Сан Саныч тотчас сделал фотопортрет, разузнав, что Сашенька живет в общежитии, а приехала в Нижнюю Курью полгода назад с Севера, из Красновишерска. Через неделю он заявился к ней с цветами и с тортом. Она благосклонно приняла его ухаживания, ибо в городе его все знали, а через два дня он пригласил ее к себе в гости, показав свое творение. Она сама была изумлена, точно увидела себя впервые.
— Твой портрет просит на обложку один московский журнал, — угощая ее шампанским, сообщил он. — Ты не будешь против?
— А какой журнал? — вспыхнув, заинтересовалась она.
— «Век». Он цветной, яркий. А там кто знает… — многозначительно проговорил он.
— Ну давай, — пожала плечами она.
— Я сейчас готовлю несколько работ на выставку, ты не хотела бы мне попозировать?
— Голой? — загорелась Александра.
— Почему голой? Я сам подберу тебе костюм, что-то у меня есть, а пару красивых шляп возьму в местном музее, там в запасниках кое-что имеется. Вот мои работы! — Он показал ей несколько отечественных и зарубежных журналов.
— Ух ты! — увидев французский «Elle» и четыре вкладки Смирнова, восхитилась она. — И сколько тебе заплатили?
— Тебя только это интересует? — усмехнулся он.
— Почему это, меня все интересует, — чуть смутившись, ответила Александра. — И ты тоже!
Он влюбился в нее в тот самый миг, когда увидел, и через два дня сделал предложение. И она его приняла. Сказала: «Мне надоело жить в общаге, у тебя лучше». И рассмеялась. Потом состроила хитрющую рожицу, точно проверяя, как он отреагирует, и добавила:
— Это шутка, конечно. Ты мне тоже очень понравился минут сто сорок назад, когда показал свои фотографии, и я поняла, что передо мной талантливый человек, настоящий художник, большой мастер, встреча с которым всегда волнует. И сексуально в какой-то степени, — и снова озорно улыбнулась.
Вообще она оказалась умницей, заметно отличаясь от всех работниц горпищекомбината, прежде всего ярким природным умом и острым язычком. Потому он сразу и влюбился.
А она, не раздумывая, согласилась переехать к нему в тот же вечер и жить с ним вместе, не требуя взамен штампа в паспорте, но Сан Саныч настоял, чтобы они зарегистрировались: городок маленький, ни к чему сплетни да пересуды, а потом и фамилии им менять не надо. Он нутром чуял, что не стоит соглашаться на предложение московского журнала и выставлять открытую им красоту жены на всеобщее обозрение, но свадьба, да и новый гардероб молодой супруги — а она переселилась к нему с маленьким чемоданчиком, имея всего два платья, кофту и две юбки — потребовали немалых расходов, «Век» же предлагал неплохие деньги, да и не хотелось терять старые связи, потом не пригласят, не опубликуют. И фотограф согласился.
Прошло несколько месяцев, и в город примчался московский журналист, соблазнившийся красотой «сладкой» провинциалки, потом заявился телехроникер из областного центра, а за ним и корреспондент российского канала из Москвы. Последний и сманил ее за собой, наобещав с три короба.
Сан Саныч и раньше чувствовал, что рано или поздно Александра сбежит или бросит его. Ее быстро стало все тяготить: и работа, и скучные зимние вечера, когда они оставались дома, а не шли в гости или в кино, и неожиданная беременность. Ей хотелось веселья, шумных компаний, а не тоскливого счастья вдвоем, хотя Смирнов изо всех сил старался развлекать ее, тайком разучивал и показывал фокусы, пытался приобщить к фотографии, устраивал вылазки на лыжах, купил супер-телевизор «Филипс», видеомагнитофон, приносил все новые фильмы на кассетах. Но Александра все равно тосковала. Часами сидела у окна и смотрела на замерзшую Каму.
— О чем ты думаешь? — с беспокойством спрашивал ее Смирнов.
— Так, ни о чем, — отвечала, не отрываясь от окна.
— Ты не заболела?
— Наверное.
— Простуда?
— Давай уедем в Израиль?
Он несколько секунд молчал, глядя на нее.
— Ты что, еврейка?
Она смутилась и кивнула:
— По матери. Отец-то русский, меня и записали русской, а я съезжу в Красновишерск, возьму ее свидетельство о рождении, о браке и поедем, поживем там, а потом двинем во Францию. Тебя же в «Эле» напечатали, фоторепортером ты запросто устроишься, а я попробую фотомоделью или еще кем-нибудь. Вернуться всегда успеем. Пока молодые, надо мир посмотреть. Как тебе моя болезнь?
Ее глаза сверкали таким блеском, что он долго молчал, ходил по комнатам, глядя в окна на скалистый берег Камы, поросший тонкими корабельными соснами.
— Хорошая болезнь, но мне вообще-то здесь нравится, — сказал Сан Саныч.
— Поняла, — грустно вздохнула она и стала снова смотреть в окно.
А потом он нашел у нее под подушкой учебник английского языка.
— Ты что, решила учиться? — удивился он.
— Пока не знаю, но английский никогда не помешает. Как считаешь?
Сан Саныч оказался для нее удобным трамплином для прыжка. Она сразу это поняла, едва с ним познакомилась. Он накупил для нее много нарядов, создал тепличные условия для роста, сделал ее популярной, и Александра времени зря не теряла: выучила английский, расширила кругозор, оперилась, выждав момент для прыжка. Точно она наперед знала: рано или поздно, но ее счастливый миг придет. И когда он настал, она его не упустила.
— Творец не создан для блаженства, — с онегинской мрачной миной отвечал фотограф всем, кто пробовал его утешить после того, как Александра его бросила.
Сан Саныч отшучивался, хотя бегство жены принесло ему столь сильную боль, какую он никогда до той поры не испытывал. Со временем рана затянулась, Смирнов понял, что вернуть возлюбленную не удастся, однако судьба сына продолжала его тревожить. Фотограф за короткое время супружеской жизни хорошо проведал легкомысленный характер молодой женушки, знал, что ребенок станет ей помехой, и, собираясь в Москву, верил, что стоит ему объявиться, как она без пререканий отдаст ему Сашку. Именно это твердое убеждение, а еще слухи о ее отъезде за границу и заставили его взять отпуск и отправиться на розыски сына.
Теперь у него в запасе еще оставалось три недели, за этот срок можно было договориться с Ниной о совместном воспитании Саши, чтобы он мог с ней или без нее приезжать к нему, подолгу гостить, особенно в летнее время, да и сам фотограф имел возможность чаще выбираться в Москву, его изредка приглашали на выставки, не говоря уже о более тесном сотрудничестве с московскими журналами. И все оборвалось из-за этой глупой нелепости: его схожести с маньяком. Не будь ее, капитану не за что было бы зацепиться. То ли и вправду все это случайность, то ли сама судьба противилась его сближению с Ниной и сыном.
Он вспомнил, что забыл уложить в сумку щетку и мыльницу, двинулся в ванную, забрал их, но мыла в футляре не оказалось, они давно с Денисом его измылили. Сан Саныч открыл ванный шкафчик с зеркалом, висевший на стене, в надежде найти небольшой обмылок, на сутки, ему больше и не надо, и вдруг увидел лежавший там скальпель с засохшими капельками крови на лезвии и рядом грязный бинт. Морозов хоть и жил один, но чистоту любил, никогда не оставлял на ночь мусор в доме и грязную посуду в раковине, каждая вещь у него лежала на своем месте. Слесарные инструменты в старом портфеле под ванной, обувь в обувной тумбе, медикаменты в аптечке, ножницы, клей, кусочки кожи, сапожная дратва с толстой иглой и другие порой необходимые в быту вещи хранились также в специальном ящичке, и бросить грязный бинт с окровавленным скальпелем в ванный шкафчик он никак не мог, не в его привычках, а значит, это сделал кто-то другой. И причем недавно, иначе, заметив такой непорядок, Денис все бы исправил. И скорее всего, тот, кто похитил негативы, больше некому. Но для чего маньяк это сделал? Чтобы подставить Смирнова? Тогда, выходит, он знал, что его арестовали, знал, что Морозов на работе, и безбоязненно вошел, забрал негативы, на всякий случай все, ибо некогда было просматривать, отбирать, аккуратно положил скальпель с бинтом и вышел, надеясь, что шустрый Климов в поиске вещдоков прошарит эту квартиру и обнаружит скальпель и бинт, на который многие могли обратить внимание. И тогда оперативники успокоятся, больше никого искать не будут и настоящий убийца получит небольшую передышку.
Этот вывод ошарашил настолько, что Смирнов даже обжег спичкой руку: он намеревался перед дорожкой попить чайку и хотел зажечь газовую конфорку.
— А как он мог узнать о моем аресте? — вслух спросил самого себя Сан Саныч. — Как?!
Его увезли в десять, затолкали в камеру, где он промерз до утра. Конечно, вся операция имела в своих кругах огласку. Те омоновцы, кто выезжал на операцию, знали, кого надо брать. Слухи поползли лишь сейчас, а вечером они вряд ли могли широко распространиться. Значит, маньяк каким-то образом имеет доступ к этой информации. Свои отпечатки со скальпеля маньяк, скорее всего, стер, но каплю крови оставил, чтобы улика была стопроцентной.
— Хитер, сукин сын! — снова выговорил вслух Смирнов.
Он хотел уже кинуться к телефону, чтобы позвонить Климову и поделиться этими блестящими догадками, но вовремя себя окоротил.
Тогда придется рассказать о скальпеле и бинте, которые фотограф нашел, капитан непременно примчится, а имея такие улики на руках, великий сыщик подвергнется страшному искушению, и Сан Саныч не даст голову на отсечение, что тот не воспользуется ими для укрепления собственной карьеры.
Он сунул скальпель и бинт в полиэтиленовый пакет, чтобы выбросить по дороге. Денису эти сувениры не нужны, а пинкертон Климов пусть до всего доходит сам.
Смирнов хотел позвонить Нине, чтобы объяснить причину своего внезапного отъезда, но, набрав три первые цифры, положил трубку. Сейчас у него не наберется столько мудрых слов, чтобы лихо ей соврать и придумать ловкий повод для своего бегства. А он сбегал.
Проверяя документы, за обложкой паспорта он обнаружил телефон Семена Евсеевича Кугеля, адвоката жены. Это он вместо нее приезжал в Нижнюю Курью на бракоразводный процесс и довольно лихо отвел все претензии и недоумения Смирнова, добившись без проволочек расторжения брака.
После суда Сан Саныч попросил адрес жены, заявив, что он имеет право видеться с сыном. Кугель заулыбался, закивал, уверяя, что в этом со стороны бывшей супруги никаких препятствий не возникнет, но в данный момент постоянного места жительства госпожа Смирнова не имеет, ибо как раз переезжает на другую квартиру, а этого адреса у него еще нет, но Сан Саныч может записать его рабочий телефон.
— Вы позвоните мне через недельку, нет, через полторы недели, и я продиктую вам телефон и адрес Александры Александровны, — ласково прожурчал он. — Она всегда с большим теплом вспоминала о вас! И знаете, даже иногда жалела, что сбежала из вашего уютного гнездышка! Но женщины всегда так переменчивы в своих желаниях и порой так легкомысленны! И так потом горько жалеют о содеянном!
— Зачем же вы нас развели? — еле сдерживая подступившие к горлу слезы, выговорил Сан Саныч.
— Это не я вас! — дружелюбно рассмеялся Кугель. — Это матушка-судьба! А против нее все мы бессильны!
Фотограф честно через полторы недели позвонил Семену Евсеевичу. Но его не оказалось на месте, как, впрочем, и сорок два следующих раза, когда Сан Саныч терпеливо добивался своего права видеться с сыном. То он только что вышел, то отошел, то говорит с клиентом и прервать адвоката совершенно невозможно, то заболел, то уехал в командировку, наконец, его позвали, но тут разъединилась связь, а в следующий раз оказалось, что господин адвокат забыл дома записную книжку, затем госпожа Смирнова снова переезжала на новую квартиру, и адвокат опять просил позвонить ему через недельку, нет, лучше через полторы. А потом у Сан Саныча пропал телефон Кугеля. Исчез, испарился, ибо фотограф вовремя не переписал его в записную книжку. И вот злополучный номер нашелся.
Не теряя времени, Сан Саныч подскочил к телефону. Трубку подняла женщина. Смирнов мило поздоровался, не спеша выговаривая слова с грузинским акцентом, и попросил передать трубочку «дражайшему» Семену Евсеевичу.
— Но он будет только в понедельник, с двенадцати, — проворковала дамочка. — По субботам Кугеля не бывает
— Дарагая, пачиму панидельник, мине сиводни заявление нужно составить, любые деньги заплачу! — возмущенным голосом заговорил Смирнов.
— Но сегодня суббота, я сама случайно здесь оказалась, в понедельник с двенадцати…
— Я заплачу вдвайне, втрайне, сколько надо, но мне одну бумажку составить, умаляю тебя!..
Трубка шумно вздохнула:
— Через сколько минут вы смогли бы подъехать?
— Через десать, я из машины званю!
— Хорошо, приезжайте, адрес знаете?
— Нэт, нэ помню!
Она усталым голосом его продиктовала, подсказав, что на углу висит знак «поворота нет», но там все поворачивают. Сан Саныч записал, подпрыгнув от радости, но, вспомнив, что сегодня уезжает, громко простонал. Судьба точно издевалась над ним. Сама Александра, скорее всего, уехала в свой Израиль, все справки ей мать из Красновишерска прислала еще до ее бегства, но выездные документы и оформление ребенка в детдом наверняка оформлял тот же Кугель, а у запасливого адвоката найдутся и копии документов, и требуемые выписки. Теперь-то он не откажется помочь и Смирнову восстановить статус отцовства. Новые клиенты всем нужны, а Кугелю особенно, если зашуршать крупными купюрами. Но все это уже после Нового года. Сейчас придется уехать, чтобы не дразнить гусей, дома он повкалывает, а три недели все равно останутся в запасе, и после Крещения Смирнов прикатит в Первопрестольную. Сейчас здесь слишком неуютно.
Он поехал на вокзал. Спустился в кассы, но билетов на сегодняшний день не оказалось. Оставалось двадцать минут до отхода поезда. Фотограф двинулся на перрон. Состав уже подали, шла посадка. Сан Саныч смело подошел к тринадцатому вагону, это было его любимое число, несколько секунд смотрел на хрупкую проводницу с соломенной челкой, проверявшую билеты у пассажиров. Было уже темно, шел снег, и она, поеживаясь в синем форменном пальтеце, высвечивала фонариком фамилии и даты на проездных документах. Смирнов подождал, пока девушка останется одна. Взглянул на нее, улыбнулся. Она заметила лиловый синяк под глазом, усмехнулась:
— Кто это тебя так?
— Дурак один. Точнее, дураков было много.
— Куда тебе?
— В Нижнюю Курью.
— Живешь там?
Он кивнул. Она замолчала, поскольку подошла супружеская чета с мальчиком лет пяти-шести. Последний немного покашливал, и отец, не выдержав, закрыл ему рот теплым шарфом, чтобы тот не вдыхал морозный воздух. Проводница не спеша проверяла билеты. Как назло, забарахлил фонарь. Сан Саныч не выдержал, достал зажигалку, зажег ее, чтобы посветить проверяющей, но та отмахнулась, постучала по корпусу, чертыхнулась, зашла в вагон, вышла оттуда через три с половиной минуты с другим фонарем и снова углубилась в проверку.
— Ладно, вроде контролеров не ожидается, а у бригадира сегодня день рождения. Заходи в первое купе и сиди там, не высовывайся! — согревая дыханием руки, сухо обронила она Сан Санычу.
— Спасибо, — пробормотал он.
Он и сам немало намерзся на платформе, а потому второго приглашения ждать не стал, вошел в теплый вагон, втиснулся в половинку полутемного купе, где обычно отдыхали проводницы, бросил сумку, сел у окна. Напротив тоже стоял фирменный пассажирский, и русоволосый парень взахлеб целовался с девчонкой. Его шапка валялась рядом на платформе. Влюбленные минуты три не разъединяли уст и объятий, пока фирменный не двинулся, и девчонка, заметив это, оттолкнула парня и впрыгнула в вагон. Но Ромео был так распален страстью, что бросился следом за Джульеттой. Проводница стала его выталкивать, размахивать руками, вопить, и лишь после этого русоволосый соскочил обратно на платформу. Вернулся, подобрал шапку, нахлобучил ее на голову, оглянулся, провожая взглядом хвост состава, помахал рукой и медленно побрел к вокзалу.
Эта мимолетная сцена так заворожила его искренностью, что Сан Саныч улыбнулся. Прояви проводница меньше служебного пыла, парень бы покатил в Киров или куда там. Ему все равно, лишь бы побыть рядом с той, кого любит.
Нине он еще сможет объяснить по телефону причину своего отъезда, но Сашка этого нежданного бегства не только не поймет, но и не простит. Он только что обрел отца, боролся за него с матерью, и вдруг тот исчезает, с ним даже не попрощавшись. Тут Сан Саныч дал маху. Надо было дождаться, пока сын проснется, и все ему внятно объяснить, приласкать, прижать к себе, шепнуть на ухо, что он скоро примчится обратно. Саша бы загрустил, но все понял. Как, впрочем, и Нина. По телефону из Нижней Курьи рассказать обо всем будет непросто. Да и захочет ли сын с ним вообще разговаривать. В этом возрасте дети бывают ранимыми и упрямыми.