— К вашим услугам.
— Загадаю вам загадку…
— Криминальную?
— Нет, педагогическую.
— Моя специальность. Но сперва возожжем огонь.
Он засуетился у камина. Припасенные березовые полешки легли скалистой пирамидкой. От подложенной бересты огонь занялся сразу. Но еще до тепла пахнуло дымком — деревянным, березовым, позабытым в городе. Петельников устроился поудобнее, разглядывая хозяина. Странный профессор: на даче всегда один, ходит в потрепанной одежонке, лазает по деревьям, калитки не запирает, документов не проверяет…
— Слушаю вас…
— Андрей Андреевич, ученик восьмого класса с подбором ключей проникает в чужие квартиры. Осматривает шкафы, столы, холодильники, кастрюли… но ничего не берет. Даже деньги. Зачем, спрашивается, ходит?
— Психическое состояние?
— Норма.
— Из какой семьи?
— Из вполне благополучной.
— А что в школе?
— Учится средне, без интереса, любит спорить с преподавателями.
— Маловато информации.
— Могу добавить мелочи. В одной квартире взял камешек, в другой съел полбанки варенья, а третью осматривать передумал…
Профессор пошевелил огонь, от которого уже шло благостное тепло, приправленное все тем же дымком. Ни съеденное варенье, ни камешек профессора не заинтересовали.
— Где не стал смотреть… Что за квартира?
— Ну, бедненькая, я бы даже сказал — какая-то убогая.
Воскресенский положил ногу на ногу, отчего капитан лучше разглядел его белесые брюки, бывшие когда-то модно полосатыми; заодно рассмотрел и рубашку, бывшую когда-то в клеточку; и куртку рассмотрел, уже неизвестно, какой бывшую когда-то… Петельников знавал садовода, который вечером надевал пиджак на чучело, а утром на себя.
— А хотите, я расскажу о семье этого подростка? — заговорил Воскресенский. — Отец — хороший работник, не пьет, может быть, даже и не курит, мастерит, имеет автомашину или садовый участок. Мать — рачительная хозяйка, аккуратистка, в доме чистота, обед всегда есть, белье всегда глажено… Днем они работают, в выходные мастерят и занимаются уборкой, а по вечерам смотрят телевизор. Угадал?
— На девяносто девять процентов, Андрей Андреевич.
— И эту семью вы зовете благополучной?
— Не пьют, работают…
— Благополучие семьи не в зарплате и в должностях, не в гарнитурах и личных автомашинах, не в престижной одежде… И даже не в труде. Благополучие семьи заключается в нравственном климате.
Петельников знал, что сложнее человека ничего во Вселенной нет — о каждой личности хоть тома пиши. И все-таки в любом была та сердцевинка, которая отодвигала все остальное, как менее существенное. Эту сердцевинку Петельников старался высмотреть и для себя обозначить, тогда человек открывался сутью. Ясные, молодые глаза… Открытый лоб, открытое лицо, открытый взгляд… Открытый человек. И наверняка сам стирает.
— Как вас звать? — спросил вдруг профессор.
— Оперуполномоченный.
— Ага, а по отчеству?
— Вадим Александрович.
— Хотите, дам отменную тему для диссертации, Вадим Александрович? «Мещанство как причина преступности». Или лучше так: «Бездуховность как причина преступности». Устраивает?
— Причина в одной лишь бездуховности?
— А разве мало? От бездуховности — скука, апатия, усыхание природного интереса ко всему на свете… Работают плохо — скучно. Семьи разваливаются — скучно. Пьют — скучно. Все от бездуховности, все!
Профессор вскочил и забегал по своей просторной комнате с такой силой, что огонь в камине заколебался. Капитан легко представил его на кафедре — машущего руками, громкого, рубящего воздух мыслями, как лозунгами. И у него непременно скособочен галстук, не застегнута пуговица или разные носки, потому что на даче привык он к необременительной одежде.
— Когда ребенку долбят, что еда у него есть, одежда есть, крыша над головой и телевизор есть и какого рожна еще надо, то к чему, по-вашему, склоняют подростка?
— А к чему, Андрей Андреевич?
— К животной жизни! К бездуховности! Мол, ешь, пей и будь доволен. Это молодого-то человека, который хочет мир перевернуть?
Воскресенский с таким махом бросил в огонь новые поленья, что обрадованные искры павлиньим хвостом брызнули на фрукты. Он взял щипцы, всамделишние каминные щипцы, и поправил головешки.
— И ваш школьник, Вадим Александрович, ходил по квартирам с единственной целью: узнать, интересно ли живут другие люди или так же нудно, как его родители… Слава богу, что избежал воровского искуса.
— Где-то он сейчас? — задумчиво спросил у огня Петельников и посмотрел в глаза профессора открыто, без своего гипнозного нажима, потому что лицо хозяина дачи тоже было открытым.
Воскресенский сел в свое кресло, разглядывая свежий огонь, плясавший на свежих поленьях.
— Я говорил вашему молодому коллеге про гнома…
— Говорили.
— Так этот гном поселился в моем сарайчике, в сене.
— И вы его видели?
— Нет.
— Тогда откуда знаете?
— Экспериментальным путем. Кладу булку с колбасой, ставлю кефир. И все съедается.
— Вас это… не страшит?
— Ничуть, он же бутылку возвращает.
Петельников встал. И хотя руки не озябли, он протянул их к огню, как это делали герои старинных романов. Тепло успокоило нервную суету ладоней.
— Андрей Андреевич, я взгляну на гнома?
— Пожалуйста. Между прочим, как вы относитесь к шашлыкам по-кавказски?
— Меня ли, веселого, любопытного и голодного, об этих шашлыках спрашивать…
— Тогда я зажарю. Сколько штук?
— Нас двое да гном.
22
Петельников шел садом, по рукотворной лесной тропинке, под яблонями, мимо бассейна с утками…
Человеку пристало быть веселым, голодным и любопытным. В этих, родившихся в разговоре с профессором и вроде бы шутливых, словах капитан увидел далекий смысл. Быть постоянно веселым, потому что жизнь единственна, неповторима и коротка; быть голодным, чтобы не обрасти жиром и никчемушным добром; быть любопытным, поэтому работать до устали, ибо любопытство проще всего удовлетворяется трудом. И Петельников подумал про свою работу… Его оперативные мытарства — кроме поисков и схваток за справедливость, кроме всего прочего — утоляют жажду любознательности, сокрытую в наших генах. Выходит, что хороший оперативник — это, прежде всего, любознательный человек? К тому ж веселый и голодный. И не беда ли таких подростков, как Вязьметинов, в том, что они не веселы, поскольку еще не чувствуют прелести жизни; не голодны, перекормленные родителями; и не любопытны от беструдной жизни? Впрочем, Саша пострадал из-за неутоленного интереса…
Петельников вошел в сарай. Запах трав, яблок и дров удивил неповторимым настоем. Корзины с антоновкой, верстак в стружках, березовая поленница, а верх завален сеголетним раздерганным сеном. Капитан опустился на березовую чурку.
— День пролежишь, два, три, а потом?
Сеновал не ответил. Петельников уставился в широкий ящик, деленный на крупные ячейки, в которых лежали отсортированные гвозди — от крохотных до нагелей. К гвоздям профессор относился нежней, чем к своей одежде.
— О родителях бы вспомнил…
Сено молчало. Антоновка, крупная, ровненькая и в полумраке матовая, казалась в плетеной корзине яйцами солидной птицы. Не сам ли профессор плетет эти круглые корзины, походившие на гнезда?
— Саша, мы установили: ты ничего не взял.
Сено зашуршало, как зашушукалось само с собой. В темноте серое лицо белело смутно и как бы неуверенно.
— Спускайся!
Вязьметинов сошел по приставной лесенке. Узкое лицо стало сереньким, видимо, от сенной трухи; синтетическая куртка, не снимаемая двое суток, как-то перекрутилась; спутанные волосы проросли травинками, и один загогулистый стебель торчал за шиворотом; в руке надкусанное яблоко…
— Значит, я не преступник?
— Ты не вор, но преступник.
— Что я такого сделал?
— Незаконно проникал в чужие жилища. Статья сто тридцать шесть УК РСФСР.
Подросток сел на вторую чурку. Нахлобученные на лоб волосы, налипшие травинки, согнутая спина и верно делали его похожим на гнома, присевшего отдохнуть на пенек.
— Что мне за это будет?
— Следствие решит. А пока тебе нужно вместе со мной пройтись по квартирам и перед всеми извиниться.
— И перед теткой, которая врала?
— И перед теткой.
Вязьметинов засопел. Всколыхнувшаяся обида не принимала справедливости этих слов: ведь Смагина обидела сердце, а капитан обращался к его голове. Петельников знал, что чувство задевается больнее, чем разум. Даже у взрослых.
— Смагина ошиблась. В конце концов, не она к тебе в квартиру залезла, а ты к ней.
Петельникову хотелось спросить: что же он высмотрел в этих квартирах, чему там научился, утолил ли свое любопытство и нашел ли ответы на мучительные подростковые вопросы? Но для такого разговора время еще не приспело.
Пестро-каряя бабочка, согревшись за день в теплом сарае и вроде бы заново начав учиться летать, села подростку на плечо. Он удивленно шевельнулся. Бабочка прямехонько перелетела на капитанскую руку. Манили теплые их тела?
— Саша, а ты знаешь, как зовется самая крупная бабочка?
— Махаон?
— Королева Александра, двадцать восемь сантиметров в размахе. А облака Венеры из чего состоят?
— Из углекислого газа?
— Нет, из паров серной кислоты. Представляешь, что за атмосферка?
Вязьметинов вцепился в свою березовую чурку и подволок ее к петельниковской, спугнув прикорнувшую бабочку.
— Саша, а какая, по-твоему, кровь у осьминога?
— Какая… обыкновенная.
— Голубая! В нашей крови железо, а у него медь. А вот скажи-ка мне: откуда в пустыне Гоби морские жемчужины взялись?
Подросток задумался, но по блеску глаз и напряженно-повеселевшему лицу капитана видел, что мысли его были не о жемчужинах пустыни Гоби.
— Вы кроссворды любите?
— С чего ты взял? Отнюдь.
— Интересные у вас факты.
— Это что… Сейчас я хочу экспериментально проверить теорию Руперта Шелдрейка.
— Какого Шелдрейка?
— Не знаешь его теории? — ужаснулся Петельников. — Руперт Шелдрейк доказывает, что поведение живых существ влияет друг на друга, хотя жить они могут в разных концах земного шара. К примеру, если в нашем городе научить собак мяукать, то в Париже уже все собаки будут готовы к мяуканью и научатся этому значительно быстрее, чем учились собаки в нашем городе. Каково, а?
— Это лженаучно!
— Вот и я сомневаюсь, надо бы проверить. Представляешь, человек замыслил преступление, а мы в уголовном розыске это засекли.
— В форме чего? Приборами?
— Да хоть чего! Хоть в форме икоты.
Вязьметинов молчал одурманенно — только глаза сияли под валиком слежавшихся волос.
Петельников понял, что они могут просидеть тут вечер, ночь и следующий день. И у них найдется о чем говорить, потому что все беседы живы не многознанием, а любопытством.
— Пойдем, — сказал капитан вставая.
— Куда?
— К профессору Воскресенскому есть мясо кхэ.
Его запах — мяса кхэ — уже полз по саду. Но Вязьметинова он не увлек.
— А вам помощники нужны?
— Очень.
— Возьмите меня с собой…
— Поедим мяса, заскочим к твоим родителям, а потом и мне поможешь.
— В настоящей работе?
— В настоящей, мужской работе.
— А что будем делать?
— Стирать белье.
— Как… стирать белье?
— Саша, это настоящая мужская работа…