— Дорогая моя Вимла, — сказала Маджи, подавшись вперед, — лишь Господь обладает властью давать и отнимать, а все прочее — злые духи, якобы живущие в дереве, — полнейшая ахинея.
Вошла Савита, недовольно щелкнув языком.
— Тетенька-джи, — обратилась она к Вимле, — вы не слышали о женщине на седьмом месяце? Как она купила ласси близ кладбища Матунга.
— Да, в газетах сегодня писали, — ответила Вимла, и лицо ее исказил страх. — У нее тотчас случился выкидыш?
— Дурища, — фыркнула Савита перед уходом, — нельзя же пить молоко у мест погребения. В тело могут вселиться своенравные духи!
— Вимла, — серьезно сказала Маджи, — не поддавайся страху и верь, что Господь распорядится нашей участью, как должно.
Мизинчик подслушивала их беседу у двери в коридоре и поражалась твердой убежденности Маджи. Бабушка не терпела глупостей ни от кого — особенно от надоедливых духов с того света. Если бы даже все эти призраки, демоны, ракшасы[65] и прочая нечисть взобрались на чугунные ворота бунгало, она тотчас встала бы у них на пути.
Но боги и богини индуистского пантеона были посетителями совсем иного рода. Маджи принимала их как очень важных персон и обустраивала в доме, словно взыскательных гостей. Кришна играет на флейте у реки; у Ганеши — голова слона и хобот, полный изобилия; Сарасвати дарует мудрость, сидя на цветке лотоса, — все эти статуэтки кочевали из комнаты для молитв на угловые столики или в застекленные шкафчики и оттуда с восторженным вниманием наблюдали за жизнью Митталов.
Маджи не позволяла себе излишней фамильярности с богами и богинями, ведь они весьма злопамятны. Она всюду носила с собой сандаловые четки и успевала перебрать двенадцать бусин на долгом и мучительном пути в ванную или читала быструю молитву на одну бусину, едва в дверях показывался долговязый портной, уже собиравшийся обхватить пышные груди Савиты мерной лентой. Порой, когда Кунтал массировала ей ступни, Маджи молилась довольно долго: она перебирала четки от начала до конца целых три раза. «Продолжай, — говорила Маджи, вздыхая от удовольствия, а Кунтал втирала кунжутное масло между налившимися кровью пальцами, — я еще не закончила молиться».
После смерти мужа Маджи признавала только авторитет богов и богинь. Но благоговение вовсе не мешало ей изо дня в день добродушно шутить и торговаться с ними. «О бог Кришна, мой сын — такой дурачок, водится с этим мошенником Чатвани. Дай ему хоть немножко ума, на? Я попрошу Пандит[66]-джи, чтобы он целый день совершал для тебя хаван[67] с лучшими сладостями из Гхаситара-мовой лавки». Точно богиня Дурга[68], поддерживающая гармонию во вселенной, Маджи считала, что сохраняет равновесие в собственном мирке.
Мизинчик увидела, что близнецы забрались в спальню родителей, и решила проверить, чем они там занимаются. Дхир сидел на белом покрывале, с завязанными глазами, и читал наизусть «Кредо Одинокого рейнджера».
— Верую, — произнес он, — что все изменчиво, кроме истины, и лишь истина остается навеки.
— Ты как раз вовремя: Кимосаби[69] на арене, — сказал Туфан Мизинчику, откупорил пузырек одеколона, который отец купил в аптеке близ больницы «К. Э. М.», и помахал им перед носом брата.
У Дхира было потрясающее обоняние — он различал самые неуловимые запахи и тончайшие ароматы. На нюх определял состав любой косметики, которой мать тешила свое тщеславие, — от широкого ассортимента индийских аттаров в хрустальных флакончиках до мыла «Чистота лотоса».
— «Олд спайс»! — Завопил он, и Мизинчик в восторге зааплодировала.
— Настоящий импорт или местная подделка? — спросил Туфан, подозрительно разглядывая бутылочку.
Дхир поморщился.
— Бодяга, — сказал он, словно извиняясь. — Разлит, поди, в Кальяне или Улхаснагаре.
— А синдхи[70] в магазине уверял папу, что настоящий — контрабандный. — Туфан нахмурился и вспомнил, как лавочник дал Джагиндеру понюхать зубочистку с ваткой, пропитанной одеколоном.
— Если даже папа не отличил, — добавил Дхир, стараясь угодить, — никто наверняка не догадается.
— Папа не будет душиться черт-те какой бурдой, которую беженец намешал! — Туфан защитил отцовскую честь.
Он осторожно засунул белый флакон под кур-ту и решил обменять его на что-нибудь у предприимчивого раддивалы[71], который доставит «олд спайс» туда, где его можно перепродать. Затем Туфан крикнул: «Эге-гей!» — и быстро ушел, напоследок расстреляв невидимую банду грабителей и убийц.
Дхир виновато пожал плечами и повернулся к Мизинчику:
— Давай найдем Гулу. Он уже отвез папу на работу и вернулся.
Мальчик надеялся, что уговорит шофера подбросить их до «Бадшаха», где подают прохладительные напитки и можно освежиться лаймово-апельсиновым соком с солью, сахаром и перцем.
— Маджи меня не отпустит, — сказала Мизинчик, — из-за живота.
Дхир снова пожал плечами и поковылял вон из комнаты.
Маджи и Вимла еще сидели в гостиной, судача о ежегодном наплыве туристов из Саудовской Аравии и Персидского залива в период муссонов.
— Круглый год торчат в своей пустыне, а потом прутся сюда, чтобы нежиться под дождем, — возмущалась Маджи. — Моются только по пятницам, а несвежий запах перебивают арабской парфюмерией…
— Но от муссонов же вся Индия расцветает, — мечтательно сказала Вимла. — Вместо черной земли — изумрудная зелень, а небо не белое, а нежно-голубое.
— …Да еще и развлекаются с нашими девушками, — продолжала Маджи, грозно помахав тростью. — Теперь даже парсские девушки захаживают к арабам — копят денюжку на приданое.
— Хай Рам! — воскликнула Вимла, внезапно очнувшись. — Аж не верится! Своим-то парсы не дадут умереть с голоду. Правда, все они потеряли работу после ухода британцев, что уж тут поделаешь!
«Потому-то она так и следит за Милочкой-диди», — подумала Мизинчик. Вимла часто сетовала на перемены, произошедшие в Бомбее после обретения Независимости. Современные девушки стремятся получить образование и не торопятся замуж, а некоторые эгоистки даже делают карьеру. Дабы оградить дочь от дурного влияния, Вимла держала ее взаперти.
Маджи тоже присматривала за Мизинчиком, но — заботливо и ненавязчиво.
Просто Маджи уверена в себе, решила Мизинчик, а тетя Вимла — боится.
Чертовщина
В тот день Нимиш был непривычно возбужден: он уломал Гулу съездить в парсский книжный магазин «Тарапоревала», неподалеку от Хорнби-роуд. Нимиш собирался накупить хрестоматий по английской литературе на следующий год в колледже св. Франциска Ксаверия — одном из старейших и наиболее почитаемых учебных заведений города.
— Я уехал, — крикнул с порога мальчик.
Нимиш едва сдерживал волнение, ведь скоро он обернет целую кучу новых книжек, с приятным хрустом загибая линейкой каждый упрямый лист оберточной бумаги.
«Амбассадор» Гулу выехал из аллеи. Шофер заранее обрызгал водой жасминовую гирлянду, которой он украсил миниатюрную статуэтку Ганеши, «устраняющего препятствия», над приборной панелью. Гулу купил цветы у торговца, проходящего мимо бунгало на рассвете, и положил такие же гирлянды для служанок на передней веранде — Парвати и Кунтал позже оставят ему пару монет. Раньше Гулу покупал каждый день по одной календуле, но это было давно.
— Можно? — спросила Мизинчик, открыв дверцу машины, и запрыгнула внутрь. — Маджи вздремнула, а мне нужна школьная тетрадка, ведь уже на следующей неделе начинаются занятия.
— Мне тоже! — завизжал Дхир и пустился за ними со всех ног.
— И мне! И мне! — заорал Туфан, тоже не желая оставаться в стороне.
— А что тебе задали? — спросил Нимиш, когда они тронулись.
Мизинчик замялась:
— Про привидения.
— Привидения?!
— Рам! Рам! — вскрикнул Гулу, выруливая из ворот, и пробормотал защитную мантру. — Каким только страстям не учат в школе…
— Так нечестно! — взвизгнул Туфан. — Мы этого не проходили.
— Но мы же смотрели «Бен-Гур»[72], — сказал Дхир, словно это одно и то же.
— Истории о привидениях, народные сказки — ну, все такое. — Мизинчик наигранно пожала плечами.
— Ясно. — Нимиш поджал губы и поправил пальцем очки на носу. — Народные сказки — полная белиберда, если, конечно, они не запротоколированы.
— В каком смысле?
— А вот в таком, — Нимиш приподнял «Рассказ о паломничестве в Медину и Мекку» сэра Ричарда Ф. Бёртона и постучал по обложке. — Он прибыл в Индию вместе с Ост-Индской компанией больше ста лет назад.
— Скучи-и-ища, — проскулил Туфан.
— А какая связь с привидениями? — спросил Гулу. — Хотя этот болван и сам на призрака смахивает…
Ему хотелось пресечь ученый разговор в зародыше. Нимиш любил углубляться в дебри и водить слушателей за нос. А Гулу нравились более увлекательные, хоть и приземленные темы. Например, последний фильм «Мугхал-э-Азам»[73] с роскошными танцовщицами-куртизанками или новая соседка, падкая на мужиков с широкими задами в тугих синтетических штанах.
— А по-моему, он милашка, — сказала Мизинчик и больно ткнула Туфана локтем.
Нимиш наградил ее улыбкой.
— Он величайший британский путешественник. И он не просто писал о жизни людей в колониях, но пытался понять ее, объяснить для остального мира. Нашу, кстати, тоже.
— Ну и как, он нас понял? — спросил Гулу, подняв брови, и ткнул почерневшим ногтем в свою кричаще-пеструю рубашку.
— Я родился слишком поздно для подобных открытий, — продолжал Нимиш. — Обо всех народах, к сожалению, уже написано. Но я тоже хочу путешествовать, переодевшись арабом или даже англичанином. Хочу раскрыть темную изнанку цивилизации, нащупать ее тайный пульс. Понять, чем живет общество, каковы его коллективные мечты и страстные чаяния.
На слове «страстные» Мизинчик слегка покраснела.
— Хочешь прикинуться англичанином? — спросил Гулу.
— Запросто.
— Бледный — еще не белый, — повторил Туфан любимую мамину фразу.
— Ишь ты, запросто-напросто! — воскликнул Гулу. — Едва ступишь на землю ее величества, фат-а-фат[74] поймешь, что ты черен, как трубочист.
— А что с привидениями? — перебила Мизинчик.
— Бёртон написал книгу «Индусские сказки о чертях», — невозмутимо ответил Нимиш.
— Индусские черти? — переспросила Мизинчик и задумалась, знает ли о подобной жути Пандит-джи.
Этот жрец с сальными волосами и глазами-бусинками приходил каждый понедельник. Он благословлял и давал бесполезные советы, не спуская глаз с пачки рупий, топорщившей ткань над неохватной бабкиной грудью. Мизинчик была глубоко уверена, что жрецы регулярно общаются с призраками и прочими духами, но сомневалась, что Пандит-джи интересуется чем-нибудь еще, кроме липких сладких ладду, которые он скрупулезно пересчитает перед каждой церемонией.
— Ну и бредятина! — Гулу отмел все слова Нимиша, надменно махнув рукой. — Христиане типа его — вот кто настоящие черти.
— На самом деле там говорится не о чертях, — в раздражении сказал Нимиш. — Это перевод мистических историй о царе Викрамадитье[75].
— A-a, — сказал Гулу. — Тогда я их знаю.
— Ты читал эту книгу? — поинтересовалась Мизинчик.
— Когда-то давно, — ответил Нимиш. — Однажды царь нес труп, висевший на мимозе, до гхапгы[76], но в труп вселился демон Бетаал. Он загадывал царю загадки, и в каждой заключалась человеческая мудрость.
— Мудрость-шмудрость! Для этого книжек читать не надо. — Гулу неодобрительно щелкнул языком. — Я все на свете узнал в детстве на вокзале.
Мизинчик хотела продолжить разговор, но Гулу уже пустился в свои обычные россказни:
— Я начинал чистить обувь на вокзале Виктория совсем мальцом — лет шести-семи. Виктория стучит, как сердце: ди-дом, ди-дом, ди-дом. Ее можно услышать, на! Там бьется пульс Индии. Сто лет назад построили самую первую железную дорогу, и отходила она от Виктории.
— Скучи-и-ища, — заныл Туфан.
— Я уже это слышала, — сказала Мизинчик. Обычно она с удовольствием слушала побасенки Гулу, но сегодня ее волновали насущные проблемы.
— С корешами Хари и Бамбаркаром я вкалывал на Большого Дядю, — продолжал Гулу, словно пересказывая приключенческий роман. — Он был толстенный, потому что проглотил целиком тигра, когда служил в армии. Едва разинет пасть, как оттуда рев слышится! Но он платил по паре ан[77] в день, их хватало на роти и дал, а то и на жареную чанну[78] в пакетике из газетной бумаги — от нее даже пар еще шел! Тогда мы были самыми счастливыми людьми на свете…
— Скучи-и-ища.
«Амбассадор» с визгом затормозил на перекрестке, и тотчас на машину накинулась стая торговцев, которые навязчиво стучали в окна своими товарами.
— Джао! Джао! — завопил Гулу, вымещая на них злобу: его рассердил Туфан. — Я заработал на собственную банку ваксы «вишневый цвет» всего за два месяца. — Он презрительно глянул на уличных оборванцев, будто они попрошайничали исключительно из-за лени. — Как мне нравилось гладить ее блестящую крышку с ярко-красными вишенками! По утрам я даже натирал ваксой нос — чтобы скорей проснуться.
При этой душистой подробности Дхир встрепенулся.
— Но однажды Большого Дядю убили, — Гулу помчался наперерез мотороллеру, куда взгромоздилась целая семейка из пяти человек, — и его место занял человек с красными зубами — красными от паана[79]. Мои кореша Хари и Бамбаркар фат-а-фат нанялись к этому Красному Зубу — даже глазом не моргнули, но я остался верен Большому Дяде. Ведь он, как-никак, был моим благодетелем. Короче. Красный Зуб избил меня до полусмерти — я чуть не отдал концы прямо на перроне. — Гулу театрально вздохнул и представил, как шумно опускается темно-бордовый занавес, под каблуками хрустит ароматный перченый попкорн, а благодарная публика восторженными криками поддерживает юного героя, что встает на ноги после стычки с Красным Зубом.
Нимиш поморщился:
— Как последний фильм в кинотеатре «Метро».
— Думаешь, я сочиняю? — Тулу возмущенно обернулся к Нимишу: — А ты видал этот шрам над бровью?
Трое мальчиков всмотрелись в лицо шофера, но увидели только оспину от прыща.
— А как демон вселился в труп на мимозе? — спросила Мизинчик.
— Ну, на свете еще и не такое бывает, — отмахнулся Гулу. — Обычное дело.
— Чепуха, — сказал Нимиш. — Все это суеверия. Говорят даже, ваш доблестный царь Викрамадитья родился от осла.
— У тебя есть хоть капля уважения? У бога Ганеши — голова слона, а царь Викрамадитья появился на свет в необычных условиях. Ну и что из этого?
— А как же демон?
— Мизинчик-dud», — подчеркнуто терпеливо сказал Гулу, — демоны — это блуждающие духи, которые ищут, куда бы вселиться. Тут что угодно подойдет: труп, уличные животные и даже никуда не годный мотор этой машины.
Нимиш покачал головой и вновь погрузился в «Рассказ» Бёртона.
Мизинчик совсем пала духом. Делясь познаниями, Гулу импровизировал так же, как и при вождении. Что бы он ни говорил — правду, ложь или какой-то вздор, — шофер отстаивал свои слова с пеной у рта, словно священный стих из своей потрепанной Бхагавад-гиты[80]. Хотя Гулу был неграмотный, он повсюду таскал книгу с собой и цитировал отрывки нищим, что лупили в окна автомобиля. «Лучше плохо исполнять свой долг, нежели хорошо — чужой», — зачитал он однажды парикмахеру на углу, когда тот нечаянно выстриг висок у клиента.