Я, конечно, весь в черном. Конечно. А в чем еще я могу быть в сорокаградусную жару в центре Средиземного моря? Черный костюм, белая рубашка, галстук и обязательно лакированные туфли. Ну, вы понимаете: как на похоронах, в начале корпоративных вечеринок и на торжественных обедах у мэром небольших городков. Слава Богу, я ношу черные очки – это ему нравится – мне тоже, потому что солнце днем на палубе светит в глаза именно мне, а не ему. Мистеру Андреасу (какой он Андреас - он стопроцентный не Андреас – он все что угодно, только не Андреас – что это еще за имя для еврея?) хочется, чтобы я был не за его спиной, а за спиной его гостей. И вот – он сидит спиной к солнцу – я стою лицом к солнцу и ни черта не вижу. Я не вижу ни его гостей, ни их очаровательные груди, ни их плоские животы, ни их практическое отсутствие трусиков, ни даже их уставшие рты – я вижу перед собой тушку, которая не заслоняет солнце, но блестит не хуже. Вчера я попытался стать чуть сбоку (вы понимаете) – он заверещал, как пустой миксер и я встал на свое место. Правда, я шел эти два шага очень медленно, потому, что камушек каратов на пять в пупке одной гостьи и два бриллиантовых колечка в розовых сосках другой, заставили меня вспомнить, как мне все это надоело. Я хочу задушить мистера Андреаса, отлепить от себя костюм (французский модельер постарался сделать так, чтобы тончайшая верблюжья шерсть моего костюма за три тысячи евро навсегда уничтожила во мне малейшие намеки на доброе отношение к достойному, в целом, животному). Я хочу перенять у этого животного только одну его замечательную привычку плеваться. А еще больше я хочу взять этих двух гостей и еще двух, отсыпающихся от ночных игр с мистером Андреасом, и плюхнуться с ними бассейн, около которого мы все сейчас и находимся. Уверен – мне было бы проще смириться с присутствием мистера Андреаса и с его любимым жестом (это когда он вытирает своим пятисотдолларовым галстуком свои толстые губы после того, как очередной жирный кусочек баранины отправлен в рот), если оставшиеся 3 недели, я буду стоять за его спиной и очень внимательно (я вам обещаю) наблюдать за гостями. Тем более что вчера капитан предупредил меня, что сегодня вечером ожидается вертолет с новой партией блондинок (брюнетки сейчас не идут – не сезон – брюнетки хороши зимой). «А этих куда?» Это я спросил. «Этих в отпуск» - сказал капитан. Так можно сойти с ума: нельзя привозить по пять красавиц каждые две недели – они могут просто не выдержать (не все любят запах потной баранины). «Их надо менять чаще». «А чаще нельзя» - сказал мне капитан вчера. Если чаще менять - они идут уже по розничной цене – то есть по штукам. А мистер Андреас любит все покупать партиями и отгружать партиями – так он экономит на транспорте.
Я все это понимаю – я не понимаю только одного – зачем я здесь? От кого я его охраняю? Я же ночью рядом не сижу в его будуаре, когда все самое такое и происходит. А днем его топить у гостей уже нет сил…. Что он с ними, интересно, делает? Тишина ночью на палубе стоит, как рыбки в море плещутся слышно, а гостей не слышно. Вот ведь – загадка, а вы мне про воскрешение…
Ночью на палубе тихо. Хотел бы сказать, что матросы поют, что я в легкой майке и шортах со стаканом «гибсона» в руке…. Картинка из старого мюзикла. Слава Богу, никто не поет и я в костюме, и «гибсон» невозможен – мистер Андреас учует запах маринованной луковицы за милю. Как это возможно после баранины – не спрашивайте, не знаю. А вот звезды есть, и сигарета есть, и еще три недели есть, чтобы попытаться придумать, что я буду делать, когда мне отдадут последний чек. Когда заберут костюм, который стал моей второй кожей (хотя, костюмов, кажется штук семь – я их просто меняю каждое утро), и я вернусь в Танжер к своей проблеме: что делать дальше? Что я буду делать дальше?
Я знаю только два места в мире, где мне было также нехорошо, как сейчас: в большом казенном доме на берегу Потомака и в кафе на окраине Рима, когда на жирный и липкий пластиковый стол постелили вчерашнюю «Carriere della sera», поставили трехлитровый графин с дешевым вином и тарелку маленьких маринованных осьминогов. Последствия от этого обеда были такие же, как ежедневные ноющие и липкие ощущения предательства своих граждан собственной родиной все двенадцать лет службы в «конторе».
Я не говорю, что мне не нравилось ощущения собственной избранности, причастности к практически «неприкасаемым», ощущение вседозволенности, возможности испортить чужую жизнь, придумать судьбу любому человеку и искалечить ее же. Иметь в кармане телефон и несколько номеров, по которым достаточно только позвонить и твои проблемы станут проблемами других. Мне нравилась возможность входить в любую дверь и закрывать ее перед другими, заставлять одним только видом твоего документа впадать в транс любого служителя закона, чиновника, превращая его в его же глазах в швейцара дешевого отеля, унижать любого заслуженного и известного человека, если мне казалось, что он кое в чем замешан (а кое в чем замешан любой). Мне это нравилось. Мне это нравилось в молодости, когда нет мозгов, мне это нравилось и позже, когда мозги превратились в камень, а лоб был еще цел.
Какая цена за все это? За возможность быть временно «избранным»? Это, как кредит – берешь сейчас – платишь потом. Это такая игра с простыми правилами: оттянуть срок выплаты до тех пор, пока сам «банк» не лопнет. И действия просты: если придут кредиторы – бах, а тебя нету. Они опять за тобой – бах, бах, а ты опять в другом месте. В общем, игра в прятки с собственной жизнью. Главное, чтобы эти «бах» были не в пустоту. Главное, чтобы кредиторы обязательно в кого-то попадали – тогда они временно от тебя отстают. До следующей «кормежки». Можно этой беготни с металлическим свистом избежать? Можно. Это как в балете – начинать надо с раннего детства. Простое признание самому себе, что ты идеален – и все. И чем скорее ты это себе скажешь – тем быстрее начнется твоя карьера. Надо начинать лет в десять, надо практиковаться на одноклассниках, на друзьях, провоцировать, запоминать, вести дневник и никогда не говорить то, что думаешь. Никому. Даже классному руководителю. Ему только правду про друзей, а о нем самом уже правду директору школы, а о нем уже дальше…. Правда превыше всего! Только надо выбрать какую правду, кому и о ком. И не надо ни о чем много думать – не надо терять на это время. А желательно и перестать думать вообще: до добра доводят не собственные мысли, а распоряжения начальства – это простой закон. Агент секретной службы не думает – он действует. Желательно после письменного указания, чтобы было на кого сослаться в случае появления встречной силы.
Кто думает в детстве, что будет больно и трудно жить? Кто верит, что плохое случится именно с ним? Кто, выбрав в качестве мечты путь в сотрудники специальной службы, думает о справедливости, вере и законе? Юноши верят только в то, что если есть такая работа, которая позволяет не получить сдачи в ответ на удар – такая работа стоит всех идеалов и ценностей. А правильным словам научат! Правильные слова легко запоминаются - их не так много. Главное ведь – прожить спокойно и сытно, правда? А ни то, ни другое мозгами не достичь – нужны приемы самбо и карате, крепкие мускулы, гибкое тело, быстрая речь и ничего не выражающее лицо.
Поэтому, если вы увидели мальчика, который стучится в двери секретного заведения, а не в университет – бейте его палкой – это плохой мальчик. Если ему дать возможность вырасти и стать взрослым – он захочет власти и многим придется туго.
Самое смешное, что такие люди и в самом деле не хотят денег – они патриоты, идеалисты и бессребреники. Они следуют только закону, который им внушили: Закон – это ты…. Хорошо – не ты – твой начальник. Если убрали твоего начальника – твой новый начальник. Главное в этом, чтобы не убрали тебя . Молчи и слушай, веди дневник, провоцируй таких же, как ты, тренируй свои навыки на друзьях и мечтай дожить только до завтрашнего дня…. Правда, эта мечта приходит с опытом. Если бы в фильмах про агентов разведок показывали не горы трупов врагов, а Страх, который они испытывают всю свою жизнь. Если бы умели показывать страх.… Не ужас, а животный страх маленького человечка, накачивающего бицепсы в спортивном клубе, маленького человечка, умеющего убивать одним ударом, но не умеющего чувствовать чужое горе, любить и жить, как живут люди. Человечка, для которого даже мать может стать врагом. Это было бы кино про правду, но, такая правда, никому не нужна, и фильм бы провалился в прокате.
Я бы написал такой сценарий, если бы не боялся. Не маленьких человечков в черных костюмах, а самого себя – я слишком много лет боялся, чтобы перестать это делать. Это стало сутью и смыслом существования – испытывать страх. Когда уходит страх – тебя уничтожают. И наступает конец. Всему. А главное, становится ненужным завтрашний день – так умирают служебные псы, которых учили убивать и служить хозяину. Если дать такому псу все что ему надо, но перестать использовать его по назначению – он или подохнет, или убьет своего хозяина – таких псов, уничтожают пока они еще сильны.
У людей есть еще один выход – спиться и исчезнуть. Я выбрал этот путь. Когда наступил день, которого все боятся – день, когда надо решить: умирать или жить – я выбрал первое. Прав я или нет – я смогу понять потом, когда может быть уже будет поздно…
А мистер Андреас прекрасен в своих шелковых трусах. В руках тонкая сигарета, на ногах желтые шелковые туфли…. Что я привязался к его шелку? Какая мне разница? Не в шерстяных же трусах ему ходить, а мне осталось совсем недолго это видеть.
Яхта пристанет в последнем порту на одну ночь, когда хозяин спит – терпеть он не может вонь и грязь портов, крики людей, грохот и всякое другое, что напоминает ему о том, что есть еще кто-то, кто может неожиданно для него надеть такие же шелковые трусы. Мы пополним запасы топлива, воды и пищи и отойдем еще на 3 недели в море. Где-то у какого-то греческого острова (это держится в секрете) кто-то очень важный должен прилететь на яхту, поэтому последняя партия белокурых птичек будет в этом сезоне последней.
Чем занимается этот шелковый человек? Пустой вопрос. Зачем я рассказываю о нем? Еще более глупый вопрос: а как рассказать о себе, не противопоставив себя хорошего, кому-то плохому? Вы делаете не так? Ну, конечно, я поверил.
Что может приносить большие деньги, а их владелец старается находиться только посреди моря, постоянно передвигаясь в нейтральных водах? Сами думайте – мне за это не платят. Но когда такому человеку приходится все время двигаться по морю и не иметь постоянного адреса, когда навигационные приборы его корабля зашифрованы так, что вычислить местонахождение его не представляется возможным, что можно думать о таком человеке? Правильно – он умный бизнесмен.
Он сократил все возможные личные неприятности до минимума – чтобы с ним встретиться, нужен вертолет – у вас есть вертолет? Чтобы его уничтожить – нужна подводная лодка или крейсер – у вас есть? Ну, если человек все время перемещается – значит, есть те, кто интересуется, где он. Ну, или он - идиот. Но это вряд ли.
Кстати, когда прилетит тот, кто должен прилететь – я уже улечу. В смысле, что меня куда-то денут, чтобы я не видел того, кто прилетит. Жду, не дождусь этого дня. Улететь желаю с последней партией белочек, но я уже видел улетающих – у них на лицах написано, что они еще месяца три не захотят видеть мужчин. Ни в шелковых трусах, ни без оных.
Осталось еще три недели.… А стоит ли ждать? Впереди последний порт и последняя ночь, когда есть шанс уйти. Мне просто надоело…
Что я теряю? Последний чек на три тысячи долларов? Это много, согласен. В моем положении – мне нужны эти деньги, а в Танжере на них можно жить полгода, особенно не задумываясь. Но три недели рядом с мистером Андреасом? Еще три недели видеть вокруг себя море и тупых (правда, красивых, но одинаковых) белочек? Да и не совсем понятно, куда меня собираются деть перед прилетом того, кого ждут. Я ухожу сегодня. Не забывайте, что чеков скопилось много, но их еще надо успеть обналичить. Пока это просто красивые листочки с добрыми словами и цифрами. Обналичить и превратить в еще более красивые бумажки…. Вот проблема. Успеть. И вот как раз это и не просто.
Гл. 10
Великий Мастер Джонатан Тиз плохо спал в эту ночь. Ему редко снятся сны – сегодня была редкая ночь – он увидел сон, который поднял его с постели в четыре утра и не прекратился. Все на месте: стол, Руководство для офицеров и Братьев Ложи, пачка сигарет, фотография дочери, список Великих Офицеров и недописанное вчера вечером письмо Великому Надзирателю.
Сон не отступал. Человек из сна продолжал стоять перед его глазами. Он все говорил и говорил, и говорил. Голова Великого Мастера не просто болела – её, словно сдавили горячим медным обручем. Не хватало воздуха, и не было сил подойти и открыть тяжелые дубовые ставни, чтобы впустить свежий ветер из долины.
Возможно, то, что случилось вчера, и было первопричиной сна – случилось невероятное, и это было. И это был не сон, и это не приснилось…
Все было правильно: Братья и он стояли по разные стороны алтаря в центре зала собраний. Рядом с алтарем, обитом старинной тканью, стояли Три Малых Светоча. Он говорил, и вот тут что-то случилось – совершенно невероятное. Тень. Это точно была странная длинная тень, как тень от человека, стоящего в проеме двери пересекла пространство между алтарем и Востоком. Внезапно открылась дверь в преддверие: Привратник, которому не только не дозволялось входить в зал собрания ложи без разрешения Второго Эксперта, но и подавать свой голос из-за двери, резко распахнул двери. Досточтимый Мастер, Обрядоначальник, все Великие Офицеры находились внутри, и никто даже не представлял, что без предупреждения, нарушая все законы этикета и хорошие манеры, в зал войдет бывший Мастер Великой Ложи. Тишина звенела. Джонатан Тиз просто слышал этот звон - он и до сих пор в его голове. Но то, что случилось потом, превзошло все самые ужасные ожидания, порожденные этой минутой появления Дайса Ледуайена.
Несколько секунд они смотрели друг другу в глаза, и как будто что-то почувствовав, из зала собраний тенями стали исчезать все Братья. Бывший Великий Мастер обошел алтарь и стал рядом с Джонатаном.
Дайс вел себя, как сумасшедший, но Великий Мастер знал, что все что делает Ледуайен, заслуживает доверия. Дайс очень медленно взялся за концы ткани, покрывавшей алтарь, и резким движением рванул ее на себя. Дальше Великий Мастер услышал стон. Чей? Собственный? Ледуайена? Чей?
На алтаре, святом месте Великой Ложи, который неукоснительно требовалось содержать в идеальной чистоте, на котором даже треснувшая краска была предметом тяжелых разговоров с Обрядоначальником, на алтаре каким-то острым предметом было нацарапано слово «СВЕРШИЛОСЬ».
- Этого не может быть, Дайс. - Слова Великого Мастера звучали глухо в пустом зале собраний. Ледуайен молчал. Он как-то криво усмехался. Или это гримаса? Гримаса боли? «Похож на паралитика, он похож на паралитика».
- Там просто написано «свершилось», Джонатан. Или ты думаешь, что это глупая шутка, месть отвергнутого кандидата? Открой глаза.
- Я не про алтарь, Дайс. Я не про алтарь. Теперь это не имеет значения: кто это сделал. Это сделано.
- Ты понял это, Джонатан. Теперь пора уходить. Всем. Надо, чтобы ты об этом сказал. Наше время пришло – нам надо поговорить…
Горел камин. Давно горел. Треск дров заменял разговор. Бутылка виски была наполовину пуста, а они не сказали ни слова друг другу. Джонатан привез Ледуайена к себе домой час назад после того, как Заместитель Великого Мастера объявил Братьям, что завтра утром Великий Мастер сам выступит с речью. У Джонатана Тиза была в запасе одна ночь.
- У меня есть письмо, Джонатан. - Тяжело, словно выдохнув, проговорил Ледуайен. – Оно у меня в кармане пальто. Возьми.
Тиз встал и подошел к брошенному на спинку кресла пальто.
- Трудный день случился, Джонатан? – Ледуайен повернул голову к Тизу, рука которого застыла в воздухе, так и не дотянувшись до кармана пальто. Он посмотрел на Дайса.
- Ты ждал этого?
- Всю жизнь. Так же, как и ты. И так же, как и ты, не верил. Теперь это случилось. Бери письмо.
Джонатан достал сложенный вчетверо листок бумаги. Руки предательски дрожали. Не должны так дрожать руки у человека в его положении. Он должен был быть готов к этому дню, но руки дрожали.