А все же хорошо, что не поленился, хоть на день, а слетал в Испанию. Зато душа не ноет: освоилась Машенька на новом месте, обжилась. Садик-огородик, фрукты-овощи. Даже тархун с анисом в рассаду вывела... ох, баба! Бриллиант! А в доме? Дворец! Музей! Машенька!
Вот странно-то как... Никогда никакой любви для него и в помине не существовало. Женщины? Их было множество великое. Порой увлекался даже, да. Но чем кончалось? Или истериками, жаждой властвовать над ним, или - обычной бытовой скукой. Просто было лишь с проститутками. Он платил, они работали. Красивые создания ценились дорого, но тут уж, по его убеждениям, жалеть денег представлялось порочным.
И вот как-то, в дымном гомоне интуристовского бара размышляя о девочке на ночь, шепнул он шестерке своей, ведавшей здешними шлюхами: кто, мол, такая там, за соседним столиком?
Э, Матерый, ответила шестерка бархатно, то - не в продаже. То само по себе. Она свободу отработала, она и тебя перекупит. Назвала шестерка и двух бывших мужей незнакомки, отошедших в мир иной согласно судебным приговорам. И понял Матерый: жизнь этой женщиной наизусть выучена, все открытия позади, равно как и надежды с восторгами, а потому приглянуться ей - задача практически без решения.
Но - приглянулся. Годы убил, а добился ее. И вот настало утро, когда проснулись вместе, посмотрел он ей в глаза, и ответила она ему на невысказанный вопрос: “Буду верной”.
Так появился друг и партнер. Любовь? О ней не говорилось, не думалось. Пусть любят другие, кто о том ведает, решил он. Меня же устроит кондовая надежность битой бабы. Э-эх, дурак! Не знал любви и знать не хотел, доступность случайных, ветреных попутчиц выхолостила душу, а любовь все равно пришла, пробилась сквозь коросту сердца, и теперь нет у тебя ничего, кроме любви; все остальное - белиберда, текучка, поденщина...
Машенька! Как бы быстрее возле тебя очутиться, ведьма; как бы быстрее, родная моя... Стоп! Ты - следящая система. Прочь все воспоминания, прочь! И события дней последних, оставшиеся там, за спиной, и фрагменты их, назойливо всплывающие: клювы нефтяных насосов под Баку, постовые со смуглыми лицами, прохладный подвал караван-сарая с вишневыми скатертями на столах и хрусталем; штормящий Каспий, браконьерские ладьи, осетровые и белужьи туши в звездных костяных шипах, чаны с черной, липкой икрой, бледно-розовые потроха рыб, чем-то напоминающие поросячьи. Точно: в Иране осетровых не едят - рыба-свинья. Ну, чудаки! А мы лопаем! И слава Богу, что пока лопаем.
Икры же этой вскоре переправится в Москву, благодаря его последней договоренности столько, что и за год не распродать! То же и с наркотой. Килограмм героина в багажнике “волги”. Ах, Прогонов, спасибо за специальный документик. Гореть бы без него на этом маршруте: Астрахань - Ростов - Москва. Но как не урвать? Хозяин бы, конечно, от возмущения лопнул, узнай, на какой риск иду. Грешим за его спиной, грешим. Ох, будет концерт, как проведает... Хотя - куда он без нас? Он - мозг, а мы - руки. Шаловливые. Плохо это! От начала до конца плохо. Жадность фраера... Ну, ехал бы сейчас порожний, скучаючи, чинно. Жлоб ты, Матерый! Нет у тебя кругозора, нет широты, прав Хозяин! А погоришь - его подведешь. Все, кончай, Матерый, кончай! Наркоту через Леву сплавишь в последний раз, и пусть Лева из игры выходит. Ненадежен он, торгаш, продаст в полкасания, хоть и есть у него с блатными своя линия по всей стране. Да и тебя Лева опасаться начал, по всему видно. Сдрейфил. Силу за тобой почувствовал, масштаб, а страх перед компаньоном - чревато это, склизко. Тем более повязал ты Леву когда-то на серьезных кушах, на погромах железнодорожных; через него, барыгу, много чего ушло, а сейчас прикидывает Лева: какой срок за то самое “много”? Ведь дела у сыскарей не в архиве, а в “висяках” - вдруг, не ровен час, вылезет для сыщиков кончик? Занервничал Лева, задергался. А почему? Дна у него нет, лечь некуда. И вся его надежда - на родственничков высокопоставленных - людей покуда с реальной властью. Но когда-нибудь грянет час страшный, протрубят фанфары, и загремит под их завывания Лева в преисподнюю, потому что воровал без оглядки, текущим днем жил, а будущего себе не сочинил, да и деньги никогда не умел вкладывать - или проматывал, или копил. Их удел, торгашей. И твой когда-то удел был, Матерый. Помнишь? А помнишь, как года три назад славно посидели ночку у Хозяина за разговорами? Что тебе Хозяин напоследок сказал? Время, сказал, ныне разухабистое, пей-лей, народное, значит, твое, но настанет момент, и другая демократия поспешит сменить нынешнюю, и всех перепивших и переевших она опохмелит. Знаю, сказал, обманываете вы меня, в люди я вас тяну, в жизнь, а вы обманываете... И за обман поплатитесь. Вместе со мной. Потому, если спастись хочешь, готовь отступной вариант. Срочно: гуляночка, возможно, уже на закате...
Крепко ему, Матерому, эти слова в душу запали, отрезвили. К тому же имелось чем дорожить: Машей - случайно и счастливо встреченной женщиной, смыслом всего. Оправданием всего. И ради нее стоило подготовить то будущее, где место лишь цветам, морю, любви и солнцу. И так - до конца. Покуда сон блаженный не сменится мраком навсегда, ничем.
...Груз полагалось оставить на перевалочной базе в Подольске, в одном из гаражей.
Он открыл багажник, механически надел перчатки и подумал:
“С чем я связался? С самым грязным делом, дьявольским бизнесом...”
Вновь колко сжала горло обреченность. Быстрее бы. Быстрее бы туда, в зарезервированный рай.
Гараж был ангажирован Левой у директора местного ресторанчика, кормившегося на браконьерской рыбке и икре и подторговывавшего наркотой с самого начала “предприятия”. Крепкий гаражик, снабженный тремя внутренними замками повышенной секретности, литыми, будто чугунными, воротами, оформленный дальновидно на дядю директора - инженера, вышедшего на пенсию, то есть человека с нейтральным, неассоциативным общественным статусом.
Конспиративную цепочку Матерый просчитал точно: бармен, правая рука директора, в случае возникающих у шефа неприятностей оперативно связывался с шестеркой Матерого, и, пока милиция выходила бы извилистыми путями на гаражик, содержимое бы его перебазировалось. Директору тоже внушили: горишь, гори один. Купил товар случайно, продавца помню смутно: лысый, в очках. Чистосердечное признание - штука хорошая, но учти: идешь на срок в одиночку - часть первая; с компанией - вторая, а то и третья.
Закрыв гараж, Матерый снял номера с машины, припаркованной в небольшом, поросшем кустарником закутке возле гаражей и, достав лопату, закопал их. Номера “светились”, долой! Рукастый Толик-мастер отштампует новые, а техпаспорта Прогонов рисует, как дружеские шаржи.
Взглянул на часы. По времени он укладывался. Успевал. До Москвы рукой подать, на подъезде к городу - контрольный звонок Леве: “Привет. На уху - есть...” Значит, товар в гаражике, приступайте к реализации.
Он выехал на магистраль. Прислушался к себе, к неприятному, тягостному чувству, непонятно от чего крепнувшему с каждой минутой. Впервые оно пришло к нему, когда выезжал на этой “волге” из Ростова. Будто следил за ним некто всевидящий и коварный. Нервы? Обычная, здоровая настороженность? Или в самом деле - измотался, устал?
Попытался вспомнить цифры новых номерных знаков - не вспомнил. Стянув зубами перчатки, бросил их на сиденье, прошептал, успокаивая себя: не психуй, если бы что - брали бы у гаража, на горячем. Однако тревога не отпускала. Он подосадовал: вот неврастеник, баба! - но тренированное чутье талдычило: не так что-то, что-то не так...
- Черт! - не удержался он. - Отпусти... Всю жизнь меня крутишь; я-то знаю: есть ты... Ну, отпусти! Сыграй на руку, хоть не из твоей я гвардии, не люблю тебя...
Обновленное свежим асфальтом шоссе полилось под колеса туго, широко и свободно.
Двое в форме. Полосатый жезл, белые краги... Машины рядом нет. Останавливают... Проскочить? Сзади - лох в стареньких “жигулях”, догонит навряд ли... Эх, рация у них...
Тормознем. Наверняка не по нашу душу, так захват не производится. Хотя... В любом случае - попросят подвести. По выражениям лиц видно. Чуть проедь... Вот. "Вальтер" из-под сиденья под ногу, предохранитель спусти... На лице - безразличие, легкая усталость... Зеркало подправь - один сзади сядет, горло пережмет, если всерьез это... Не по-хозяйски бредут, семенят, как фраера, вприпрыжку. Лейтенант и сержантик. Ну, рожи! Лимитчики? Первый, лейтенант, еще ничего так, а... Ну-ка, соберись. Не по этим ли сволочам тревога тебя ела? Напрягись, как струна, не ублажай душу, что без груза; номера - липа, техпаспорт - липа...
Матерый приспустил стекло.
- До поста довезешь? - наклонившись, спросил лейтенант - молодой приземистый парень с рысьими зеленоватыми глазами.
- Можно.
Уселись. Лейтенант - на переднее сиденье, сержант - позади. Чем-то они не нравились ему, эти милиционеры. Было в них что-то неестественное, шедшее от примет даже внешних: дурноватое, чуть отекшее лицо лейтенанта - без режима живет, разбросанно, а сержант - жесткий мужик, таких на плач и сердобольность не прикупишь - только силой, властью. И озабочен сержант как-то мрачно, целеустремленно, до ломоты в скулах.
Нет, не гаишники они... Может, оперы? Тоже нет. У оперов - печать на печати, сразу видать... Да и не стали бы оперы вымученных сюжетов накручивать, взяли бы на посту, чего мудрить? А может, ряженые? Похоже... Везу деньги. У гаража выследили и, пока копался там, чуток опередили. Кто-то навел, значит. Так. Сейчас я еще вполоборота к тому, сержанту, сейчас не его момент, опасно, а их капитально насчет меня предупредили - стало быть, ждут, когда отвлекусь. Тут - нож в спину, молодой сразу к рулю потянется, если тронуться успею, скорость мала, но все же... Кто знал, что с деньгами я буду? Друзья восточные? Так они же и отстегивали, им не резон... Левка? Но ведь ему же деньги везу... Неужели нервы? Спокойно. Попроси сержанта дверцу покрепче захлопнуть и - газу резко, вот так. А... не готовы были? Ну, теперь давайте, теперь, если имелась схема, то она сломана: на спидометре - сорок, шестьдесят, восемьдесят... поздно! На ходу кончать - риск. Четвертая передача. Упущен момент, сявки. А сержант думает... Основательно мыслит.
Боковым зрением Матерый неусыпно наблюдал за ним в зеркало.
Лейтенант с угрюмой сосредоточенностью смотрел куда-то вдаль. Руки его, лежащие на коленях, были явно напряжены. Жезл он положил на сиденье рядом с дверцей.
Губы сержанта шевельнулись. Нет, молчит, подбирает слова.
- Слышь, может, до поста сойдем? - неуверенно спросил он лейтенанта. - А то вдруг начальство? Проверка сегодня... Переждем, а? Сколько времени-то натикало?
Лейтенант оголил кисть. Часы “ориентл” - массивные, с уймой красивеньких излишеств, шантрапа такие любит, часы удачливых кусочников, знак их касты. Но часы - ладно, а татуировочка вот у тебя на запястье, дружок любезный...
Заплясали мысли, встраивая фрагмент татуировки в известную схему... Есть! Не ошибка молодости, не любительщина армейская или флотская, не блатная даже, а с “кичи”, в тюряге наколот этот крест, обвитый змеей. Ряженые!
- Вот тут тормозни, - произнес “лейтенант” сдавленно.
Матерый принял вправо.
Рука “сержанта” скользнула под полу кителя.
Резко пошла вниз стрелка спидометра.
“Лейтенант” инстинктивно подался ближе к рулю.
Сзади блеснула сталь лезвия.
Матерый с силой вдавил педаль тормоза в пол.
“Лейтенант”, растопырив руки, всем телом навалился на “торпеду”. Фуражка слетела с его головы. В то же мгновение Матерый, распахнув дверцу, выбросился наружу. Нож вонзился в край клавиши звукового сигнала, соскочив затем в паз поперечины. Резкий, внезапный звук оглушил; по лицам “милиционеров” скользнули испуг и растерянность. Матерый тоже замешкался, но лишь на секунду, а потом увидел как бы все сразу: лес по обочинам, жало лезвия, плотно застрявшее в пластмассе, ошеломленных, торопливо соображающих “гаишников”, сзади - желтое пятнышко приближающихся “жигулей”, пустую встречную полосу, мушку “вальтера” - и когда он его выхватить-то успел...
Выстрел прозвучал негромко и безобидно, будто хлопнули в ладоши. На лбу у “сержанта” словно раздавили клюкву. Закатились бессмысленно глаза, открылся рот, обнажив редкие, прокуренные зубы, и устало, как после тяжкой работы, он отвалился спиной назад.
“Чехлы менять - точно”, - рассудил Матерый, целясь в “лейтенанта”. Тот громко икнул от ужаса. Рука его, потянувшаяся было за пазуху, застыла в воздухе, как бы сведенная параличом.
- Будешь вести себя хорошо, эта штука не выстрелит, - процедил Матерый, усаживаясь за руль и вытаскивая из него застрявший нож.
Желтые “жигули” пронеслись мимо. Проводив их взглядом искоса, Матерый тронулся следом. “Лейтенант” дрожал, затравленно глядя на него. Шептал, как заклинание:
- Не убивай... только не...
Приметив ближайший съезд в лес, Матерый свернул с дороги. Брезгливо отпихнул потянувшегося к рулю “лейтенанта”, почувствовавшего, видимо, недоброе в таком маневре:
- Не дергайся, гнида...
Остановился на краю поляны, куда вывела узенькая лесная тропка, окаймленная почернелым, истаявшим снегом.
- Ну, - вновь направил пистолет на ряженого, - теперь говори: кто, что, как, почему...
- Левка это... - прозвучал едва слышный ответ. - Левка. Ростовские мы...
- Ростовские, псковские... Что - Левка?! Концы резать хотел?
- Не знаю... Мы - нанятые, “бойцы”, я, он... - Опасливо зыркнул на мертвеца. - Равелло послал, он у нас пахан. Подсобите, сказал, человеку. Он заплатит. Левка, значит. Ну, мы сюда, в стольный град. Свиделись. Десять зеленых кусков за тебя посулил. С монетами ты, знаю. Там, у гаража, тебя ждали, но там стремно показалось. Ну, пока разгружался ты, Левка сюда нас довез, а сам в город подался.
- Ну, кончили бы меня, - равнодушно кивнул Матерый. - Дальше?
- Тачку в ельник, деньги к Левке... Он нам свои колеса оставил. Неподалеку тут, в лесу... Показать?
- Не надо. Лева ждет?
- Сегодня, - с готовностью пояснил “лейтенант”, не отрывая взгляд от пистолета, - в девять часов, вечером...
- Дома у себя?
- Ну да!
- Предварительно звонить надо?
- Не... Подъезжаем на хату, расчет, и разбежались.
- А ежели без расчета?.. На те бабки, что со мной - живи не хочу... И - привет Леве?
- Ты что! Петля! Равелло удавит... Мы ж - блатные, закон понимаем...
Матерый не удержался, фыркнул: закон!
- Ходки есть? - спросил резко. - Тянул?
- У меня - две, у него... - “Лейтенант” вновь оглянулся на труп, - У Шила - четыре...
Матерый сунул пистолет за пояс.
- Помоги вытащить его, - приказал озабоченно.
Тело грузно опустилось на землю. Кровь маленько окропила прошлогоднюю, ветхую листву.
- Говорил же! - причитал “лейтенант”, отирая ладони о брюки. - Зачем на мокруху идти? Не, чесалось у Шила! За десять-то кусков, тьфу! Если бы не Равелло...
Снова - легкий хлопок. “Лейтенант” повалился на труп напарника даже не застонав, словно в рот ему с размаху всадили кляп.
Матерый неторопливо осмотрелся. Вокруг стоял голый, тусклый весенний лес, превозмогающий прение трав и засилье талой воды - пищи для своего воскресения.
Перевел взгляд на трупы. Нет, это мясо оставлять здесь нельзя, надо упаковать в багажник: после придумать, где зарыть его; затем с машиной Левкиной разобраться - от нее многое потянется... Вот же - не было печали!
И вдруг - голоса! Он ушам не поверил. Точно. Голоса. Люди. Идут сюда. Что им делать-то здесь в пору такую? С ума посходили? Слова... Что-то про подснежники, про сморчки... Ну сколько же на свете белом идиотов праздношатающихся! И все же как назло там норовят очутиться, где дьявол бал правит.
Он влез в машину. Газуя на раскисшей почве, развернулся и ринулся обратно, к шоссе. После, выбравшись на асфальт, рванулся вперед, выжимая из двигателя весь ресурс мощности. Исподволь утешал себя: правильно, свидетелей убирать не стоило, да и не получилось бы - тут пулемет нужен, а так - кинутся врассыпную, и... Но зато теперь - труба! Следствие. Скорее бы пост проскочить...