– Ты прав, Лука, – ответил Мехмед после некоторых раздумий. – Пожалуй, мы так и поступим.
– Ваше величество, – вмешался сильно обеспокоенный муфтий, – я считаю, что новая столица османов должна стать центром мусульманского мира, где не должно быть места для религии неверных.
– Ты считаешь ошибочным принятое мною решение? – сердито сказал Мехмед, грозно посмотрев на муфтия.
Молодой султан, который получил многостороннее космополитическое образование, никогда не был закостенелым поборником ислама. Наоборот, ещё подростком, воспитываемый персидским духовным наставником, он имел некоторые ревизионистские взгляды на мусульманское учение. Вольное теологическое толкование в своё время чуть было не лишило его трона, ибо очень болезненно воспринималось османской знатью, воспитанной в строгих религиозных традициях. До коронации у него имелись серьёзные разногласия по этому поводу с великим везирем Халалом.
Однако сейчас, после завоевания Константинополя, авторитет молодого султана в глазах его подданных и, особенно, янычар, сильно укрепился. Теперь Мехмед в своём государстве пользовался абсолютной властью, и любой человек, осмелившийся оспаривать его решение, рисковал лишиться головы.
Муфтий, сильно напуганный гневом султана, произнёс нерешительным тоном:
– Я хотел сказать, что православные никогда не вернутся в этот город, ибо вы превратили их главную святыню, собор Святой Софии, в мечеть, а лики святых на стенах велели закрасить в зелёный цвет.
– Ничего страшного. В городе много других уцелевших православных храмов, способных заменить Софийский собор.
На этот раз никто из собравшихся не смел возражать султану.
– Пиши мой указ, – велел Мехмед своему ншанджи и принялся диктовать. – Я, волею Аллаха, великий султан всех османов Мехмед Второй, повелеваю открыть в столице османского государства Стамбуле патриархаты греко-православной и армяно-григорианской церквей. Объявить столицу городом, открытым для вероисповедания католицизма и иудаизма. Отныне они не будут подвергаться преследованиям со стороны османского государства.
– Боюсь, ваше величество, как бы христиане своим рвением не поглотили бы нас самих, – с сомнением произнёс Халал.
– Поглотить османов, у которых в руках всегда будет карающий ятаган, невозможно, – отчеканил Мехмед.
Ншанджи записал указ и вопросительно посмотрел на султана.
– Заверь моей печатью, – приказал тот, и ншанджи поставил на бумаге оттиск с подписью султана.
(Вышеописанный указ Мехмеда Второго существует до сих пор в патриархии армяно-григорианской церкви современного Стамбула).
– Ваше величество, сегодня вы приняли воистину историческое решение, которое сделает Стамбул великим городом, – произнёс восхищённо Лука Нотара. – С завтрашнего дня православные христиане, чья вера отныне не подвергается гонениям, станут возвращаться на прежние места.
– Ты сильно преувеличиваешь, Лука, – возразил великий везирь. – Стамбул смог бы возродиться и без былого населения.
Халалу решение султана было не по душе. Оно означало, что Стамбул, объявленный свободным от религиозных преследований городом, начнёт заселяться без его ведома и согласия, а это противоречило интересам везиря, продававшего столицу своим землякам за хороший куш.
– Город, куда люди селятся за особую мзду, быстро превратится в большую деревню, – произнёс Нотара, призрачно намекая на взяточничество Халала.
Услышав это, Мехмед устремил свой гневный взор на великого везиря.
– Как посмел ты в моё отсутствие превратить новую столицу в свою вотчину, продавая его лизоблюдам?
– Ваше величество, Лука нагло лжёт, – в замешательстве выдавил Халал, почувствовав неладное.
– А это мы сейчас быстро проверим, – заявил султан решительным тоном. – Позвать сюда старшего давтарчи Стамбула.
Слуги бросились исполнять приказание и вскоре зашёл чиновник с большой книгой на руках.
– Огласи, кому великий везирь выделял участки городской земли?
Старший давтарчи открыл книгу и принялся зачитывать:
– Паше Хасану Селим-оглы из Амасии, аге Хаджи-Мураду из Амасии…
Чиновник продолжал читать список, состоящий из двадцати трёх фамилий: и все без исключения были земляками великого везиря, уроженцами османской провинции Амасии.
Мехмед слушал это, и в душе его закипал гнев против давнего соперника.
– Довольно. С сегодняшнего дня я отстраняю великого везиря от управления городом. Эпархом назначаю Луку Нотара. Теперь он будет заниматься вопросами заселения Стамбула, – решительно приказал султан.
– Ваше величество очень щедры к Луке, – сказал осторожно Халал, старательно скрывая свою досаду, – однако не стоит забывать, что он предал императора Константина в трудную для него минуту. А ведь, как сказано в Священной книге, единожды предавший способен совершить это вновь.
– Мне он служит достойно, – отрезал султан.
– Пускай докажет, что будет предан всю жизнь.
– Что ты имеешь в виду?
– У Луки есть сын, юноша лет пятнадцати. Говорят, очень красив собой. Пусть он отдаст его в услужение в качестве пажа.
При этих словах глаза Мехмеда заблестели. Молодой султан был одинаково неравнодушен, как женскому так и к мужскому полу, хотя в последнее время больше склонялся к нежным юношам. Гарем Мехмеда хоть и пополнялся прелестницами из различных стран, однако наряду с этим султан содержал во дворце большое количество пажей для гомосексуальных наслаждений.
– Красивый юноша? – переспросил восторженно султан, всё больше попадая под влияние коварного Халала. – Это правда Лука?
– Да, ваше величество, – ответил новоиспечённый губернатор с тревогой в голосе.
– Ты мне никогда не рассказывал про него, – с укором сказал султан.
– Вероятно, не было повода, – со слащавой улыбкой ответил за Луку Халал, почувствовав как Мехмед проглотил его наживку.
Расчёт хитрого везиря был прост. Он отлично знал, что Лука никогда не согласится отдать своего единственного сына в пажи к Мехмеду, зная, чем он будет с ним заниматься. Лука скорее лишиться жизни, чем подчиниться воле похотливого владыки. Это был коварный удар, который старый придворный интриган Халал нанёс Луке в отместку за то, что тот скомпрометировал его в глазах султана.
– Я хочу увидеть этого юношу, – сказал султан и отдал приказ евнухам. – Срочно доставьте его сюда.
Евнухи направились исполнять его волю. Через некоторое время сын Луки Нотары стоял перед восхищённым взглядом султана.
Это был юноша с нежным греческим профилем и вьющимися светлыми волосами, лицо которого ещё не тронула мужская щетина.
Мехмед зачарованно разглядывал чудесного парня.
– Как зовут тебя?– нежно спросил он его.
– Меня зовут Андроник, – ответил тот смущённо ещё не огрубевшим голосом, пугливо озираясь по сторонам.
– Андроник, с сегодняшнего дня ты будешь моим пажем, – довольным тоном произнёс Мехмед.
– Ваше величество, я хочу, чтобы мой сын стал военным, – проговорил Лука серьёзным тоном.
На его бледном от волнения лице была написана решимость, смешанная с отчаянием.
Мехмед недовольно посмотрел на Луку и произнёс резко:
– Ты забываешься. Слово «хочу» в этом дворце могу произносить только я.
– Он мой сын, ваше величество, – проговорил в отчаянии Лука. – Позвольте мне самому решить, какую службу ему нести.
– Я назначил тебя сегодня на высокую должность, а ты осмеливаешься мне перечить? Султан произнёс эти слова, будто уговаривая строптивого грека, давая ему последнюю возможность опомниться. Однако Лука продолжил в том же непокорном духе:
– Ваше величество. Все мужчины в нашем роду посвящали себя военному делу. Позволь Андронику не нарушать эту славную традицию его предков, – с беспокойством в голосе произнёс он.
Ярость, клокотавшая в груди Мехмеда, начала прорываться наружу. Лицо его побагровело, глаза налились кровью.
– Как ты смеешь, жалкий грек, спорить со мной?! С посланником самого Аллаха, с покорителем и завоевателем Константинополя!
Все присутствовавшие, в том числе, и Халал, замерли от страха. В порыве гнева могли полететь и невинные головы.
– Повелеваю обезглавить всех мужчин дома Нотара. Дабы никто бы не смог более посвящать себя военному делу. Луку казнить последним, чтобы он увидел муки своего сына.
Лука, бледный как смерть, стоял с неживым лицом и не проронил ни слова, хотя всем казалось, что он будет молить султана о пощаде. Его сын, не понимавший по-турецки, в растерянности, беспомощно озирался по сторонам.
Чауши Мехмеда выволокли их во двор. Чуть погодя сюда спешно привели ещё двоих мужчин – зятя Луки и его дядю. Огромный Сулейман обнажил свой страшный меч и замахнулся первым на Андроника. Голова прекрасного юноши слетела на землю и подкатилась к ногам отца казнённого, оставляя за собой жуткий след крови. Та же участь постигла зятя и дядю.
Сулейман остановился, чтобы перевести дух. Затем он медленно подошёл к последней жертве. Лука стоял отрешённо и смотрел в пустоту. Мехмед жестом остановил Сулеймана и вплотную подошёл к греку. Он пристально стал всматриваться в его глаза, желая уловить хоть малейшее сожаление. Однако лицо Луки уже ничего не выражали. Он с нетерпением ждал, когда взмах меча палача положит конец этому ужасу.
Будто угадав его желание, Мехмед поднял руку и сказал с улыбкой изувера:
– Нет, Лука. Ты не умрёшь. Ты будешь жить, и жизнь превратится для тебя в сплошной кошмар. Каждую ночь тебе будет сниться окровавленная голова сына, который погиб из-за твоей непокорности.
Жестокость Мехмеда не знала предела. Ему хорошо были знакомы ночные страхи, и теперь он упивался тем, что Лука тоже будет страдать, однако во сто крат тяжелей, ибо такая жизнь была хуже смерти.
Султан повернулся и исчез в темноте дворца. За ним последовали и его приближённые.
Лука Нотара, обречённый на вечный кошмар, остался один. Он посмотрел на окровавленные трупы, упал на землю и с леденящим душу криком забился в судорогах. Однако, к счастью, его мучения продолжались недолго. Сердце, не выдержав боли, буквально разорвалось на части. Так погиб византиец, который был страстным сторонником всего турецкого.
После кровавой экзекуции, уже у себя в опочивальне, Мехмед почувствовал, как приступ ярости стал постепенно переходить в чувство панического страха. Опять огромная тяжесть начала наваливаться на его грудь, затрудняя дыхание.
– Якопо! – прокричал султан, задыхаясь.
Новый придворный эскулап тотчас явился с уже готовым зельем из опиума. Мехмед жадно выпил его и в изнеможении лёг на тахту. Тут только он вспомнил, что во время казни семейства Нотары отсутствовал Халал. Султан понял, что этот умудрённый опытом придворный попросту сбежал от его праведного гнева, ибо действительно был виноват.
– Арестовать Халала и бросить его в темницу, – приказал он.
Через минуту опиум полностью выключил его болезненное сознание, и Мехмед опять попал в лучезарный и радужный мир наркотического сна. Это было, увы, его единственным спасением. Жестокость, насилие и властолюбие, навсегда укоренившись в душе Мехмеда, превратили его в нелюдя. Борьба за власть стала делом его жизни, подавив всё человеческое.
Халала, который действительно сбежал из дворца, долго искали повсюду. Хитрый везирь умудрился укрыться не где-нибудь, а среди бродячих артистов. Здесь он случайно увидел дрессированную лисицу, привязанную к арбе. Халал подошёл к ней и грустно сказал:
– Всю свою жизнь я, подобно этому несчастному животному, провёл на привязи и только теперь я понял, что если Аллах даровал ум, то вовсе не стоит изворачиваться. Лучше просто быть свободным.
Сказав это, Халал перерезал верёвку и отпустил лису.
Вскоре стража нашла его, и, заковав в кандалы, отправила в тюрьму. Спустя некоторое время по приказу султана бывшего великого везиря обезглавили. Так Мехмед расправился со своим старым врагом, которого сперва использовал для упрочения власти, а затем, найдя удобный повод, ликвидировал.
Гибель Халала расчистила путь на османский небосклон звезде Якопо де Гаэте.
В Е Л И К О Л Е П Н А Я В Е Н Е Ц И Я
Не учащай входить в дом друга твоего,
чтобы он не наскучил тобою и не возненавидел тебя.
Библия (Притча, 25, 17).
Утренняя мгла постепенно рассеивалась, уступая место солнечному свету. Водная гладь всё чётче вырисовывалась, открывая неизгладимые морские просторы вплоть до самого горизонта.
Маяк у входа в венецианскую гавань, хоть и был невысоким, однако отлично справлялся с ролью ориентира и был великолепной смотровой площадкой. Служитель маяка старик Гаэтано, кряхтя, выбрался из нижнего помещения и стал внимательно всматриваться вдаль.
– Эй, Лука, – позвал старик своего внука.
– Лука! Куда ты запропастился, негодный мальчишка? – начал, было, сердиться Гаэтано и в это время заметил у двери какой-то предмет, завёрнутый в белую материю.
– Это ещё что тут валяется?
Он подошёл поближе, приподнял ткань и увидел лицо ребёнка. От неожиданности старик отпрянул назад, и тут ребёнок пронзительно завизжал.
Конец ознакомительного фрагмента.