— Да, Пиво. Потом я потеряла сознание и очнулась уже в больнице. Скажите, а что с Архипом? А то здесь никто не знает.
— С кем? А, с кучером вашим! Жив-здоров. Его поначалу арестовали, потому как на нем ни одной царапинки не было, но с месяц уже как отпустили. Вы его рассказ сейчас подтвердили, вот только про то, что ваш муж в одного из разбойников попал, он ни слова не сказал.
— Очевидно, он не видел. Когда бандиты нас остановили, он с облучка соскочил и в поле бросился без оглядки.
— Вот оно как. Опишите, пожалуйста, нападавших.
— Тот, который мужа убил, — лет двадцати пяти, высокий, одет в пальто с бобровым воротником и шапку-пирожок. Симпатичный, усики такие завитые. Я его лицо из тысячи узнаю. А остальных я не запомнила, все очень быстро произошло.
— И Архип ваш тоже одного его и запомнил. Благодарю вас, мадам, вы нам очень помогли.
Тараканов помчался к Кошко. Первым делом начальник распорядился отправить запросы в регистрационное бюро Департамента полиции, Петербургскую сыскную полицию и все провинциальные сыскные отделения с просьбой сообщить, не зарегистрирован ли у них преступник под кличкой Пиво. Потом Кошко дал команду поместить в газетах обращение к врачам, которым предписывал уведомить столичное сыскное отделение о том, не обращался ли к ним в течение последних трех месяцев за медицинскою помощью кто-либо с пораненной кистью правой руки.
В течение недели получили ответы практически из всех сыскных отделений и из всех запрошенных казенных и земских лечебных учреждений. Ни в одной полицейской картотеке человека по прозвищу Пиво не значилось, ни один человек с огнестрельным ранением кисти правой руки в последние три месяца ни в одно медицинское учреждение не обращался. Но к этому времени Тараканов нашел другую ниточку.
Он свозил Настю к матери и получил родительское благословение. Свадьбу наметили сыграть в июле, в первое после Петрова поста воскресенье.
Жить после свадьбы решили отдельно от тещи.
— У нас с маменькой квартира большая, но, во-первых, доход от жильцов маман терять не собирается, а во-вторых, тебе вместе с ней жить будет неудобно. Маман любит, чтобы все было так, как ей нравится, да и на язык не сдержанна. А я не хочу, чтобы после свадьбы в моем доме ссоры начались. И чтобы ты сбежал от меня из-за них. Поживем на даче до конца сентября, потом снимем квартиру. Не в меблирашках же нам ютиться. Да и прислугу нанять нужно. Потянем мы кухарку с горничной?
— Это сколько?
— Рублей двадцать — двадцать пять ежемесячно.
— Тогда потянем. А насчет квартиры я уже постарался. Есть у меня на примете хорошенькая трехкомнатная квартирка, и сдается она за весьма небольшие деньги.
— Правда?! И где?
— А на Малой Дорогомиловской.
— Где, где? Это же у черта на куличках! На самой окраине. Как ты на службу будешь добираться?
— Всего сорок минут на трамвае, не так уж и далеко.
— Да? А возвращаться? Ночью, когда трамваи уже не ходят?
— Ну, несколько раз в месяц можно и извозчика взять, не разорюсь. С дачи-то неудобнее добираться! А за квартиру всего сорок рублей просят.
— Клоповник, наверное?
— Чистенькая, хорошая квартира. Теплая. Знаешь такого Трифонова? Он у нас в сыскной над торговлей надзирает.
— Нет, не имею чести.
— Ну, не знаешь так не знаешь. Этого Трифонова за какие-то грехи в провинцию помощником пристава отправляют, вот он мне квартиру и хочет уступить, чтобы хозяину неустойку по договору не платить. А Трифонов в плохой квартире жить не стал бы. Можем прямо завтра съездить, посмотреть.
Трамвай был полупустым. Они сели рядом с какими-то рабочими. Тараканов откинулся к стене вагона и закрыл глаза. Рабочие тихо переговаривались между собой. Из их разговора Тараканов понял, что это недавно встретившиеся земляки.
— Плотют-то хорошо, но и работать заставляют. Так за день намахаешься, что как только до койки доберешься, так и уснешь без задних ног. Ну а ты где?
— А я, брат, пиво варю.
— Да ну?
— Да кум, дай ему бог здоровья, устроил. В двух верстах от Дорогомиловской заставы завод наш. Хожу в белом переднике и тяжельше лопаты ничего не поднимаю. Я к специальной камере приставлен, раз в полчаса ячмень пророщенный в ей ворошу, и все. Десять минут ворошу, двадцать минут — отдыхаю. Двенадцать часов поворошил — спать идешь, до следующей смены. И за это мне плотют двадцать пять рубликов в месяц. Фатера казенная, больница бесплатная. Не жизнь — лафа!
— Ух ты! А мне к вам нельзя ль?
— Тебе? — Счастливчик оценивающе посмотрел на своего менее удачливого товарища. — Нет, брат, тебе нельзя.
— Энто почему?
— А рожей не вышел!
Собеседник пивовара насупился и отвернулся к окну.
Квартира Насте понравилась. Весь обратный путь она, не умолкая, рассказывала, какую мебель надобно купить да куда ее поставить. Тараканов слушал невесту не перебивая.
— Зеркальный шкаф из моего приданого поставим в большой комнате, в простенок, между окнами. К левой стене — диван, к правой — горку. Трех комнат нам, конечно, не обставить, мебели не хватит. Твоя мама ничего не пожертвует?
— Да у нас мебель для городской квартиры не подходящая.
— Ну почему же, я у вас видела прелестную горку.
— Зачем нам две горки? Или ты хочешь во все три комнаты по горке?
В голове закрутилось: «Три горки. Трехгорка. Трехгорный пивоваренный завод. Пиво. «Пиво» и своя больница. Трехгорный завод в трех верстах от того места, где напали на Белостоцкого, да и от Потылихи недалеко. Начинающие преступники обычно недалеко от своего места жительства орудуют — здесь им все знакомо и спрятаться есть куда».
— Настя! Мне надобно вернуться!
— Зачем?
— Я квартирохозяину задаток не оставил.
— Экий ты забывчивый. Ну езжай.
— Ты одна доберешься?
— Нет, заплутаю! Ты потом на службу?
— Да, сегодня у нас облава, передай Генриетте Витольдовне, чтобы к ужину не ждала.
На следующей остановке Тараканов выскочил из трамвая и пересел на удачно подошедший встречный.
Врач фабричной больницы Трехгорного пивоваренного завода оправдывался:
— Да не читаю я газет, господин полицейский, не читаю, потому как после их прочтения у меня пищеварение портится. А из полиции ко мне по этому поводу никто не приходил и никаких отношений не присылал.
— Ну хорошо, газет вы не читаете, полиция вас не известила, но неужели вас самого не заинтересовало, где простой рабочий мог получить огнестрельное ранение?
— Я, милостивый государь, уже пятнадцать лет в рабочей больнице служу, поэтому меня мало что удивляет. Чем только господа пролетарии себя не калечат! А уж револьвер тут у каждого третьего. В округе множество заводов и фабрик, народ кругом бедовый, поэтому без револьвера жить трудно. Впрочем, я у него спросил, где он поранился. Он мне ответил, что на охоте, случайно пулю получил.
— Спросили и успокоились?
— Представьте себе, да. Это я раньше волновался, когда ваших лет был. А теперь лишний раз стараюсь не беспокоиться, нервы берегу.
— Какую помощь вы ему оказали?
— А никакой. Во-первых, я имею право оказывать медицинскую помощь только служащим завода, а он у нас уже не работал, зашел, так сказать, по старой памяти — два года назад я его вылечил от одной нехорошей болезни. А во-вторых, ему надобен был хирург, а не терапевт. Пораненные пальцы у него были до того запущены, что начиналась гангрена. Спасти их было нельзя, и я порекомендовал ему немедленно их отнять.
— Внял он вашему совету?
— Не знаю, я его больше не видел.
Пациент заводского доктора — Французов Николай Максимов, крестьянин Калужской губернии, 26 лет от роду, в картотеке Московской сыскной не значился. С завода его рассчитали еще в минувшем июле, потому как с самого этого июля его на службе никто не видел. В адресном столе он числился выбывшим на родину.
Кошко направил телеграфный запрос в полицейское управление Малоярославецкого уезда Калужской губернии с требованием арестовать крестьянина села Удельное Бабичевской волости Французова, а Тараканова послал на завод, где он три дня вместе с чинами уездной полиции искал связи Пива. Поначалу он успеха не добился. Рабочие с полицией откровенничать не спешили и о коллеге своем бывшем мало чего рассказывали, ссылаясь на незнание. Помог местный урядник. Несколько лет назад он поймал одного из рабочих завода, воровавшего готовую продукцию. Дело заводить не стал, получив взамен бесплатное пиво практически в неограниченном количестве и возможность знать обо всем интересном, что происходило на заводе. Урядник дал задание агенту, а через день сообщил Тараканову, что у Французова была полюбовница — некая Акулина, которая жила в своем доме в версте от завода. Нагрянули к Акулине. Она рассказала, что Французов в конце февраля уехал к себе в деревню и вестей оттуда не подавал. Акулину арестовали. А вечером пришла телеграмма от малоярославецкого исправника, который сообщал, что поручение господина начальника Московской сыскной полиции выполнить не имеет возможности, поскольку еще 12-го минувшего марта Французов умер в земской больнице от заражения крови.
Узнав о смерти милого дружка, Акулька завыла, а когда успокоилась, стала с полицией откровенна. Да, была у Кольки компания, только вот чем они занимались, она не знает. Кто в компании был? За главного у них — Сашка. Красивый мужчина, высокий, чернявенький. Одевается как полированный. Разговаривает как барин. На ласковые слова не скупится. Тут Акулька зарделась, вздохнула и опустила глазки. Еще были Сычи. Почему Сычи? Она не знает, вроде на сычей не похожи, веселые ребята. Они братья-близняшки. Ну и еще один дружок был у Кольки — Сережка. Фамилия у Сережки — Павлюченко, вот его она с детства знает. Он из благородных, его родители почитай лет 15 в их деревне дачу снимают. Отец у него инженером на железной дороге служит. Сергей, кстати, ее с Французовым и познакомил.
Да, Колька часто пропадал ночами, да и денежки у него всегда водились, хотя он нигде не работал. Но никаких вещей домой не приносил. Нет, драгоценностей не дарил, а вот одежду покупал — в Москве, в магазинах. В середине января он в очередной раз ушел ночью, вернулся под утро, рука была какой-то грязной тряпкой замотана. Сказал, что поранился, а как — не говорил. К доктору идти отказывался, говорил, что все само пройдет. Но ему становилось все хуже и хуже…
— Голова стала горячей, как печка. Рука чернеть начала. Но к дохтору все равно не шел. «Нельзя мне, Акулька, к дохтору» — такой у него был ответ. Потом все-таки сходил на завод, там дохтор хороший, много народу вылечил. Пришел от него грустный и злой. «Мне, говорит, Акулина, в больницу надоть, а Сашка, черт, не велит. Придется мне в свое место ехать, там в земской больнице лечиться, а не то пропаду». Собрался в два часа и уехал, даже провожать его запретил. Через день мальчонка прибежал, принес записку Кольке от Сашки. Я ее прочла. Велел, значит, Сашка Кольке вечером приходить в известное место. А ночью Сашка сам ко мне пришел, про Кольку спрашивал, ну я ему все и рассказала. Он сначала поругался на него, а потом и говорит: «А пущай лечится, авось Калуга далеко». Только мне наказал никому про Кольку ничего не говорить. Я бы и не сказала бы, если… — Акулька опять завыла.
— Успокойтесь, успокойтесь, Акулина Тимофеевна. А где эта записка?
— Надо думать — дома, если я ей печку не растопила.
— А как давно вы видели кого-нибудь из Колькиных знакомцев?
— Да после того, как Семинарист приходил, больше никого и не видела.
— Кто приходил?
— Дык Сашка. У него прозвище такое — Семинарист.
• 5 •
«В последнее время на московских улицах появились автомобили-извозчики, возящие публику по таксе. Существует несколько предприятий, эксплуатирующих автомобиль как средство передвижения публики. Такса у всех этих предприятий сходится. Нормально берут днем с троих пассажиров за каждую первую версту 40 коп., и за каждую последующую 30 коп.; при проезде большего числа пассажиров такса пропорционально увеличивается. Ночью надбавка к таксе приблизительно в размере около 20 %».
«Иллюстрированный путеводитель по Москве»,
1911 год
Во «Всей Москве» числился только один Сергей Павлюченко — 23-летний потомственный дворянин, студент университета, проживающий вместе с отцом, надворным советником Аркадием Станиславовичем Павлюченко, служащим на Виндавской железной дороге, и матерью Валентиной Семеновной.
Семейство жило рядом с Виндавским вокзалом, в казенной квартире. Глава семьи находился на службе, поэтому разговаривал Тараканов с мадам Павлюченко.
— Прежде всего я должна знать, чем вызван интерес полиции к моему сыну.
— На него указывают как на учинившего буйство в одном из ресторанов и отказавшегося платить за ущерб.
— Велика ли сумма ущерба?
— Сто тридцать рублей.
— Ну что ж, если это действительно Серж, то мы все возместим. Надеюсь, этого будет достаточно для того, чтобы Сергея больше не беспокоили?
— К сожалению, нет, мадам. Ваш сын подрался с одним купцом, и тот требует уголовной ответственности.
— Боже мой! Что же вы стоите, господин полицейский, присаживайтесь. Скажите, а нельзя ли и с купцом уладить дело посредством материальной компенсации?
— Я думаю, это вряд ли удастся. Купец человек состоятельный и в деньгах не нуждается. Он требует компенсации иного рода — ему необходимы публичные извинения вашего сына. И чем дольше он их не получит, тем меньше шансов разрешить это дело без вмешательства мирового судьи.
— Господи, только этого нам не хватало! Отец не переживет.
— Мадам, если вы мне скажете, где найти вашего сына, я приложу все усилия, чтобы уладить дело миром.
— Я бы рада, но и сама не знаю. Сын живет своей жизнью и появляется дома крайне редко. Последний раз был две недели назад.
— Он служит?
— Я не знаю. Занятия в университете он посещать перестал, а вот поступил ли на место, мне не известно. Впрочем, денег не просит. И, видимо, в них не нуждается.
— Исходя из чего вы сделали такой вывод?
— В последний свой визит сын прибыл домой на автомобиле. Причем в качестве шофера! Я было подумала, что он поступил в какой-нибудь гараж, но он только засмеялся. Нет, говорит, маменька, я пока только обучаюсь вождению. Учителя своего представил — тот рядом сидел. Сейчас этот спорт в моде у молодежи.
— А как он представил учителя?
— Вы знаете, я уже запамятовала.
— А как же вы с сыном связываетесь в случае экстренной надобности?
— А никак. Мне это тяжело говорить, но… Из-за поведения сына между ним и мужем часто возникали ссоры. А минувшим летом муж отказал ему от дома. С этих пор они не общаются. Сергей навещает исключительно меня, и делает это только днем, в то время, когда муж на службе.
— Понятно-с. Скажите, а как ваш сын выглядит? Купец описывает своего обидчика шатеном с тонкими усиками, бороды не носящим.
— Господи, ну тогда это не он! Мой сын — блондин, носит бородку и пенсне.
— А нет ли у вас его карточки? Я бы ее показал потерпевшему, и если это не ваш сын ему морду набил, тогда и хлопотать ни о чем не надо.
— Конечно, конечно.
По данным «Всей Москвы», в Белокаменной было 10 гаражей и только одни автомобильные курсы, причем рядом с сыскным — на Тверской, в доме 62. Тараканов первым делом пошел туда, но курсы были открыты только до 6 вечера. Пришлось наиболее перспективное место оставить до утра. До десяти вечера Тараканов успел объехать только пять гаражей. Нив одном из них Павлюченко машину не нанимал. В 11 часов Кошко проводил совещание, на которое опаздывать не рекомендовалось. Доложив начальнику об итогах работы и получив задание завтра закончить обход оставшихся гаражей, Тараканов отправился домой.