Ненависти к Левке не было. Не деньги Левке нужны были. Деньги - гонорар этим ублюдкам дохлым. Концы Лева резал. Занервничал, трус, так и есть!
Теперь трупы, считай, уже найдены. Машину Левину тоже обнаружат, без вопросов. Дальше - просто. Выяснить личности ряженых - чепуха. Ситуацию поймут: неудачно нарвались. А зачем на гастроли пожаловали? Тоже, в общем, не тайна тайн. Преступный мир секреты хранит, как дырявый мешок змей. Сведения из него просачиваются куда надо, руслами многочисленными и налаженными. Выйдут, конечно же, на Равелло, от него к Левке, и начнется! Вся железнодорожная эпопея раскрутится, каналы сбыта, а далее - сопутствующие дела Хозяина, а на тех делах большие люди... А причиной - пугливенький, подлый Лева. Скотина, мразь!
Он с силой ударил кулаком по рулю. И тут пронзительно уяснил всю логику ситуации, ее закономерность и неотвратимость. Он не мог не убить ряженых, а ряженые не могли отказаться от убийства его, Матерого, ибо подчинялись закону шайки, где главенствовал наверняка деспотичный бандюга. А над бандюгой царил Лева, за которым стояли слишком большие деньги и связи, чтобы отказать Леве в мелкой услуге перерезать кому-то горло. Лева же нуждался в безопасности, иначе ему грозила бы смерть. Высшая мера. В лучшем случае - пятнадцать лет, означавшие ту же гибель, но куда более мучительную, долгую и страшную для него - изнеженного и праздного, нежели мгновение полета пули, вгрызающейся в сердце или мозг. Вот почему надлежало убрать тебя, Матерый. Загодя. Твоя смерть являла залог безопасности Левы, равно как его смерть - залог твоей безопасности. Это не месть, не свара, не дележ добычи, это - деловые отношения. Ты еще лишь в общем понимал сущность происходящего, когда убивал “лейтенанта”, но понимал верно, пусть и подумывал: не горячусь ли, не использовать ли гаденыша в качестве контактного звена, через которое выдернешь на свидание Леву? Нет. Покуда в шоке, быдло покорно, но после за него не поручишься. К тому же исчезновение Шила незаметным бы не осталось. Все ты грамотно сделал. Если бы не людишки в лесу, вообще бы... Так. Дальше думаем. К Равелло милиция притопает, ее таланты принижать не будем. Не сразу, не наскоком, но расколют они пахана. Он им давно уже поперек горла. А тот? Сдаст Леву? Но ведь и только, насчет меня он ни гу-гу, Равелло этот. А если гу-гу? Вряд ли. Хорошо: допустим, ни гу-гу. Тогда выход на меня - исключительно через Леву. Вернее, через труп Левы. А здесь - прикинь. Где, когда видели тебя с ним, какая информация о тебе могла уйти по его знакомым - этого не существующего уже в принципе Левы?
Несуществующего? Существующего, и еще как!.. Вместе со всеми своими родственниками из правительства, из кабинетов лакированных...
Вспомнилась дача, велюр дивана, мечта о сладком сне...
“ Забот-то теперь, забот... - Он озадаченно посмотрел на часы. - До вечера надо что-то обязательно придумать, надо успеть машину в порядок привести, кровь сзади на чехлах замыть, от пистолета освободиться. А как освободишься, если к арсеналу триста верст пилить, далеко тайник, а без оружия - куда? Придется рисковать, придется таскать с собой улику, и воспользоваться ею... А если ножом Леву? Но неизвестно еще, какая обстановочка сложится. Да и ненадежно ножом...”
Неужели все кончено? Неужели сейчас - начало краха? Тогда, в перестрелке на путях, он думал: финиш, приплыл к водопаду - ан обошлось вроде... Вдруг и здесь обойдется? Одно несомненно: предстоит разговор с Хозяином. Трудный разговор. Боязно и подумать о нем. Ведь предупреждал Хозяин, тысячу раз наказывал: не лезь в уголовщину, делом занимайся, зарабатывай, помогая людям и государству. Кивал ты, соглашался, а сам... В шестнадцатом бы веке тебе родиться, Матерый, был бы ты там к месту: большая дорога или широкое море, твоя любовь. Пиратом ты на свет явился, вольным разбойничком и никак не мог приладиться к бумажно-компьютерному, жестокому веку, где убивают, душа в объятиях, а зарабатывают на резолюциях, связях и визах. Да, придется объясниться с Хозяином. Ибо выйдут на тебя, выйдут и на него. А если его прижмут, все побережья всех морей обшарят...
А... убрать Хозяина? Еще хуже. Тогда точно на тебя выйдут. В кольце ты, Матерый.
- Ох, забот-то... - стиснул он зубы. - Ох, забот!
НЕУДАЧА ЛЬВА КОЛЕЧИЦКОГО
Он уехал, не дождавшись развязки. Страшась увидеть то, чего столь страстно желал все последнее время. Смалодушничал. Ведь там, у гаража, где разгружался Матерый, все бы могло и завершиться. Но - дрогнул. Перевел стрелку на запасной вариант, чтобы не стать свидетелем бойни, убедив и себя и наймитов, убийц то есть, - да-да, именно убийц, и сам ты тоже убийца! - с ленцой убедив, чтобы авторитет не занизить: дескать, не стоит здесь, слишком людно, да и “волгу” с трупом перегонять... Работайте “милицейских” попутчиков. И трусливо смотался, скрывая ужас надменностью киношного мафиози - мол, времени нет, чтобы на пустяки его транжирить, дела ждут, сами разбирайтесь, шестерки...
А теперь - жди!
Жди, взвинчивая себе нервы, томясь в неизвестности. А если прикарманили наймиты деньги и - на вокзал? Вряд ли... Да и пусть бы так, пусть! Лишь бы...
Неужели положили Матерого? Весь этот комок мускулов, расчетливого ума... Даже если сразу в сердце попали, умирал он наверняка не сразу: тяжело, до последнего вздоха борясь за жизнь, исходя кровью, ненавистью, вычислив все, и его, Льва, тоже.
Он вздрогнул. Звонок в дверь. Кто? Эти шакалы? А если засыпались, если милиция?
Судорожно выпил рюмку водки. Оглядел комнату. Картины, стильная мебель, гобелены. Этого хотел всю жизнь? Ну, вот и решается. Или твое, или...
Подошел к двери, ткнулся лбом в пухлую кожаную обивку.
- Кто? - проронил грубо.
- К Леве я, к Леве, - ответил приглушенно развязный, прокуренный голос.
Накинув цепочку, он открыл дверь. В узком просвете увидел незнакомого парня: кожанка, кепочка, скуластое лицо, стылый взгляд много разной погани видевших глаз, крупные черты лица.
- Привет от Шила...
- Где он?
Парень ногтем потрогал цепочку. Хмыкнул снисходительно:
- Так и будем беседовать?
- Именно, - отрезал Лева.
- В общем, - хмуро сказал гость, пальцем подняв козырек кепочки, - Шило передать просил: дело подняли большое, у тебя долю делить стремно, езжай к ним, получи. Или у Равелло возьмешь, как знаешь. Я - кореш Шилов... По прошлым ходкам, когда в тундру плавали, чтоб ты в курсе был. На тачке я, таксер. Решай. Едем - едем. Нет - покеда. Все. Выдохся. Думай, свет очей моих. И еще: полтинник баксов за визит. Я не курьер из конторы в контору. Отработал - отдай.
- С чего это я тебе... - начал Лева.
- А... с вас трех по полтешку, - с невозмутимой угодливостью разъяснил таксер. - И я - могила. Наворотили ведь? Значит, тоже рискую, мил человек, значит, не общественник-энтузиаст...
- А ехать куда? - Лев соображал: провокация? Не похоже. А если против него что-то ребятки замыслили? У сброда ведь логика путаная... Но тоже - какой резон?
Вот она, плата за трусость! А не дергался бы, не финтил, не стоял бы сейчас перед тобой этот подонок и никто бы не принуждал мчаться в неизвестность и в ночь; сиди, пей водку да смотри телек - приключения разных там супергероев, укладывающих ежеминутно и с улыбочкой горы трупов...
- Так куда ехать? - повторил он.
- Ко мне. В Перово. Хата у меня там. - Таксер вздохнул. - Ты... быстрее прикидывай, голова, недосуг мне.
- Иди... -сказал Лев. - Внизу обожди. Я сейчас.
Закрыл дверь. Уперся в отчаянии лбом в косяк. А что, если таксист - мент? Нет. С такой рожей и с такой стрижкой? А вдруг - стукачок? Ладно гадать. Не дрейфь. В случае чего - был пьян, поехал по инерции... А Матерый? Мог вывернуться и свой ход сделать, перекупив наймитов? Ну... то из области фантазий, игра больного воображения. Похоже, шизиком ты становишься от излишних нервных нагрузок, которыми жизнь твоя обременена каждодневно... Кто есть Матерый? Бандит. С историей, да. И только потому авторитеты и воры дали ему собственную нишу. Но сгинь он в разборках - шума не будет, а уж ему, Леве, претензий не предъявит никто.
Он оделся. У порога перекрестился на темноту комнаты, в которой висели иконы. Запер дверь.
Таксист испытующе взглянул на него.
- Только учти, - предупредил, как бы извиняясь. - Полтешок полтешком, а за проезд - отдельно.
- Двигай, крохобор, - обронил Лев, превозмогая невольную дрожь.
- Двинуть-то я двину, но учти...
- Учел, учел! - обернулся Лев к таксисту с яростью. - И еще сверху пару долларов своих получишь, успокойся!
- Ну и... поехали, - откликнулся таксист миролюбиво. - Отличное обслуживание гарантирую.
Город уже засыпал, пустые улицы были сухи от ночных апрельских заморозков; шины шелестели по асфальту гудяще, тягуче. Поежившись, Лев оглянулся назад - на серую гладь ровно освещенного проспекта, остававшегося за спиной, на апельсиновые вспышки мигающих светофоров. Затем, отогнув кисть, осторожно вытряхнул из-под рукава куртки нож - обыкновенный столовый нож, прихваченный из кухни.
Подумал: кретин. Трусливый, нетрезвый кретин. И чего маешься? Чего грозит тебе? И кто? Выдернула тебя шпана на свидание, потому как не поверила в честный расчет - провинциалы, дуболомы...
Машина въехала в район новостроек, дорога пошла ухабистая, узкая, петлявшая среди пустырей, загроможденных строительным хламом: кирпичным и бетонным боем, искореженной арматурой, негодным горбылем.
- Тэк-с, - сказал таксист, тормозя. - Прибыли. Вон тот дом. Тележку уродовать не будем, сплошные колдобины, мать их, пешком дойдем, тут две минуты. Обратно тебя доставить?
- Да, - буркнул Лев, вылезая из машины.
Двинулись вдоль стены строящегося дома, поминутно попадая то в грязь, то в лужи. Таксист, злобно матерясь, шагал впереди.
- Во, хату где дали, - сетовал он. - Еще век пройдет, пока тут асфальт проложат.
- От государства получил? - спросил Лев, тревожно всматриваясь в темноту.
- Ну, конечно, от государства! Дождешься! Тут вот осторожнее, бочком, а то - траншея, не ровен час...
Лев крепко сжимал рукоять ножа. Сердце ныло от алкоголя, страха, безвестности глупого, унизительного пути в темноте и в грязи.
У штабеля бетонных плит, вплотную лежавших к краю траншеи, он замешкался; провожатый обогнул штабель, канул в темноту. Лев, поразмыслив, шагнул за ним и вдруг почувствовал, как грудью наткнулся на какой-то выступ, и, прежде чем сообразил, что не выступ это, упал навзничь, отброшенный сильным, упругим толчком. Ноющая боль в сердце сменилась жгучей пустотой, внезапно образовавшейся где-то внутри, словно взорвалось там что-то, разметав все по сторонам - жестоко, навсегда!
И он закричал. Закричал изо всей силы, как бы вслед уходящему от него самому дорогому существу, не в состоянии остановить его, задержать даже на мгновение. И чем громче кричал он, погружаясь в вечность этого крика, тем более казался ему крик немым и беспомощным, а стеклянная темная вечность все надвигалась и надвигалась, а после из нее выплыла какая-то огромная, однако невидимая рыба и, кося сумасшедшим матово-черным глазом, тоже словно в крике открыла безгубый, разверзнутый в ничто рот, и...
... - Карманчики пустенькие, - сказал Матерый. - Выстрел в упор, как шарик лопнул. Точно в исстрадавшееся сердце.
- Легкая смерть, - скорбно вздохнул таксист. - И не пикнул, гражданинчик.
- У, смотри-ка, ножичек он с собою нес! - Матерый смешливо качнул головой. - Дорого готовился в случае чего...
- Кухонный... Фраер, - констатировал таксист.
- Все, чистый он. - Матерый еще раз проверил внутренние карманы. - Теперь давай без суеты, но по-скорому. Под плечи его бери, не измажься, смотри.
- Впервые на мокрое иду.... - Голос у таксиста неожиданно пресекся. - Противно... Как бы не повязали еще...
- Десятку плачу! -прорычал Матерый сквозь стиснутые зубы. - За эту шваль...
- Вот десяточку и дадут, - заметил таксист, с кряхтением приподнимая труп.
- Покаркай! Лопата где?
- Рядом, под ногой у тебя, гляди лучше.
- К осыпи его давай! Точно траншею завтра заровняют?
- Ну сам же слышал! Видишь, и бульдозер оставили. Этот малый, щенок, клялся бригадиру: прямо с утра, говорил, наглухо канаву заглажу, только сегодня отпусти, переэкзаменовка какая-то там...
- А у нас - экзамен! Посвети, кровища есть? Вот тут присыпем, понял? А завтра проверишь - насчет бульдозера, вообще...
- Ну! Дело общее, серьезное..
- Вот то-то! Если что - звони. Ботинки выбрось, одежду проверь - не замарался ли?
- Матерый, слышь, а точно он тебя сдать хотел?
- Х-хе... Меня! Думаешь, только свое дело отмазываю? И тебя за дурика держу?
- Да нет, я верю...
- Спасибо, доверчивый ты мой! Кто тачки ваши угнанные через него сплавлял? Я! А молчать бы ему не позволили... Дальше - дело техники. Через моих знакомых - на тебя, рецидивиста. А у тачек этих ты крутился, докажут. Вот тебе и тормоз на долгие лета! С гидравлическим усилением!
- Профилактика, выходит?
- Выходит.
- А если боком выйдет? Вышак?
- Вышак, пятнашка, какая разница? В зоне не жизнь, сам знаешь...
- Ну нет, Матерый, лучше уж в зоне...
- Да ты вон на покойничка посмотри. Тихий, смирный, никаких головных болей - все за чертой. Ботинок присыпь, ты чего, слепнуть начал?
- Помолчи, будь другом, понял? Вырвет сейчас...
- Я те вырву! Вещественные доказательства не оставлять!
ХОЗЯИН
Старинные часы в узорчатом футляре долго и настойчиво гудели томными ударами: полдень.
Он с трудом поднялся с кровати. Обычное утро, пустая квартира. Жена давно на работе, дочь скоро придет из школы. Прозрачный алый шелк штор, свет, застывшими полосами пробивающийся в спальню, и мягкий ковер, на котором, царапая ворс, тянулся, покачивая пушистым хвостом, ангорский кот.
Ярославцев приподнялся, выпростал из-под одеяла ноги и медленно провел голой стопой по теплому, чистому кусочку меха, нежно и шершаво лизнувшего его палец. Встал, кривясь от надсадной боли в затылке и растопыренной пятерней массируя макушку.
- Спиваюсь, - подумалось обреченно и равнодушно. - Надо кончать... Каждый день... Каждый ведь день, скотина!
Умылся, прошел на кухню. Есть не хотелось. Выпил, давясь, бутылку холодной пепси, закурил. На балконе стыли два ящика немецкого пива, в холодильнике была хорошая рыбешка, трехлитровая банка икры, и так хотелось плюнуть на все, и пропьянствовать этот непогожий весенний денек, но идти на поводу у легкомысленных желаний он себе не позволял никогда. Его ждала работа, а работу он ставил превыше похмельных недомоганий или же приятных времяпрепровождений. Работа была сутью и смыслом. Всегда.
Провел ладонью по щеке - неопрятно колкой, в щетине. Мог ли он предположить, что когда-нибудь станет вкладывать в понятие “работа” то, что никак не вяжется с понятиями, ей сопутствующими: “зарплата”, “трудовой коллектив”, “общественные обязанности”, “сверхурочные”... Впрочем, официальный статус у него имеется: как-никак советник министерства, а точнее, министерств, и зарплата есть, причем не одна; одна - с учтенным налогом, другие же более схожи с гонорарами, получаемыми сразу за год в пухлых конвертах в высоких кабинетах, за труд того же самого незаменимого советника. И существует, наконец, заработок, перед которым меркнут все эти зарплаты и гонорары, но цена заработку - адский труд, нервы, здоровье и... вероятно, голова, как он понимает сейчас.
Потянулся за второй сигаретой, но в пачке осталась лишь упаковочная фольга.
Вставил телефонный штепсель в розетку. День сегодня выдавался сравнительно легкий, половина вопросов решалась по проводам.
- Милочка? Это Ярославцев. Звонили, никто не отвечал? Естественно, с шести утра на ногах... Вот именно, потому, Милочка, и вечно бодр. Наш грозный шеф, надеюсь, на месте?
Грозный шеф снял трубку незамедлительно.
- Ты не присутствовал на утреннем совещании, - в голосе его звучало едва скрываемое раздражение, - а зря! Я же тебя просил, обсуждались планы...