Где-то вдалеке прозвонил церковный колокол. Полицейский чему-то усмехнулся и опять достал телефон.
- Здравствуйте, мсье, это Клод. Да, все прошло хорошо – молодой человек летит к Вам. Нет, мсье, мне не пришлось вообще ничего делать. Они все сделали за меня. Что Вы, мсье, я не достоин такой чести. Спасибо, мсье. Я буду ждать. Конечно, мсье, я наблюдаю за домом постоянно, и если кто прибудет, то я немедленно Вам сообщу. Еще раз спасибо, мсье.
Дождь во Франции больше чем дождь. Это проклятие. Нет ни одной страны в мире, где бы дождь имел такое почти мистическое значение. Всегда возникает странное ощущение, что дождь отмывает грехи прадедов – как еще объяснить то, что все это выливается не на головы проклятых англичан? Мотоцикл завелся и, виляя задницей и подпрыгивая на ходу, как дешевая девка в кабаке, выбрался на дорогу, ведущую к деревне. Но какая, в конце концов, кому разница нравятся Клоду англичане или нет – нигде не написано, что нельзя у них брать деньги. Надо же как-то покрыть недостачу в кассе после субботнего покера? Да и пенсия не за горами: всегда полезно подумать о будущем. А триста евро – это всегда триста евро. Если люди платят такие деньги просто за то, чтобы посмотреть за домом – какая мне разница, кто они? И какая мне разница, кто те, что только что уехали? Вопрос только в том, что такого сделать хорошего с деньгами, чтобы и карман не жгли, и попусту не пропали. В банк не положишь – жена узнает, спрятать негде, класть в кассу как-то глупо – потом как-нибудь. Куплю жене сережки, которые ей понравились на ярмарке (кажется что-то около тридцатки), а еще браслетик куплю новой телефонистке – может она согласится выпить по стаканчику в субботу?
Гл. 8
Самолет уже пошел на посадку, и я открыл глаза. Странный сон был: сплошные краски, цвета – ничего больше, а потом только огонь. Много огня и головная боль. Потом еще привкус какой-то металлический во рту. Нельзя есть в самолетах, нельзя. Это не еда – это или остатки от прошлого рейса, мелко порезанные на порции, или подавать эту завернутую в фольгу субстанцию надо вместе с таблетками от диареи. Сами же видели, что когда летишь «туда» порции большие и есть выбор, а когда летишь «обратно» тем же рейсом, и порции меньше и выбора нет.
Дурацкий сон: так было только один раз, когда в детстве мне делали операцию и добрый мсье доктор дал какого-то порошку. «А я пил кофе в аэропорту? Пил. С этим «соседом», черт бы его побрал». Настоящее опять навалилось и я все вспомнил: лучше бы никакого мсье Пико в моей жизни не было. Я жил спокойной жизнью, я никого не трогал, я читал книги, я просто жил – все кончилось слишком быстро, если только это не шутка и не ошибка. Что ошибка? Моя собственная жизнь? Боязнь зеркал? Ощущение постоянного страха людей, меня окружавших? Нет – все логично: так и должно быть. Жил, как все. Может только чуть в стороне от всех, но это не грех, за который надо страдать! Да и надо ли вообще страдать? Но наступает день, когда приходит кто-то и говорит, что ты больше не будешь жить так, как тебе нравится. Они обязательно приходят, приходят ко всем, кто думает, что спрятался от них. Неужели есть люди, которым повезло, к которым не пришли. Неужели есть люди, которые прожили, глядя на солнце, и которых радовала ночь. Вряд ли – обязательно кто-то всегда приходит и прекращает все это…
Стюардесса выдавила из себя улыбку – получилось вымученная гримаса усталости и напряжения. Что-то не так? Хотя, что я спрашиваю – в Израиле все не так. Стрельба, взрывы, угоны, смертники «Хамас», мертвое море, мертвые герои и долгоиграющие легенды. Видели вы лица полицейских в аэропорту «Бен-Гурион»? Нет? Тогда посмотрите на лицо этой стюардессы. Если я ей в ответ улыбаюсь – я что-то не договариваю, если я в ответ хмурюсь – я что-то утаиваю, а если я испуган и напряжен перед посадкой и слегка паникую – то я и что-то утаиваю и в чем-то виноват, а если я прилетел сюда – я вообще потенциальный враг: не достопримечательности же я прилетел осматривать? Их можно понять – все перед ними виноваты, кроме тех, кого уже проверили. Но и эти последние требуют еще большего внимания, так как нет человека без греха, а потаенный грех – самый страшный.
«Добро пожаловать в Израиль». Спасибо – знала бы она, как я сюда попал, меня уже у трапа ждали бы машины «Моссада». Хотя…. Может уже и ждут где-нибудь. Фу. Нет – лучше – тьфу, тьфу, тьфу - так вернее.
- Заполните, пожалуйста, иммиграционную карту, мсье де Лонж (какое идиотское имя мне придумали эти два клоуна Жак и Жюль!). – Стюардесса наклонилась ко мне так, что кончик ее форменного платочка на шее почти попал мне в глаз. Знаем мы эти платочки! Уж наверное стюардессы умеют душить ими террористов.
– Мне прибудем в аэропорт «Бен-Гурион» через 30 минут.
- Уже заполнил. Спасибо. А Вы не дадите мне стакан воды?
- Конечно, мсье. – Сказала она, отошла и сразу про меня забыла - в салоне сидели еще триста пятьдесят потенциальных врагов Израиля и сто двадцать два их потенциальных спонсора. И те и другие нужны Израилю, иначе его существование теряет смысл. Всю жизнь я мучился одним глупым вопросом: почему у маленьких государств такие большие самолеты, которые занимают почти половину всей площади страны? Вот и «EL-AL» летает на 747-х Боингах. Большой самолет – большое самомнение или в большой самолет в случае необходимости проще попасть ракетой? Ведь Израиль не договаривается с террористами, и если тебе не повезло, и твой самолет захватили, ты гибнешь с радостью за свою страну вместе с врагами – смерть террористам и да здравствует Израиль. Черт знает что – мои мысли, кажется, расплываются и превращаются в кашу, которую я ненавижу с детства.
Осталось тридцать минут до того момента, когда я окажусь в стране, в которую никогда не собирался вообще. Так часто бывает – ты всегда попадаешь туда, куда меньше всего собирался. А это странно. Можно не приехать в Стамбул, можно не попасть в Дели, можно не увидеть Трою и не пройтись по Риму, но если ты там был – это всегда повод думать, что больше этого не увидишь…. Хотя…. Живут же люди и без Трои, и без Тадж-Махала…. В любом случае – все будет Кока-Кола…. Или не будет.
Какие глупые мысли – вот так всегда перед чем-то новым и неведомым. Я всегда чего-то боялся: мне всегда казалось, что если мне что-то удалось, значит, за это придется заплатить, а если что-то случилось хорошее, значит все остальное еще впереди и это уже плохо. Я был ребенком, как вы. Что это изменило в наших судьбах? Теперь мы сидим, друг напротив друга и считаем свои потери: у кого больше – тот выиграл. А что хорошего в том, что жизнь меня нянчила? Для чего? Родители не знают, что счастливое детство – это не билет в счастье – это неистребимое, горячее и невозможное желание вернуться в детство всю оставшуюся жизнь. И счастливы взрослые дети, у которых не было счастливого детства – у них еще есть шанс стать счастливыми.
Прошло не более суток с того момента, когда я узнал, что та жизнь закончилась, что больше не будет того, что мне нравилось – одиночества, странных и непонятных книг, ветчины, сыра и вина по пятницам в лавке мсье Деловье. Спокойствие, которое длилось более пятнадцати лет, закончилось. Почему мне никогда не хотелось узнать, что давало мне такую странную и мирную жизнь? Меня не беспокоили ни приходящие ежемесячно достаточно большие суммы на мой счет (правда, что я не особенно интересовался их происхождением – были деньги на жизнь, и другое было неинтересно), ни даже наличие каких-либо других счетов в других банках. Не знаю, что лучше – знать о себе правду или пребывать в неведении?
Чем это соседка шуршит? Подпевает…. Красивая грудь…. О чем я думаю? О еврейской груди. Идиотизм – меня засунули в самолет и отправили в Израиль, а я думаю…. Она подпевает? Ага, у них тут есть музыка – какого черта я сидел столько времени и не слушал? Но сон оказался сильнее музыки – всегда спишь спокойно, когда сам начинаешь в собственную историю. Еще немного и я и вправду стану Люсьеном даже в собственном сне под убаюкивающие звуки «Серенады Солнечной долины»…
«Если ты видел когда-нибудь свет – ты сможешь меня понять. Я говорю о ярком свете: не о свете солнца. Что ж, солнце! Отрывок и отблеск, не более. И звезды – осколки. Я говорю о свете, который дает тебе утренний вздох – когда ты чувствуешь, что тебе опять повезло, и сон отпустил, и ты опять вернулся. В этот раз смог. Завтра – посмотрим, завтра – еще попытка и случай может стать не твоим. Ты потихоньку устаешь…. И красный уже не красный и синий предпочитаешь голубому, и волны мешают лежать на воде. Ты становишься старым, и сон твой становится короче, но это обман: твои дни, сколько бы ты за них не цеплялся, уже не будут радовать тебя: ты отдаляешь сон, но есть то, что неотдалимо – ты просто об этом забыл еще в детстве. Твоя мать никогда не говорила тебе, что все, что есть в твоей жизни – лишнее? Что прошлое не заменит того, что произойдет через пять минут? Что все кончится быстрее, чем начиналось…. Что потом?» Это очень плохая песня. Потом твой самолет потеряют радары и диспетчер, устало утерев вспотевший лоб, сможет сказать себе только несколько слов и в них не будет ничего про тебя. Как тебя зовут, ушедший? Кто ты? «Покажи мне, Просветленный, суть вещей, какими они есть на самом деле. Гато, Гато, парогато, паросамгато, бодхи свах ОМ» и все – конец. Ты так и не успел получить от Него точной информации о будущем. Или наоборот – тебе повезло, и ты упросил Его, и Он ускорил свершение твоей мечты: познать Истину...?
Быстро погасли огни, и человек в плаще допил свой бокал. Завтра у него трудный день: завтра надо опять выходить на работу…. Тебе не надо. Твоя работа еще впереди. Твой самолет садится в аэропорту Бен-Гурион. Уже загорелась табличка, и капитан вспомнил, что обещал Таше купить тонкие кожаные перчатки: «Опять будет сцена». Он устал от этих сцен. Но ты не думай о капитане – тебе хватит своих проблем. Просыпайся, Люсьен, тебя уже ждут гости. Начинается их праздник. Только помни: гости уйдут, а тебе за ними убирать.
Гл. 9
Я – Бальтазар и мое каждое новое утро в Танжере похоже на каждое прошедшее. Все одновременно и всего понемногу. Немного свежо, немного жарко, немного пыльно, немного надежды на дождь, которого не будет. Немного того, немного этого и сплошное похмелье. Но Ахмеду все равно – его рабочий день – это его жизнь. Все уже написано – мактуб. Все будет так, как должно быть. Пусть пьют белые люди – они глупы. Мы выпьем потом, когда семьдесят девственниц запоют свою первую песню, когда реки станут прохладны и полны воды и берега укроют от зноя, когда станем счастливыми и вспомним о Нем, который возвращает своих детей домой…. Пусть они пьют – мы выпьем потом. Сладок будет этот вечный праздник сытой и счастливой жизни. А пока…. Пока надо жить так, как написано. А этот француз смешной. Этот француз не настоящий – пусть играется – ему недолго.
- Ты – луковый суп, Бальтазар. Ты - луковый суп.… В тебе нет ни горечи, ни зла, ни вкуса – ты просто холодная жидкость странного цвета. - Ахмед сидел на корточках напротив, покачиваясь и улыбаясь, как мягкий фаршированный баклажан, который не доели пьяные соседи.
- Сколько раз я тебе говорил, Ахмед, что я не француз – причем здесь луковый суп?
- Все. Молчи. Молчи всегда. Ты – луковый суп и погремушка. - Ахмед перестал раскачиваться и медленно сполз с корточек на землю.
- И никакой я не Бальтазар. – Я смотрел на его улыбающуюся физиономию, в которой отражалось блаженство совершенно счастливого человека. – Что за дурацкое имя?
- Ты – Бальтазар. Я – Ахмед. Ты – не умеешь пить. - Он растянулся на ковре и закрыл глаза.
Я оставил его в покое – пусть спит, бедный и счастливый Ахмед – человек, готовый умереть каждую минуты. Человек, который ждет смерти и надеется на ее скорый приход. Человек, который сделал все, чтобы ничего не иметь и ни к чему не привязываться, чтобы уйти незаметно, как только будет такая возможность. И, кажется, он видит эту возможность во мне. Бедный, счастливый Ахмед, я завидую тебе – осталось совсем немного. Уже одели свои нарядные платья твои девственницы, уже горит огонь в очаге, на котором твои братья приготовят тебе молодого барашка. Я обещаю тебе, что все будет так, как ты того хочешь – тебе уготована дорога героя. А названное тобой мое имя Бальтазар я оставлю себе – оно мне нравится. Пусть так меня зовут. Оно напоминает мне детство и пиратов, которые были счастливы и беспечны ровно столько сколько длился путь стопушечного королевского фрегата к их старому, повидавшему многие бури кораблю под веселым, но очень мертвым Роджером.
Танжер просыпался – у всех есть дела: базар просыпался – у всех есть дела. Я шел в никуда по узкой улице досыпающего города. Все чего мне хотелось – заснуть, как Ахмед и спать, спать, спать и улыбаться во сне – он живет, когда спит. Он счастливый и очень хитрый человек. Почему он работает на меня? Ему все равно: пока плачу я – он работает на меня. Потом будет платить другой, а я не хочу увидеть Ахмеда в стане моих врагов. Но и это неправда, а вы поверили. Он такой же Ахмед, как я Бальтазар.
Я иду – пять утра. Гудит голова – очень пусто внутри…. Совсем…. И собака вот проводила меня укоризненным взглядом – у нее есть дела – скоро встанет хозяин и прошамкает босиком по сырому от влаги глиняному полу, поджимая теплые со сна ноги, к медному чайнику с чистой водой…
Скоро в его доме запахнет хлебом – у него есть жена – она еще спит. Но пока есть жена – есть кому печь хлеб. Больше жен - больше хлеба. Все просто. Больше жен – больше мальчиков, которые вырастут и будут кормить на старости лет своего отца. А говорят, Он несправедливо создал этот мир! Все справедливо: женщина должна рожать мальчиков и печь хлеб, а мы будем молиться, чтобы мир не изменился. Если случайно родятся девочки – это тоже ничего, потому что должен же кто-то рожать мальчиков? Чтобы белые люди, которые поклоняются смерти и несчастью, преклоняют колени перед страданием и болью, не желая снять Его с креста, так и остались в невежестве и темноте…
Сколько прошло дней? Этот вопрос очень повеселил бы Ахмеда. У него один отсчет: время – это расстояние между двумя кольцами, которых у него шесть. А расстояние между кольцами – это разница в возрасте жен, которых только три. Поэтому, если колец шесть, а жен три, а денег не хватает, то время – это только количество денег – не более того. Мы считаем время и его становится меньше, и деньги мы считаем, и их становится меньше – поэтому смысл жизни в увеличении денег, тогда и время начнет крутиться в обратную сторону, и жен станет шесть, как колец, и колец может стать девять…. Почему нет? Аллах будет только радоваться, глядя на Ахмеда. А меня, наверное, Аллах не замечает и это плохо, когда тебя видит только один из Богов – ты что-то теряешь от этого. Я помню – прошло три недели. И эти три недели стоили жизни не только мне. Когда смерть становится реальностью, а жизнь вымыслом, многое видится не так, как ранее. Прошло всего три недели…
…Надо выпить. Очень надо. И не воды. И я, конечно, выпью. Потому что зол на Алла-Эд-Дина, который обещал забрать меня с этой «золотой» баржи еще вчера вечером. Надоело два месяца болтаться в море даже на такой роскошной посудине, как эта. Два месяца рядом с толстым, старым, вечно потным и постоянно что-то жующим принцем.
Вы видели когда-нибудь человека весом в сто пятьдесят килограммов, в розовом шелковом пиджаке, синем галстуке, и оранжевых шелковых штанах и желтой рубашке, которая постоянно вылезает из штанов и не сходится на пузе? Уже нехорошо? А если добавим золотые украшения на толстые пальцы и шею, которая отсутствует? А я ем рядом с ним пять раз в день. Вернее, он ест и чаще всего баранину, а я, наблюдая все это, давно на диете. Именно передо мной он пять раз в день стоит коленками на восток, и именно я вижу его огромную задницу пять раз в день во время молитвы, потому что я не должен выходить из его каюты (если можно каютой назвать зал, в котором можно, не мешая друг другу, проводить одновременно съезды республиканцев и демократов, а сбоку еще и международный Конгресс партии «зеленых», если бы не шест для стриптиза посредине).