Несу бредятину, а брат лежит, и довольно жмурится узкими от синяков, монгольскими глазами.
— Привет! Ты чего здесь делаешь? — В палату врывается Лариска. Мое присутствие ее не слишком устраивает. Похоже, задело, что я у Лешкиной постели оказался раньше, чем она. В результате я, родной брат, оказываюсь третьим лишним. Ладно, черт с ней. Пусть немного помурлыкает. Поднимаюсь.
— Прощайте, ребята. Мне еще статью сегодня сдавать. Пойду от вас бездельников. — Уже в дверях палаты оборачиваюсь — Лешка, колбасу Ларисе не отдавай. Лучше с сестренками поделись. Они здесь очень даже ничего.
— Я ему поделюсь. — Возмущается Лариса. — И тебе достанется.
— Нет, спасибо, дорогая почти родственница. Мне чужого не надо. И колбасе я равнодушен.
С чувством выполненного долга, пританцовывая, спускаюсь по лестнице. Хорошее настроение так и прет из меня, превращаясь в элегантные па на ступеньках. И кто меня осудит? Брат побит, но колбасе обрадовался, значит: жить будет. Номер машины тротуарного гонщика — у меня в записной книжечке. Сегодня я до этого голубчика доберусь и загляну в его наглые глазенки. Интересно: он сам угрожающе баритонил в телефон или обладатель хриплого баритона не более чем подручный. Последние три ступеньки лестницы преодолеваю в один прыжок и торможу как лихач перед столбом. Дальше двигаться некуда. Знакомые серые глаза строго изучают мой анфас.
— Здравствуйте доктор. — Несмотря на экстренное торможение, я, все же, не смог остановиться на, приличествующем нашему знакомству, расстоянии. Высокая грудь сероглазой врачихи касается меня. Я ощущаю ее так, будто горячие соски прожгли белый накрахмаленный халат, мою меховую куртку и дотронулись до кожи. Мы стоим друг напротив друга, боясь шевельнуться. Она принимает решение первой. Серые глаза отодвигаются в глубь коридора. Ощущение ее тепла растворяется в, пропахшем лекарствами, больничном воздухе. Кажется, еще секунда и строгая медичка просто исчезнет как приведение, как мираж. Исчезнет и в мире станет пусто, а мне станет плохо.
— Простите, ради Бога. Я, конечно, слон: чуть вас не растоптал. Только это вышло совершенно случайно. — Я как щенок склоняю голову набок в надежде выжать из нее хотя бы намек на улыбку, хотя бы надежду на смягчение приговора. Но серые глаза неумолимы. Возможно, строгая врачиха просто не любит щенков. Такое тоже бывает. А жаль.
— Вот из-за таких случайных прыгунов как вы, нормальные люди и попадают в больницу. — Она пытается обойти меня справа.
— Нет, это такие прыгуны как я попадают в больницу из-за нормальных людей. — Пристраиваюсь рядом с ней. Мы поднимаемся по лестнице нога в ногу, как солдаты на параде. — Вот взять, к примеру, меня.
Она внезапно останавливается. В серых глазах ни тени улыбки. Мои шансы равны нулю. Это очевидно. Но я продолжаю барахтаться:
— Я оказался в больнице из-за совершенно нормального человека. — Я жду реплики. Должна же она сказать хоть что-нибудь? Но самая гуманная профессия воспитывает самых жестоких людей. Врачиха пожимает плечиками, отворачивается и продолжает свое восхождения по бесконечной лестнице вверх. Уже без меня. Я провожаю взглядом ее чуть полноватые ноги. Из горла, как-то само собой вырывается беспомощное: «Вот…»
Наверное, я представляю собой зрелище печальное, потому что на пол пролета выше меня каблучки перестают постукивать по, отполированным тысячью ног, ступенькам. Сероглазая смилостивившись, спрашивает:
— Из-за кого же вы оказались в больнице?
— Из-за вас.
— Глупости. — Коротко ставит диагноз чудо в белом халате, и снова каблучки стучат, унося ее вверх, прочь от меня.
Три фразы — две секунды отделили миг надежды от бездны отчаяния. Никак не думал, что стану переживать из-за женщины. Надеялся, что перерос это как ветрянку или краснуху. Оказывается, мужская глупость неизлечима и время перед ней бессильно…
Капитан встречает меня как старого приятеля: ленивым зевком и фразой, общий смысл которой сводился к двум словам: чего приперся. Ни тени раздражения, ни намека на наше вчерашнее, скандальное расставание. Нагловатая фамильярность, но безо всякой неприязни.
Я, конечно, тоже получил образование не в институте благородных девиц, но фамильярность капитана Щеглова меня задевает. На пикник мы вместе не выезжали, водку на брудершафт не пили и, вообще, я даже не знаю: как его зовут. Капитан Щеглов и номер кабинета — вот и вся информация которой я обладаю. Да большего мне и не требуется. И вдруг нате вам: «чего приперся»?
— Я был у брата в больнице. — Отчитываюсь перед жрецом Фемиды и жду реакции.
— Как брат? Как его здоровье? — Не дать, не взять — друг дома. Можно подумать не его приятели вчера названивали и предлагали мне ограничить свое любопытство рамками рекламных буклетов.
— Ничего. Поправляется. Я собственно зашел помочь охоте на «глухаря».
— Ха-ха-ха. — Вполне свойски воспринимает мою шутку капитан. — А ты молодец. Только, знаешь, сейчас на глухаря охотиться нельзя. Я же тебе объяснял: не сезон. Вроде умный интеллигентный мужик, а простых слов не понимаешь.
— Не понимаю. — Мне спорить, резона нет. Моя задача — проверить автомобильный номер и узнать фамилию владельца великолепного транспортного средства, исключительно арийского происхождения. — Да вы, товарищ капитан, на меня время не тратте. Просто скажите: как можно не найти машину, если известен ее номер? Объясните и я все пойму.
— А кто вам, уважаемый господин Петров сказал, что номер машины известен? — Глаза у капитана голубые и искренние. Ни дать, ни взять живое воплощение кристально-чистой души России. Ему бы статуей в Центральном парке стоять. Все бы старушки приходили молиться на эти искренние до наивности глаза.
— Брат. Я же вам от него привет передал. Вот он, привет. — Достаю из кармана аккуратный желтенький листочек Post-it фирмы 3М, разворачиваю, как Арутюн Акопян, разворачивает порванную газету. Из бумажки не вылетает голубь и не выскакивает разъяренный тигр. С бумажки в честные глаза следователя глядит набор цифр и букв: 47–35 НББ. — Леша говорил, что этой информацией с вами уже делился.
— А как же, — обрадовано подпрыгивает следователь за своим допотопным столом. — Было дело. В протоколе помечено.
— Ну?
— Баранки гну. — Не сбавляет обороты шутник. Мне уже самому начинает казаться, что мы с капитаном в один детский сад ходили, на одной педальной машинке в парке катались и горшок делили на двоих как лучшие друзья. — Только с номерком незадача вышла. Не правильный номерок твой брат запомнил. А, может быть, от удара цифры смешались и вышел полный винегрет.
Этот парень никуда не спешит. Мне кажется, у него никаких дел до две тысячи десятого года не предвидится. Он готов со мной трепаться до конца рабочего дня. Но с одним условием: никакой служебной информации в беседе. Ни за какие деньги. Я так не согласен.
— Нет, товарищ следователь. У брата на плечах не тот котелок, что бы в нем винегрет готовить. Если он цифры запомнил, значит именно они, и именно в таком порядке на злополучном Мерседесе присутствовали.
— Во-первых, не следователь, а дознаватель. Во-вторых, боюсь расстроить, но против фактов не попрешь. А факты говорят вот о чем: государственный регистрационный номер 47–35 НББ присвоен автомобилю ЗАЗ 968 1975 года выпуска, принадлежащему господину Глущуку А.М. Машина с 1986 года не проходила техосмотры. Единственное совпадение с пресловутым Мерседесом в том, что Запарожец тоже белый. Но, согласись, дорогой ты мой писатель, это еще не повод объявлять его Мерседесом.
— Во-первых, я не писатель, а журналист. — Старательно копирую интонации дознавателя. — А, во-вторых, можно ли удостовериться, в том, что вы говорите? — Я спрашиваю капитана, а сам чувствую, как почва уходит из-под моих ног. А счастье было так близко, так возможно…
— Пожалуйста, пожалуйста. — Следователь само благодушие и сочувствие. — Хотите водички? — Капитан пододвигает мне стакан и граненый графинчик.
— Спасибо. — Отказываюсь я. Беру папочку. В дело действительно подшита официальная справка. Не придерешься. Запоминаю на всякий случай фамилию и инициалы владельца «Запорожца». Капитан замечает мои колебания и решает добить жертву окончательно. Одним ударом. Насмерть.
— Не желаешь проверить все по компьютерной базе данных? Вообще-то это делать не положено, но тебе, писателю, пардон, журналисту в порядке исключения я такую возможность предоставлю с удовольствием. — Он выводит меня в коридор. В соседнем кабинете лейтенант обкуривает компьютер длинной сигаретой с гордой надписью «Marlboro».
— Вася, будь добр, запроси журналисту Мерседес с госномером 47–35 НББ.
— Не припомню я что-то, Сергей Григорьевич, такого «мерса» у нас в базе данных. Разве что по спи…
Капитан не дает закончить «задымчивому» парню:
— Сам знаю, что 47–35 НББ по списанию идет. Я тебя прошу сделать все быстро и без комментариев.
— Как прикажите… — Куряга начинает торопливо топтать пальцами кнопки клавиатуры. — Вот…
Я заглядываю через его плечо в синеву монитора. Эту картинку я только что видел на справке подшитой к делу. «Мерседесом» здесь и не пахнет. Пахнет большим надувательством. Вот только в чем фокус, я пока не разобрался. Но непременно разберусь. Если, конечно, мне позволят это сделать.
Капитан очень мил. Он провожает меня до порога. Он улыбается мне как старинному приятелю. Задержись я еще на пару минут и непременно окажусь приглашенным на встречу Нового года в его узком семейном кругу. Попробуй отказать такому симпатяге, такой душке, рубахе парню! На крылечке своего серьезного заведения капитан достает из пачки сигаретку, закуривает и игриво подмигнув, сообщает:
— А ты знаешь, дорогой мой журналист, я ведь немного экстрасенс. Правда! — Он стряхивает пепел в снег, со вкусом принюхивается к свежему морозному воздуху и продолжает. — Мне кажется, нет, я почти уверен, тебя вчера по телефону тревожили плохие ребята. Очень плохие. Такие плохие, что ты даже и не подозреваешь. Интересно?
— Не очень. — Тоже мне экстрасенс. Я еще вчера вычислил, что мои плохие ребята хорошие приятели следователя.
— Ты меня разочаровываешь. — Капитан глубоко затягивается. Я представляю: как дым наполняет его гнилое нутро. Пожалуй, под ребра к нему сейчас без противогаза не войти. — Ну, тогда я предскажу тебе будущее. Это-то интересно?
Я киваю. Это действительно интересно. К неприятностям лучше подготовиться заранее. Хотя бы морально.
— Я думаю, тебе больше звонить не станут. Плохие парни дважды к ряду не предупреждают. Если займешься работой, они забудут твое неуместное любопытство. Если станешь добровольным помощникам милиции, как это было модно лет двадцать назад, то быстро поймешь, почему о нашей службе говорят, что она «опасна и трудна».
Фразу он закончил вполне музыкальным исполнением песни из известного сериала.
— Мне в свое время не повезло, — гляжу на шипящий о снежинки, красный кончик сигареты и делюсь с капитаном планами на будущее, — я в массовке ДНД участие не принимал. Попробую наверстать упущенное.
— Гляди… — Следователь небрежным щелчком отстреливает окурок в сугроб. — Забегай. — И уже отвернувшись, через плечо бросает:
— Если ноги не переломают.
— Ага, обязательно забегу. — Вот и поговорили. Никогда не отличался талантом разведения врагов, и надо же — прорезалось. Лучше бы новые зубы прорезались на месте кариесных пепелищ. И с эстетической и с гигиенической точки зрения новые зубы лучше новых врагов.
Эта парочка мне сразу не понравилась. Два суровых мужичка: от плеча до пятки — два метра по диагонали. Они стояли напротив моего подъезда, сличали «фотокарточки» входящих и выходящих с фотокарточками в своих «миниатюрных» лапках. Если на их ручки надеть ботинки, то сорок пятым размером не обойтись. Я сразу представил как эти руки пройдутся по моему телу и мысленно начал петь знаменитый хит Led Zeppelin «Растоптанный ногами». Естественно, заменяя в нужном месте ноги на руки. Тогда я еще не подозревал, что одними руками дело не обойдется. Можно было правки в текст не вносить. Своими ногами, как оказалось, парни так же не пренебрегали. К сожалению.
Вообще, я, человек, можно сказать, осторожный. Если не трусоватый. Говорить такие вещи о себе неприятно, но от правды не спрячешься. Ни за раздвоенным подбородком, ни за накаченными челюстями я и не спрячусь. Трусость — мое природное качество. Но существует еще и элемент воспитания. Этот элемент сильно портит жизнь. В основном мне. Он заставляет идти на рожон только потому, что в школьные годы я на «отлично» сдал «Песню о буревестнике» одного горького господина. «Безумству храбрых поем мы песню». А что делать «робким пингвинам», которых воспитали буревестниками?
Я направляюсь к своему подъезду и самым независимым видом предъявляю свою фотографию вахтерам из группы поддержки белого Мерседеса. Вблизи парочка выглядит еще внушительнее. Таким, джипы не нужны. Они сами, как джипы. Если такой «джипик» наедет: никакая реанимация не спасет.
Меня спасает только то, что у дяденек «заклинило стояночный тормоз». Пока они опознают объект в профиль и анфас, пока анализируют полученную информацию, пока принимают решение и включают первую передачу я уже захлопываю дверь подъезда и проклинаю чистюлю-техничку, убирающую в нашем доме: мне бы какое-нибудь бревнышко, или стальной прутик или проволочку в конце концов, что бы скрутить ручки дверей. Но у нас все как во Дворце Съездов перед появлением руководства страны: проверенно, мин нет. Нет и ни одного предмета из тех, что не предусмотрены в жилом доме строительными нормами и правилами. Надеяться приходится только на себя. Точнее на свои ноги.
Мы бежим по лестнице: я и ноги. Они, ноги, оказывается, тоже жить хотят. Вспомнили, наверное, угрозу капитана. Поняли, что таким плохим парням сломать пару лишних ног, как стопку водки опрокинуть. Но резвость ног не приводит к спасению.
Мой третий этаж буквально забит народом. Может показаться, что все так хотят поселиться именно в этой старенькой панельной пятиэтажке, что места в квартирах не хватает. Безквартирные граждане стоят на лестнице, подпирая могучими плечами дверь, между прочим, ту, за которой проживаю я с верным котом Брыськой, и лениво перелистывают комиксы. Мое шумное дыхание и стремительное восхождение заставляет их отвлечься от увлекательного занятия. Я вижу приветливые улыбки и сразу понимаю: граждане не случайно подпирают именно мою дверь.
Внизу натужно ревут дизелями два опомнившихся «джипика». Бедный профессор Плейшнер, как я тебя понимаю! Симпатичный мужичок, единственный маломерок в компании монстров, делает шаг из толпы мне навстречу и радостно машет рукой:
— Андрей Петров? Какая встреча! Композитор Петров — не ваш родственник? — Это же надо: почти интеллигентное лицо, милая открытая улыбка, я бы такого не задумываясь угостил сигареткой среди ночи в темном переулке. Как обманчивы человеческие лица. Зато голос не обманывает. Этот хрипловатый баритон я в миллионе других узнаю.
— Композитор? — Переспрашиваю я. — Нет, не родственник. Я — он сам и есть. — У меня от напряжения трясутся ноги, но язык, враг мой, выписывает словесные кренделя с чувством превосходства над противником. Знает, подлец, что до языка добираются в последнюю очередь. — Вы за автографом?
— Какая проницательность! — Интеллигент улыбается еще шире. Уголки смеющихся губ вползают под меховую шапку. Я очень живо представляю себе, как они встречаются где-то там, в потной темноте, у самого затылка. Это даже не улыбка, это эстрадный трюк. Рекордсмен улыбки оборачивается к паре красавцев, однояйцевых близнецы тех «джипов», что преследуют меня от крыльца, как бы прелагая им тоже порадоваться моей проницательности.
— Я не проницательный, я умный. — Нагло лжет мой язык. Но ему, все равно не верят.
— Сомневаюсь. — Спокойно заявляет улыбчивый «интеллигент». — Вы поднимайтесь. А то мы в гости пришли, а вынуждены на лестнице скучать. Некрасиво, как-то получается.