— У Смагиных кражи не было, — наконец сказал Петельников.
— И у геолога не было.
— У старика вахтера кражи тоже не было.
— И у старушки с вареньем не было.
— Осталась лишь одна кража — кофта, туфли и серебряная ложка, — закончил капитан.
Они помолчали. Принято считать, что только влюбленные способны на взаимное угадывание настроения и мыслей. Оперативников же единили узы покрепче любви — ироничная дружба, которая надежнее серьезной; многолетие непростой и опасной работы; далекие командировки, темные засады, непредсказуемые погони…
— Одна из пяти, товарищ капитан.
— И что подсказывает логика?
— Если четыре раза было так, то вряд ли пятый будет этак.
— Хозяйка, Клавдия Сергеевна, суп варит в кофейнике, — вспомнил Петельников. — Меня там что-то раздражало… Ага, вот как…
— Что, товарищ капитан?
— Я ей не поверил.
— Почему?
— Не знаю, интуиция. — И Петельников приказал: — Беги к ней.
Уже у двери, вздохнувши, он поделился горестно:
— Что за работа, а? Белье достирать некогда…
— Купите стиральную машину, товарищ капитан.
— У меня уже есть пылесос «Вепрь»… то есть «Вихрь».
— Или женитесь.
— А кто сыском будет заниматься?
19
По велению капитана Леденцов бежал — не дождавшись машины, презрев общественный транспорт со всеми его пересадками, выбирая меж домами короткие пути, ныряя в какие-то щели, огибая мусорные бачки и автомобильные стоянки…
Впрочем, бежал он не только по приказу — подогревало и любопытство. Если в этой квартире тоже ничего не пропало, то преступлений вообще нет? И Леденцов на бегу, на марафонской дистанции, потея и задыхаясь, ощутил тревогу, может быть, самую тревожную, когда не знаешь, отчего она.
Он перепрыгнул ящики из-под апельсинов, почему-то сразу догадавшись: тревога от непонимания поступков Вязьметинова. В оперативной работе случалось, что одна решенная загадка как бы вместо себя подставляла другую, еще более заковыристую. Сперва у них не было преступников — нашли. Потом не стало мотивов преступлений. Затем оказалось, что вроде бы и краж нет. А теперь загадка вроде юридического казуса, хоть студентам ее загадывай: краж нет, а мотивы есть. Короче, на кой ляд ходил он по квартирам? Хотя в последней квартире возможно…
Единомыслие не исключает разной тактики. Он, Леденцов, искал бы сейчас подростка. Но капитан медлил, почему-то занявшись проверкой этой кражи. Видимо, тоже хотел понять, что заставило парня шляться по чужим квартирам. В конце концов, это не их дело: закон обязывал установить мотивы преступления, а не вообще мотивы поведения. Они должны искать и ловить, а копаться в мотивах — работа следователя.
Чем дольше служил Леденцов в уголовном розыске и чем больше узнавал о людях, тем они становились для него сложнее. Вот капитан. Казалось бы, Леденцов знает его мысли, вкусы, привычки. Дружат, не забывая про некоторую субординацию… Но лейтенант еще ни разу не угадал план розыска, намеченный Петельниковым. Или спроси кто лейтенанта, почему его шеф занимается стиркой, — он бы не ответил. Какое-то изысканное суперменство…
На лестничной площадке Леденцов отдышался. Его звонок возмутил квартиру: там забегали, запрыгали, захлопали. В женщине, открывшей дверь; он узнал хозяйку. И потерпевшая узнала его.
— Здравствуйте, Клавдия Сергеевна!
— Ой, я хотела идти к следователю.
— Зачем?
— Серебряная ложка нашлась. Да вы входите.
Леденцов переступил порог. Из дверей выглядывали ребячьи головы, в коридорчике мелькнул мужчина на протезе, в комнате пело радио, в кухне не то булькало, не то чавкало…
— А другие вещи, Клавдия Сергеевна?
— Какие? — легко спросила она.
— Кофта и туфли.
— Ах, эти… Нет, не нашлись.
Забывчивость женщины удивила. Редчайший случай: потерпевшая не помнила о похищенном. Это подтверждало догадку капитана, что скорее всего кражи и тут не было.
— Клавдия Сергеевна, а вы уверены, что кофта и туфли пропали?
— Куда ж им деваться? Проходите на кухню, там никого нет и потише…
В тихой кухне фырчало, будто работал какой-то пневматический механизм. Хозяйка убавила огонь под ведерной кастрюлей, пододвинула гостю табуретку и, заметив его внимание к плите, объяснила:
— Белье кипячу.
Капитана бы это заинтересовало. Интересно, знает ли он, что белье варят в кастрюлях наподобие мясного супа?
— Клавдия Сергеевна, все-таки вещи пропали?
— Как же не пропасть, если вор побывал…
— Вы идете не от той посылки, Клавдия Сергеевна.
— Какая посылка?
— Короче, туфли и кофта пропали?
— Коли их нет, то, значит, пропали.
— А они были?
— Коли украдены, так, видать, были?
Теперь Леденцов сел. Худое темное лицо женщины, обрамленное растрепанными волосами, отражало острое, какое-то болезненное недоумение. Не понимала она лейтенанта или затуркалась работой, детьми, мужем инвалидом?.. В таких случаях у сотрудника уголовного розыска только один помощник — терпение. И Леденцов начал опять:
— Клавдия Сергеевна, вы пока про вора забудьте…
— Как это «забудьте», — перебила она, — когда и замок до сих пор испорчен?..
— Кофта и туфли были? — построже спросил он.
— Были, как же.
— Теперь их нет?
— Само собой, что нет.
— Почему вы думаете, что их взял вор?
Настал черед изумляться потерпевшей. Она поправила волосы, отбрасывая их со щек и как бы высвобождая лицо. Прошла добрая минута.
— Тогда где же они, вещи-то?
— Могли затеряться…
— А вор сломал замок, пошарил в шкафах и ничего не взял?
— Разные бывают случаи, — туманно предположил Леденцов.
— Ей-богу, комедия!
— А не побывай человек в квартире — вы бы о краже и не догадались, не правда ли? — начал распаляться Леденцов, как фырчащая на плите кастрюля.
В коридорчике скрипнуло. На кухонный порог неспешно стал мужчина с суровым лицом. Его грузное тело, казалось, вдавливает протез в слишком мягкие паркетины.
— Клавдия, а ты в деревню какие туфли отослала?
— Да разве эти?
— А какие?
— Ну, пусть эти. Однако ж, кофты нет, украдена.
— «Украдена», — передразнил муж. — Транзистор за двести пятьдесят не взяли, а на кофту старую польстились? Чего людям мозги порошишь? Поди, оставила кофту в деревне да и забыла. Чаем бы лучше товарища попотчевала…
И он выключил газ. Емкость чавкнула умирающе. Белье сварилось. Вряд ли у капитана найдется такая жуткая кастрюля.
20
Школьное здание, уставшее от дневной шумихи, к вечеру вроде бы само удивлялось гулкости и тишине своих коридоров.
Они миновали множество классных дверей, пока не уперлись в большую, массивную. Спортивный зал тоже был пуст и, как все огромные сооружения, рассчитанные на людские массы, казался заброшенным и печальным. Но свет горел, а в далеком углу возились. Они подошли.
Два парня, упершись друг в друга лбами, демонстрировали непонятную борьбу — что-то среднее между вольной и самбо. Куртки трещали, жидкий мат ходил под ногами ходуном, лица краснели азартом…
— Роман! — окликнул Леденцов.
— Это из милиции, — буркнул Тюпин напарнику, нехотя расцепляясь.
Петельников узнал его: длинный костистый драчун, которого он в профилактических целях вздымал за шиворот. Внук Ром-бабы тоже оглядел капитана настороженно.
— Все учишься драться? — спросил капитан.
— Давно научился.
— Зачем?
— Чтобы уважали.
— За кулаки?
— За силу.
— А за ум?
Распаленный Тюпин сбился со своего брехучего настроя и, как показалось оперативникам, философски подвигал ушами.
— Наш лозунг какой? — нашелся он. — Пусть победит сильнейший!
— А если так: «Пусть победит умнейший!»
— Умнейший никогда не победит.
— Это почему же?
— Хиляк.
Оперативники переглянулись. Сколько они повидали секций, кортов, рингов и бассейнов; сколько они видели тугомышечных бойцов и борцов с лицами, которые хоть сейчас отливай в бронзу? Много крепких лиц и людей с бесстрашными взглядами… Но в каждом уголовном деле им попадались один-два-три человека, бежавших от преступника, бросивших потерпевшего или утаивших правду. Поэтому оперативники не верили этим рингам и спортивным площадкам, где проверялись мускулы, а не души. Шестнадцатилетний балбес убежден в слабости разума…
— А мы сейчас проверим, кто побеждает: глупейший или умнейший, — мрачно решил Петельников. — Леденцов, проведи-ка схватку.
— Товарищ капитан, я в чинах, старше его…
— Бьют не по годам, а по ребрам, — усмехнулся Тюпин.
У Петельникова были нелюбимые пословицы. Эту, про ребра, за ее жестокость он ненавидел сильно.
— Зато он тяжелее тебя килограммов на десять.
Они сошлись. Тюпин, нахрапистый, костисто-угловатый, будто свинченный из рычажков и рычагов, в самбистской куртке, на полголовы выше своего противника. Леденцов, веселый, щуплый, рыжий, в желтых ботинках, в красном галстуке. И Петельников пожалел, что придумал это легкомысленное зрелище, в общем-то несправедливое для подростка. Но когда учить, как не в шестнадцать? А почему шестнадцать? Сидел три года в. одном классе?
Тюпин схватил противника за руку и попробовал бросить через бедро, но лейтенант увернулся легко, как упорхнул. И подросток сделал ту паузу, которую допускают все борцы, готовя новый прием. Леденцов к этим паузам не привык: не было их в схватках на улицах, во дворах и чердаках, — поэтому он на секунду прыгнул к подростку и вроде бы сплясал рядом с его ногами. От неожиданной подсечки Тюпин полетел на край мата, но лейтенант диким прыжком — кенгуриным — настиг его и подхватил, не дав припечататься к мату.
Тюпин выпрямился, скорбно сопя и разглядывая шведскую стенку. Его бывший напарник, видя такой поворот, вроде бы заинтересовался брусьями, потом «конем», а там и дверь оказалась рядом.
— Понял? — нравоучительно сказал Петельников. — Всегда побеждает умнейший!
— В конечном счете, — добавил Леденцов ради истины.
— Он больше меня тренировался…
— Он больше тебя читал, — изрек Петельников. — Ладно, теперь к делу.
Они сели на низкие скамейки — Тюпин меж оперативниками.
— Где Саша? — повел разговор капитан.
— Не знаю.
— Знаешь, он твой друг.
— Знаю, но не скажу.
— Почему?
— Потому что он мой друг.
— Закон обязывает говорить правду.
— Какой закон?
— Уголовный, который вы изучаете на правоведении.
— А закон дружбы? Сам погибай, а товарища выручай!
Петельников замолчал. Тюпин прав: здесь юридические нормы не очень-то стыковались с моралью. Выходило, что работники милиции требовали предать друга. В оперативной практике эта психологическая трудность преодолевалась, поскольку человек, о котором надлежало сказать правду — друг, приятель, родственник, супруг, — совершил преступление. И не было такой морали, которая побуждала скрывать истину. Но Вязьметинов не был преступником. И Петельников решил, что это обстоятельство убедит подростка скорее.
— Роман, твой друг не преступник.
— Почему же вы его ловите?
— Мы его не ловим, а ищем.
— Зачем?
— Сказать, что он не преступник.
— А сам этого Сашка не знает?
— Он убежден, что его все еще подозревают.
Тюпин задумался, поочередно косясь на оперативников. Серьезный тон капитана убеждал какой-то особой чистой нотой. И они уже ждали признательных слов, но парень вздохнул:
— Я обещал не выдавать.
— А он просил?
— Само собой. Велел на все вопросы отвечать «нет» и «не знаю». По-вашему, слово нарушить?
— Слово нарушать нельзя, — согласился капитан.
Молчавший Леденцов ожил бурно — хлопнул подростка по спине и наподдал плечом так, что толчок передался Петельникову. Тюпин повернулся к лейтенанту с радостной готовностью: видимо, ловкая подсечка уважения добавила.
— Рома, не будь болтливым! Отвечай только одним словом «нет».
— Да? — заулыбался Рома.
— Конечно! А я обязуюсь так спрашивать, чтобы тебе «да» не говорить. Идет?
— Заметано! — согласился Тюпин на веселый эксперимент.
Леденцов жутко, как завзятый гипнотизер, уставился ему в глаза. Рома сжал губы и насупил брови с таким напряжением, что тихонько икнул.
— Вязьметинов на Марсе?
— Нет, — хохотнул подросток, теряя волевое лицо.
— У тебя?
— Нет.
— У приятеля?
— Нет.
— В школе?
— Нет.
— На вокзалах?
— Нет.
— Ходит по улицам?
— Нет.
— Но он в городе?
— Нет.
— В другом городе?
— Нет.
Леденцовские вопросы иссякли, поскольку он вроде бы все перебрал, включая Марс. Одного «нет» явно не хватало. Тюпин смотрел на лейтенанта без интереса, как на неудавшегося фокусника: он-то ждал чего-то блестящего, вроде виртуозной подсечки.
— В деревне? — спросил теперь капитан.
— Нет.
— Что ж он, в лесу сидит?
— Нет, — сиял Тюпин.
— Может быть, он в Париже? — предположил Леденцов.
— Нет.
— Не в лесу, — значит, в поле? — не отступался Петельников.
— Нет.
— Вокруг него ни деревца?
— Нет.
— Так, деревья есть, но не лес… А захоти Саша искупаться — ему надо ехать далеко?
— Нет.
— Ага, у него рядом река, море, озеро?
— Нет.
— Спасибо, Роман.
Оперативники встали.
— И все? — удивился Тюпин.
21
Бабье лето в середине октября?
Низкое солнце, чуть прикрытое закатной пеленой, ударило во все стекла. От этой ли смуглой пелены, от коричневых ли стволов редких сосен, но солнечный свет все удивительно изменил: руль, сиденья, обивка и любая кнопочка оказались сделанными из сосновой коры. Странная умиротворенность и теплота легли на все. И скрипичная музыка, звучащая в машине, извлекалась, видимо, из мягких коричневых струн. Петельников глянул в зеркало — там сидел бронзовый индеец. Даже темные волосы стали красными, как у Леденцова. Этот дивный цвет — расплав сосновой коры с золотом? — держался всю дорогу. Лишь у зеленой калитки он потускнел из-за близкого леса, заслонившего солнце.
Одетый по-дорожному в джинсы, кеды и линялую хлопчатобумажную рубашку, им самим стиранную и доведенную до линялости, Петельников ступил на твердую землю и вдохнул сосновую осень. Было тепло, как и в машине. Лишь приличия побудили его надеть кожаную куртку, тоже для дороги, жухлую.
Он открыл калитку и пошел к дому.
— Ку-ку, молодой человек!
Петельников осмотрелся, никого не видя. Лестница у яблони подсказала глянуть вверх: на сучьях сидел человек, добирая неопавшую антоновку.
— Ку-ку, Андрей Андреевич!
Воскресенский спустился.
— Вы, конечно, из милиции.
— Как догадались?
— Походите на того красноголового юношу.
— Андрей Андреевич, я симпатичнее.
— Не внешностью походите, а сутью.
— И в чем она? — заинтересовался Петельников.
— Вы непременно веселы, сильно любопытны и, по-моему, всегда хотите есть.
— Андрей Андреевич, а может, человек и должен быть весел, голоден и любопытен?
Воскресенский рукой указал путь. Они вошли в дом, в ту громадную комнату, знакомую капитану по леденцовскому описанию. Как только он сел в кресло у потухшего камина, подкатился столик с яблоками, сливами и крыжовником.
— Отведайте моих плодов.
Капитан отведал, поскольку был весел, голоден и любопытен. Яблоки полосатенькие, с привкусом ананаса и старого вина. Темно-фиолетовые сливы, от сока лопнувшие вдоль и походившие на громадных жуков, готовых расправить крылья и взлететь. Крыжовник трех сортов: зеленый, в прожилках; желтый, янтарный; и красноватый, как потухающие круглые угольки.
— Андрей Андреевич, я по делу…