было в поле нашего зрения.
Они подошли к невысокому штабелю досок и уселись на них.
— Вот здесь, в этом направлении, преступник убегал в сторону леса, — указал Клебанов.
— Нет уж, если решили заново восстановить всю картину, то давайте с самого что ни на есть начала, — остановил его Головин. — Итак…
— Было десять часов вечера. В клубе проходило колхозное собрание. Вон в той комнате… видите эти два крайних окна? — за столом, против окон, разместился президиум собрания. Направо, у стены, стоял длинный деревянный диван, на котором сидели колхозницы. У противоположной стены на стульях сидел бригадир колхоза Иванов, рядом с ним доярка Юрко, а дальше еще несколько человек… Середину занимали скамьи, на которых было полно народу. Пришлось даже открыть дверь в соседнюю комнату, так как в первой все не вместились. Окна в то время, естественно, были освещены… и вот…
— Простите, вы сказали: президиум сидел против окон? Как это понять? У стены, противоположной той, где окна?
— Нет-нет, я не точно выразился. Президиум разместился именно у той стены, через окно которой выстрелили… Так вот, доклад инструктора райкома партии близился к концу, как вдруг прогремел выстрел. Бригадир Иванов схватился за левый бок, доярка Юрко вскрикнула и начала сползать со стула. Когда к ней подбежали, она уже кончалась. Заряд, посланный убийцей, как оказалось, был из двух жеканов — самодельных баббитовых пуль. Один жекан легко ранил бригадира Иванова, другой же угодил прямо в сердце Юрко.
— Возможно, убийца целился именно в Юрко?
— Нет, баллистические данные свидетельствуют о том, что стреляли в бригадира колхоза Иванова. Отверстие, образовавшееся в стекле, направление полета пули, положение преступника в момент выстрела, установленное по следам у окна, — все говорит о том, что Юрко пострадала случайно. Пуля была самодельная, заряженная, видимо, в охотничий патрон, с большими зазорами между жеканом и стенками патрона. К тому же следует учесть и возможную неточность прицела, так как головы сидящих в президиуме заслоняли от убийцы намеченную им жертву.
— Какие у вас есть основания для такого вывода?
— Председатель собрания Собко закрывал своей головой сидевшего у стены бригадира. Преступник, видимо, долго стоял, ожидая, пока Собко отклонится в сторону. Об этом свидетельствует и сильно вытоптанное место на земле у окна.
— Крепкие у преступника нервы!
— Убийство имеет явно политическую подоплеку, — уверенно продолжал Клебанов. — Представьте эту картину: собрание колхозников обсуждает план весеннего сева, и вдруг — выстрел! Несомненно, здесь действовал классовый враг: колхоз передовой в области, намеченная жертва — знатный бригадир… Убийца, конечно, рассчитывал на политический резонанс. Возможно, и не он, но те, кто направлял его руку. Преступление было, конечно, заранее подготовлено. Об этом свидетельствует тот факт, что место, где стоял преступник, было густо засыпано табаком, чтобы собака не могла взять след…
— Все возможно, товарищ подполковник… Однако не будем делать поспешных выводов.
— Я хочу только напомнить вам, что Санько — сын осужденного за связь с оккупантами. А ведь яблочко от яблони недалеко катится!
— Пословицу, как и внутреннее чутье, на которое вы ссылались, тоже к делу не подошьешь, — сухо сказал Головин. — Нужны факты. Где был убит комсомолец, пытавшийся задержать преступника?
— Комсомолец Олексюк стоял за углом клуба, разговаривал с девушкой. Когда прозвучал выстрел, он бросился за человеком, рванувшимся от окна в сторону леса. Возле того дерева Олексюк настиг убийцу, и тот в упор выстрелил в своего преследователя, смертельно его ранив. У места этого второго убийства найден охотничий патрон шестнадцатого калибра.
Головин встал и шагами отмерил метры от окна, возле которого находился убийца, до места, на котором стоял комсомолец в момент выстрела. Затем измерил расстояние от окна до дерева, возле которого Олексюк настиг убийцу.
— Странно, — рассуждал Головин вслух, — очень странно! Олексюк стоял в восемнадцати метрах от окна, от которого побежал преступник, и уже на пятидесятом метре догнал его. Таким образом, он должен был бегать значительно быстрее, чем человек, которого он преследовал. Однако в материалах следствия, насколько я помню, есть сведения о том, что нога у Олексюка была забинтована… Ведь так?
— Медицинская экспертиза установила вывих левого коленного сустава, — хмуро подтвердил Клебанов.
— Почему же, в таком случае, человек, стрелявший в окно, не успел убежать от своего преследователя? Если, так вы утверждаете, убийцей является Санько, этого бы, конечно, не произошло. Санько совершенно здоров, молод — он всего на три года старше Олексюка. К тому же и ростом он выше на целых 13 сантиметров и бегать должен быстрей. Каким же образом случилось, что хромой Олексюк, находившийся от преступника в восемнадцати метрах, все же догнал его?
— Убийца, естественно, волновался… Возможно, у него началось сердцебиение… Да мало ли какая причина могла ему помешать! Может, он заметался из стороны в сторону? — смущенно пытался объяснить Клебанов упущенную им во время следствия деталь.
— У человека, бегущего от опасности, обычно удесятеряются силы, — напомнил Головин.
— Преследователь тоже в состоянии возбуждения… — начал было Клебанов, но Головин прервал его.
— Вы говорите, что у Санько изъяли охотничье ружье шестнадцатого калибра? — оживленно спросил он.
— Да. И у места, где погиб Олексюк, тоже найден патрон шестнадцатого калибра. Как видите, товарищ полковник, улика прямая!
— Улика важная, но… многое все же неясно. Вы утверждаете, что Олексюк, догнав преступника, схватился с ним. Об этом свидетельствуют следы на месте борьбы. Как же, находясь на таком близком расстоянии от преследователя, преступник мог выстрелить из ружья в упор? Значит, у него было другое оружие, с коротким стволом, например обрез?