- Я прошу вас всех выслушать одного человека, который приехал сюда из Франции. Этот человек не должен был никогда входить не только в это зал, но даже пересекать границу Ватикана. Он представляет того, кто посягнул на нашу Веру и нарушил покой границ, которые были установлены много веков назад, когда впервые собрался Малый Конклав, и каждый из Имеющих Право получил свою территорию.
Этот человек много лет хранил веру нашей Церкви и хранил тайну, в которую был посвящен, когда вступил на высокий пост Великого Магистра Ложи масонов. Он был благороден и честен, но настало время испытаний, и он принял то, что отвергаем мы. Мы не суд. Не нам его судить, но, как гласит договор, мы, к сожалению, обязаны его выслушать, не обращая внимания, что он предал нас, Господа и Церковь.
Если может быть тише, чем стало, когда замолчало эхо, много веков живущее в Сикстинской капелле, значит, вы понимает, что я хочу сказать. Никто! Я повторяю – никто и никогда не мог позволить подобного. И если кардинал ди Корсо сказал то, что сказал, значит, настал тот день, который называют Концом Света.
Открылась тяжелая дверь, и Рим вошел в тишину. Свет в проеме высокой двери на минуту (не более) скользнул по лицу Крестителя, внимательно смотрящего уже много лет на Иисуса, который не смотрел на него, а потупив взгляд, думал о чем-то своем. «Почему он так самонадеян – этот юноша? Неужели вера в собственное предназначение может превратить человека в слепца. Кто сказал ему о Нем? Я? Возможно, что и я слеп. Но как верят ему! Истинно говорят, что Вера приходит из пустоты самого себя, а когда наступает Прозрение – уходит вера в Него и приходит вера в себя. Так приходит конец. Боюсь я, что верят уже не в Господа – верят в Иисуса. Разве этого я хотел, когда крестил этого чудесного мальчика?».
Свет ушел. Закрылась дверь и Рим остался с тем, с чем был – в грязи и слепом непонимании. Двенадцать человек повернули головы к двери, а тринадцатый, сидящий в их главе, опустил голову и закрыл глаза. У двери стоял пожилой человек, и никто не смог бы сказать, что он смущен, напуган или удивлен своим здесь появлением. Он с интересом медленно обводил взглядом присутствующих, и, дай Бог, мне ошибаться, но я в его лице и фигуре и тени не заметил того, кто не так давно сидел в скромной комнате Великого Магистра Ложи Джонатана Тиза, и рассказывал ему о письме, о тех, кто заставил его уйти, оставив пост ему. Дамы и господа! Я удивлен не менее вашего: у двери стоял бывший Великий Магистр Ложи Дайс Ледуайен. И никакого раскаянья, следов плохого сна или отчаяния не было на его лице. Прекрасно сыгранная роль, дамы и господа! Но, мы видели только часть его спектакля – увидим ли мы продолжение? Время покажет. В любом случае, пока Дайс Ледуайен с совершенно ясным взглядом стоял у двери в зал Конклавов и с любопытством разглядывал кардиналов, Джонатан Тиз сидел в иерусалимском отеле и смотрел на молодого человека по имени Люсьен. Старый священник, который был тут недавно, куда-то исчез – Тиз его не видел, и рыцарь ему о нем не сказал. Тот, кто говорил с Люсьеном уже вошел в зал и с любопытством смотрел на кардиналов. А Джонатан Тиз, встретившись с рыцарем, теперь сидел на его месте и уже довольно долго молчал. Ему было о чем помолчать – рыцарь своим рассказом о произошедших и предстоящих событиях поверг его если не в уныние, то в шок уж точно…
Пауза закончилась. Кардинал ди Корсо поднял свою голову и сказал:
- Говорите, синьор Ледуайен.
- Мсье, кардинал, называйте меня мсье Ледуайен. Да и титул Великого Магистра все-таки стоит добавить. Позволим себе остаться теми, кто мы есть. Ваше мнение ведь просто ваше мнение, не правда ли? Вряд ли оно может претендовать на истинное положение вещей. – Усмешка появилась на губах мсье Ледуайена.
- Софистика…. Хотя, мы вряд ли будем против, если Вы хотите, чтобы Вы назывались так, как хотите называться. Что ж, мсье Великий Магистр, у Вас есть наше время. Говорите – мы слушаем.
- Хорошо. Это хорошо, что Вы так легко соглашаетесь. Надеюсь, что вы все услышите то, что я скажу. Но, позвольте мне сесть, благоразумные синьоры! Надеюсь, в этих стенах есть лишний стул для странствующего рыцаря, которого Вы так преждевременно назвали предателем? – Тон, который он выбрал, был, скорее всего, правильный. Спесь кардиналов надо было сбить в самом начале – потом с ней трудно будет справиться.
Кардинал ди Корсо кивнул головой, и дверь в капеллу сразу открылась. Молодой монах внес стул и поставил его рядом с Ледуайеном.
- Оперативно и приятно, что у Вас так все отработано, словно Вы понимали заранее, кардинал, что мне все-таки придется сесть. Разговор не из приятных и коротких. Но, эта мелочь, этот стул внушает мне опасения, что ваши разговоры все-таки кто-то слушает? – Усмешка с лица Ледуайена соскользнула на лицо кардинала.
- Вы внимательный человек, Великий Магистр. Фокус со стулом был слишком предсказуемым. Итак?
- Итак, я сел. Синьоры! У нас и в правду очень мало времени. Мне поручено сказать вам, что ваше собрание не имеет ничего общего с тем, что должно произойти. Никто не собирается посягать на вашу веру в том смысле, что никто не ставит под сомнение Иисуса и ваше сегодняшнее положение. Поверьте мне на слово, что никто не хочет отнимать у вас то, чем вы владеете. Речь пойдет о другом. Дуализм вашей веры давно уже мучает вас самих, почему бы не вернуться к истокам? Вы представляете собой два лагеря, разделенных историей и живущий в приблизительном согласии только потому, что ваши лидеры когда-то договорились о разделении полномочий.
Кардиналы молчали. Он говорил ересь, но если и настало время ереси, то пусть она прозвучит именно здесь и не выйдет за пределы этого зала, как может не выйти за его пределы этот человек. Разное случалось в истории Церкви. Бывало и так, что приходилось жертвовать дарованной Господом жизнью ради Истины и Веры. В конце концов, что стоит одно сердце заблудшего? Девять евро за килограмм. Пусть говорит – мы послушаем. Каждый сам выбирает конец своего пути – Господь не спорит: у Господа в этом смысле демократия. Хотя, все может оказаться и не так – этот человек знает зачем пришел – пусть говорит.
Но, хитрый кардинал ди Корсо! Он знал о нем, и о нем не знали они! Хотя, может быть, он совершенно ничего не значит и его роль в истории, как и его жизнь глупа и никчемна? Пусть говорит – они скажут потом свое слово. И вряд ли оно понравится зарвавшемуся кардиналу ди Корсо, решившему, что он вправе посягать на ритуал и допускать к ним безумцев…
- Вам хватило времени, кардиналы мысленно меня распять? Хотя, вряд ли смерть на кресте, подобная смерти вашего Учителя…. Ну, вы меня понимаете. Правда, если вы вернетесь к ее истинной цели: распятию, как позорной казни для вора, самозванца…, ну, или просто сильно заблуждающегося человека…
- Хватит, мсье! – Кардинал повысил голос и был прав. Всему есть предел и никому не позволено, даже не признавая чужую веру, вести себя неподобающе. Ересь – это одно, а презрение к чужой вере – это другое и совершенно недопустимое дело. Говорите только о том, что знаете наверняка.
- Хорошо, синьор председатель. Хотя, дело это наше общее. Да и знаем мы, собственно говоря, наверняка только то, что происходит здесь и сейчас. И то, вряд ли наверняка, не правда ли? Тем не менее, я не буду отнимать у вас всех время. Вам оно еще необходимо до заката. Завтра может случиться совершенно не то, что вы бы хотели, если вы не измените повод вашего собрания и не придете к единственному и правильному решению.
Итак. Господа, уполномочившие меня высказать вам наше предложение, просят почтенный Малый Конклав принять его и поставить Папу перед следующим выбором: утвердить ваше будущее положительное решение, либо отвергнуть его, поставив тем самым Церковь Христову перед самым тяжелым испытанием за все время ее существования. Предложение таково: вы принимаете, что Иисус был, как принимаем это и мы. Вы принимаете, что Святой Дух – есть Бог, как принимаем это мы. Вы принимаете, что Отец – это Святой Иосиф, как принимаем это мы. Тем самым под Святой Троицей мы понимаем Святого Духа – Господа нашего, Отца Иисуса Иосифа и сына его Иисуса. Тем самым, мы принимаем, что роль Отца Иисуса Святого Иосифа должна быть принята Церковью, как краеугольный камень веры Христовой. Кто, как не он хранил и лелеял своего сына, наставлял его, взрастил и подарил ему дорогу к нам? Кто? Кто, как не Святой Иосиф заслуживает большего, чем вы ему дали спустя много веков? Кто хранил матерь его и защищал ее? Я спросил, но не нуждаюсь в вашем ответе, ибо в нем нуждаетесь вы, если хотите, чтобы все было так, как было. Люди ведь ничего не заметят, если вы выйдете и скажите им, что Церковь дарит верующим Истину, к которой они теперь готовы. Готовы сегодня, как не были готовы вчера. Просто вам открылась истина! Именно вам и никому другому. По-моему, это приятно, такое говорить, не правда ли? Вы должны сделать это, ибо Наследник Иосифа жив и завтра об этом узнает мир. И без вашей поддержки мир, может быть повергнут в сомнение об истинной цели двух тысяч лет существования Церкви. Я все сказал. И я счастлив, что именно мне выпало сказать вам об этом, и я не жалею ни об одном из сказанных слов.
Сидящим напротив Крестителя показалось, что изменилось выражение его глаз. Сидящим напротив Иисуса показалось, что он вздохнул с облегчением. Сидящим по обе стороны зала показалось, что сказанные слова сказаны не были, что это просто Рим вернулся на две тысячи лет назад и льется кровь и Константин сидит с Петром за столом. Льется вино рекой, и танцуют обнаженные наложницы, и рабы безучастно смотрят на веселящихся патрициев, уставшие от ежедневных оргий, когда вряд ли что может уже возбудить. Когда смешались вино, кровь, пот и соки жизни в одной чаше. Когда звери готовы стать людьми – столь восхитительны молодые женщины, а люди давно уже стали животными, и этим спасли себя. Когда наступило время смерти, и только она есть избавление от усталости быть человеком. Когда день стал равен ночи…
Петр слушает Константина и понимает его замысел. И молча, в углах зала и по его стенам скользят тени египетских жрецов, убедивших Константина в правильности политического выбора. И слушает Петр, назвавшийся камнем по воле Иисуса.
Симон! Бедный Симон! Как прекрасна доля рыбака – пусть даже его ожидает смерть в бушующем море: у него всегда есть выбор. Можно переждать бурю и остаться на берегу. Можно лечь на дно лодки и держаться за нее крепко-крепко: может статься, что выбросит на берег. У рыбака есть все, что надо для счастливой жизни - нет только одного – нет шанса стать царем. Но, ведь и слава Господу? Нет. Все не так. Когда сети приносят не рыбу, а что-то другое. Когда рыбак встречает на берегу за стаканом вина кого-то. Когда, сидящая глубоко внутри у каждого человека, отвратительная, но такая заманчивая и приятная мысль о своем превосходстве над другими получает свой шанс на жизнь – тогда наступает время танца прекрасных дев в глазах, и застучит по-другому сердце, и уши услышат звуки сладких слов и лживых песен. Такое время наступило для тебя, Симон, и ты стал Петром по воле того, кто испытывал тебя. Ты все понял не так. Или?
Петр слушает Константина. Заманчивые слова! Святая Вера и Святой Престол. И пусть не было этого. И пусть не Константин говорил Петру эти слова! Но, ведь кто-то говорил? Кто говорил? Чей голос он слышал в ушах своих? И он поверил. И человек захотел стать святым, но разве это та дорога? Разве Господь хотел, чтобы ты забыл о своей жизни, дарованной им, и пошел на смерть во имя того, кто назвал тебя камнем? Бедный Симон…
Надо было что-то говорить, и кардинал ди Корсо посмотрел на Великого Магистра Ложи, которую он предал.
- Ты святотатствуешь. Пусть так. Ты или слишком глуп, или слишком самонадеян. Ты пришел сюда, чтобы оскорбить нас и Господа нашего Иисуса Христа. Ты угрожаешь нам и это не ново. Не ты первый делаешь это. Что ты ждешь от нас?
- Видишь, мой дорогой брат, ты говоришь не о том Господе. Две тысячи лет не пошли на пользу церкви. Я сделал то, что должен был сделать – вам решать, что делать с этим дальше. Мое сердце успокоилось, и я могу уйти. – Дайс Ледуайен повернулся и пошел к выходу. Дверь перед ним открылась и молодой монах, почтительно склонив голову, пропустил его. Тринадцать человек молчали и не смотрели друг на друга. Через несколько минут двенадцать из них как по команде повернули головы к кардиналу ди Корсо, и он ответил на их взгляд тем, что встал.
Не первый год он возглавляет Малый Конклав. Не первый год он видит эти взгляды и понимает мысли двенадцати избранных кардиналов. Не первый год он ждал того, что только что случилось. Пусть говорят они – настало время отнестись серьезно к тому, что всегда было рядом, и от чего Церковь пыталась отвернуться две тысячи лет.
А кардиналы думали только об одном: «Кто ты, кардинал ди Корсо? Ты первый среди нас, или ты тринадцатый Апостол? Тот, кто предал Иисуса и имя кому – Иуда? Или тот, кто спас Его».
Гл. 27
Итак, я все-таки сел. Глупо стоять, когда на твоих глазах сидят и собираются выпить.
- Люсьен, Вы слышали, что я Вам сказал? – Голос из преисподней. В смысле, снизу, и как раз в том момент, когда я садился.
- Нет. Я был далеко. Общался с предком.
- И как? – Молчавший рыцарь поставил на стол пустой стакан с когда-то прекрасной «Кровавой Мэри».
- Нормально. Говорит, что вы оба психи, и пора заканчивать концерт. Он боится, что второе отделение будет скучнее первого.
- Это вряд ли, мой дорогой Люсьен. Второе, как раз, может оказаться динамичнее и веселее. – Теперь этот масон молчал. У них что – все расписано по ролям?
- Все. Мне надоели тайны. Говорите начистоту – что Вам от меня надо. – Мне и в самом деле надоело не понимать.
- Мы остановились на том, что…
- Я уже понял: я родственник Иуды, который зачем-то должен встретиться с родственником папы Иисуса, чтобы что? Папа не знает чего-то о собственном сыне?
Они переглянулись, и я хотел бы, чтобы это было в последний раз.
- Вы должны, если захотите, конечно, встретиться с ним для того, чтобы он остановился. Вы должны ему рассказать о документах, которые мы Вам покажем. Вы должны сделать все, чтобы он прервал свои связи с теми, кто обещает ему то, что ему не принадлежит. – Рыцарь вроде бы много сказал, но я, ни черта не понял. Мне, наверное, можно употреблять это нехорошее слово? Я все-таки из команды нехороших? Так?
- Давайте уже поступим со мной по-человечески: вы мне все-все рассказываете, а я постараюсь вам помочь в обмен на мое возвращение к нормальной жизни. Идет? – Если все так далеко зашло - надо как-то выпутываться. И я готов сделать почти все, что они попросят, лишь бы вернуться в старый дом в предместье Парижа. Но, что-то мне говорит, что возврата к прежнему не будет. Все закончиться как-то по-иному. Надеюсь, что они готовы сделать мне предложение, ведь это просто бизнес? Если они предлагают мне работу – они должны предложить оплату, верно? Я согласен: то время прошло. Ветчина, сыр, дешевое вино, нескончаемый счет в банке и деревенская тишина остались в прошлом. А в будущем? Может быть хотя бы программа «защиты свидетелей»? («Иеговы» - кто-то подленько захихикал в левом ухе.)
- Если Вы, Люсьен, думаете о своем будущем, то оно зависит только от Вас. – Рыцарь словно услышал его мысли.
- Каким образом?
- Вы делаете то, что зависит от Вас – мы, в свою очередь, делаем то, что можем сделать для Вас. А можем мы достаточно много, чтобы Вы никогда не жалели об этой сделке.
- Так мы выходим на бизнес отношения, мсье?
- Что в этом плохого? История – это бизнес. И занять в этой истории правильное место, значит, занять хорошее положение в нашей земной жизни. – Рыцарь перестал меня убаюкивать и, кажется, перешел к делу.
- А можно немного подробнее… про историю, в которую я попал?
- Наконец, Люсьен, Вы заговорили правильно.
- А что мне остается? Вы же не отстанете.
- Увы, у нас нет выбора.
- А у меня?
- Есть. Но он так себе, если честно говорить. Вы или выигрываете, или проигрываете. Есть два пути: Вы или все-таки есть, или Вас никогда не было. В первом случае мы сделаем то, что мы должны – с Вашей помощью, конечно. Во втором случае, мы проиграли, а это значит, о Вас никто не должен знать. Слухи и досужие сплетни: Вас никогда не было.
- Весьма внушительно и откровенно. Я подумаю немного…. Я подумал. Знаете, мне как-то по душе первый вариант, когда я есть. Все-таки, привычнее себя ощущать живым. Да и ветчину я люблю – жаль отказываться.
- Правильный выбор. Теперь можно и по делу поговорить или сначала выпьете немного?
- Теперь можно. И не немного.
- Вино?
- Как бы не так. Вы пили «Мэри»? Соорудите мне большой стакан, пожалуйста.
- С удовольствием. Итак, пока я буду Вам делать Ваш напиток, слушайте меня и многое станет понятно, хорошо? Только слушайте, а не перебивайте.
- Мне почему-то кажется, что одним стаканом дело сегодня для меня не обойдется. – Я сдался. Как ни глупо было мое существование до этого дня, как ни прелестно, как ни спокойно – все меняется. Я, конечно, понимал, что когда-нибудь придет кто-то (я вам говорил об этом) и скажет, что пора платить по кредиту. Не хотелось. Как не хотелось! Но, по-другому не бывает – они обязательно приходят, и меняется отражение в зеркалах. И смотрит на тебя уже другое лицо, которое почему-то не улыбается в ответ на твою улыбку. Может быть, потому что она становится жалкой и не настоящей?