— Коллежский регистратор Тараканов.
— А по имени-отчеству?
— Осип Григорьевич.
— Очень приятно. Осип Григорьевич! Моя судьба целиком теперь в ваших руках. Понимаете ли, дела у нас в последнее время и так идут неважно, а тут сто тысяч украли! Мы должны госпоже Куприяновой все компенсировать, и эта компенсация очень больно по нам ударит. Так что, голубчик, выручайте! Найдите деньги, а мы в долгу не останемся. Один процент от суммы разысканного вас устроит?
— А нельзя ли два?
— Давайте сойдемся на полутора, чтобы никому не было обидно.
— Договорились. Только нашу сделку я прошу не афишировать.
— Само собой разумеется. Так вы найдете?
— Я постараюсь, с вашей помощью.
— Я весь ваш. Наверняка потребуются деньги на расходы?
— И это тоже, но я сейчас не про деньги. Мне начальство сообщило, что квитанция, по которой мошенником были получены процентные бумаги, не поддельная?
— Нет, самая настоящая.
— А заполнена она кем?
— Процентные бумаги Куприяновой в прошлом году принимал конторщик Николаев. Он заполнял приходный ордер, стало быть, он же и выписывал квитанцию.
— Почерк на квитанции, предъявленной мошенником, Николаев признал за свой?
— К сожалению, Николаев в январе умер от туберкулеза. Но почерк похож, весьма похож.
— Скажите, а та квитанция, которую сегодня принесла Куприянова, тоже настоящая?
— В том-то и дело, что да!
— То есть мы имеем две подлинные квитанции на один вклад. Как такое возможно?
— Ума не приложу!
— У вас квитанции номерные?
— Разумеется!
— Номер ставится типографским способом или пишется от руки?
— От руки. Видите ли… практически всегда для совершения операций по вкладам одновременно обращается несколько человек, и, чтобы клиентам было удобно, мы держим несколько приходных книг. Есть еще журнал, куда вписываются все вклады. Так вот, конторщик, приняв вклад, выписывает ордер, квитанцию, потом заносит краткую запись в журнал, указав в нем номер приходной книги, а порядковый номер записи в журнале проставляет в ордере и квитанции. Это делается для того, чтобы потом не искать запись о вкладе по всем приходным книгам, — когда вкладчик предъявляет квитанцию, конторщик по ее номеру и дате сверяется с журналом и находит номер соответствующей приходной книги. Понятно я объяснил?
— То есть в самих приходных книгах номера ордеров идут не по порядку?
— Да-с.
— Ну, теперь все понятно. Мошенник вырезал из одной из ваших приходных книг чистую квитанцию, подделав почерк, заполнил ее на вклад Куприяновой, поставил соответствующий номер и дату и предъявил квитанцию к выдаче.
— Боже мой! Выходит, это может быть не первое и не последнее мошенничество!
— Да, система записи вкладов у вас порочна. Но такую аферу можно провернуть лишь в том случае, если в самом банке у афериста есть сообщник. Ведь посторонние доступа к приходным книгам не имеют?
— Нет конечно.
— Значит, установить номер квитанции, по которой Куприянова сдала свои процентные бумаги, а также номера самих бумаг и дату их приема мог только свой в банке человек. Этот же человек и вырезал из одной из ваших книг пустой бланк квитанции. Кроме того, он или сам подделал почерк Николаева, или предъявил образец почерка своему сообщнику, искушенному в подделках. Кстати, все книги надо проверить.
— Я немедленно распоряжусь. — Управляющий потянулся к звонку.
— Подождите, распорядиться вы теперь успеете. Давайте лучше еще побеседуем. Так вот, я уверен, что афера не могла быть реализована без участия служащих вашего банка. Скажите, а не обратил ли кто-нибудь из них на себя внимания чем-нибудь особенным за время, прошедшее после выдачи вклада Куприяновой?
— Ничего не замечал, — ответил разводя руками и как-то растерянно управляющий.
— Никто не манкировал особенно службой? Никто не делал бросающихся в глаза расходов?
— Никто… ничего не видел…
— А за это время из банка много народу уволилось?
— Нет-с. Я, впрочем, точно не знаю, я распоряжусь, сейчас подготовят справку.
На этот раз Тараканов управляющего останавливать не стал.
— Будьте любезны.
Управляющий позвонил и потребовал у явившегося артельщика позвать какого-то Аркадия Митрофановича, пояснив надзирателю, что этот человек буквально кладезь нужных сведений.
Через пять минут явился сутулый человек лет пятидесяти в заношенном сюртуке. Управляющий представил его помощником главного бухгалтера.
— Аркадий Митрофанович, скажите, много ли народу получило у нас расчет за последние два месяца?
— Если брать во внимание нижних служителей, то семь человек.
— А без нижних служителей? — спросил Тараканов.
— Четверо. Все конторщики.
— А каковы причины увольнения?
— У всех разные. Ильин запьянствовал, Смирницкий выгодно женился и теперь служит у своего тестя, Свирин получил наследство, а Лантайс уехал на родину, в Ревель.
Тараканов задумался. Все четверо на роль помощника афериста подходили одинаково. Придется проверить всех.
— Давайте поговорим о них поподробнее. Итак, Ильин. Всегда был склонен к пьянству?
— Всегда. Он к нам поступил по протекции и держался на месте до тех пор, пока была в силе его рука. Как только эта рука из банка убралась, мы его уволили. Говорят, что он сейчас на излечении в больнице, на Пряжке.
— Понятно. Скажите, а как алкоголик мог работать в банке? Вы не боялись, что он начнет воровать?
— Знаете, Ильин, при всех его недостатках, был патологически честен. На службу мог неделю не являться, когда у него запой случался, это да, ходил в каких-то обносках, но никогда ни одной копейки из кассы не позаимствовал. Да и дядюшка ему всегда деньгами помогал.
— Хорошо-с. А Смирницкий?
— Этот молодой человек обладает такой примечательной внешностью, что может позволить себе вообще не служить. Он из альфонсов. Всегда возле него цветник из дам. Ему оставалось только выбирать. Вот он и выбрал дочку купца-миллионщика. Об их свадьбе даже газеты писали, до того роскошна была. Папаша-то невестин вначале ни в какую не хотел дочку за нашего Андрюшку выдавать. Но та пригрозила уксус выпить, пришлось купцу уступить. Видел я Андрея Львовича недавно в «Аркадии». Прикатил с целой ватагой прихлебателей на собственном авто, заняли они отдельный кабинет, а потом туда хористок пригласили. И заметьте, без молодой жены был!
— С этим тоже все более-менее ясно. Пойдем далее. Свирин. Вам известно, от кого ему досталось наследство?
И управляющий, и Аркадий Митрофанович покачали головами.
— Нет, он ничего не говорил, — признался Генрих Карлович, а Аркадий Митрофанович добавил:
— Он сказал мне и другим сослуживцам просто, что вот, мол, я получил наследство и служить более не намерен.
— А не говорил он вам или не слышали ли вы от других, как велика сумма доставшегося ему состояния?
Генрих Карлович опять отрицательно помотал головой, а помощник главного бухгалтера ответил:
— Сто тысяч.
— Это вы слышали от него самого?
— Да, он сам говорил, что получил сто тысяч.
— Это вы помните положительно?
— Положительно, господин полицейский.
— А когда Свирин заговорил о наследстве, задолго ли до его получения?
Аркадий Митрофанович задумался.
— А вы знаете, это обстоятельство, признаться, сейчас меня самого стало несколько удивлять.
— Почему же?
— Изволите ли видеть: Свирин, на мой взгляд, вообще человек слабохарактерный. Жил он всегда выше своих средств, всегда и почти у всех здесь в отделении состоял в неоплатном долгу. Странно, что о наследстве своем человек такой заговорил только дней за пять до его получения…
— To есть вы полагаете, что его характеру было бы свойственнее, скорее, все разболтать, похвастать?
— Да, во-первых, похвастать, а во-вторых, постараться поднять свой крайне расшатанный кредит. Кроме того, есть еще одно обстоятельство, которое меня теперь ужасно поражает.
— Какое?
— Одно маленькое совпадение.
— А именно?
— Я сейчас узнал, что вклад был выдан в понедельник, в канун Благовещения. В Благовещение мы закрыты, по воскресеньям тоже. Так вот, Александр Петрович Свирин, как я сейчас припоминаю, отпросился от службы для получения причитающихся ему по наследству денег в субботу, двадцать второго марта, и просил отпустить его на три дня. Так как из этих трех дней присутственным был только понедельник, я о его просьбе по начальству докладывать не стал и отпустил своею властью. А двадцать шестого он явился и сразу же заявил о своей отставке. Но… я не знаю, это, может быть, одно только совпадение…
— Мы это обязательно проверим. Теперь о последнем. — Тараканов заглянул в свою записную книжку. — Лантайс.
— Отто Федорович прослужил в нашем банке более тридцати лет. К сожалению, выше должности помощника бухгалтера подняться не смог, может быть, по этому поводу и был обижен, не знаю, во всяком случае, на службе это никак не сказывалось, работал он безупречно. А в конце апреля Лантайсу предложили место бухгалтера-инспектора в банкирской конторе в Ревеле. Он не раздумывая согласился. Он и родом оттуда.
2
Записав адреса и полные данные всех заподозренных и получив от управляющего банком на расходы кредитный билет с изображением государя Николая I, Тараканов поехал на Литейный, в меблирашки Смирнова.
Смирнов, справившись с книгами, стоявшего у него в марте помощника присяжного поверенного припомнил.
— Да, жил такой господин, восемнадцатого марта прибыл из Москвы, двадцать четвертого марта в Москву же убыл. Жилец был тихий, скромный, не кутил, барышень не водил, внес задаток, а когда выезжал, рассчитался сполна.
Коридорный о Павле Петровиче Рудакове дал самые лестные отзывы.
— Постоялец постояльцу рознь, бывает и такой, что ему не то чтобы угодить, а еще, насупротив того, назло всячески стараешься сделать. Займет такой комнату, и, конечно, с первого раза ты к нему всей душой. И «что прикажете-с», и «слушаю-с», и «сию минуту». Одним словом, все как быть должно. Чуть даст звонок, сейчас к нему бежишь, а он тебе все рыло ворочает аль либо еще того хуже: «болван», да «осел», да «холуй», от него иного слова не услышишь. Ну, и обида разберет. И больше всего шумит да кричит тот, кто хуже всех на чай дает. Это у нас уж верно примечено. Нет хуже оголтелого постояльца. Его бедность-то раздражает, и все ему кажется, будто к нему, из-за бедности-то этой, недостаточное уважение питают.
— А Рудаков не из бедных?
— А бедность али богатство тут ни при чем. Я вам вот как доложу: дайте свинье миллион, все равно толку ни для кого не выйдет. А настоящего господина и при безденежье распознаешь. Бывает, что такой господин у нашего же брата номерного по пятерке на обед занимает, только для него ни трудов, ни денег не жалко-с, потому доподлинно известно, что никогда не пропадут. Вот Павел Петрович из таких был. И мы все к нему как к отцу родному за это относились. И воздалось нам всем сторицей. Наследство они изволили получить, тетушка у них скончалась. Сколько денег было, не знаю, не считал, а только утром он уехал, а вечером привез с собой целый джутовый полосатый мешок денег. Достал из него сотенную, дает мне и говорит: «Сбегай, Гаврила, разменяй, хочу я вас всех, кто мне прислуживал, отблагодарить по-человечески. Да найди лихача, и чтоб непременно коляска на резиновом ходу». Вот какой человек!
— Ну и как, отблагодарил?
— А то! Мне так четвертной билет обломился, швейцару — красненькая. Мальчишка у нас есть, Яшка, так ему и то зеленая бумажка досталась. Павел Петрович шутить еще изволили: «Это тебе, говорит, как моему тезке».
— Постойте. Мальчишка ваш Яков, вы говорите, а постояльца Павлом звали. Какой же он ему тезка?
Коридорный от удивления выпучил глаза.
— И то верно! Может, перепутал Павел Петрович? Яшка — Пашка. Недослышал?
— Может быть. Ну да ладно. Нашли вы ему лихача?
— А то как же! Наша служба в том и состоит, чтобы господам угождать и все их желания исполнять. Нашел, да и наилучшего. Коляска у него новенькая, лаком покрыта, рысак — зверюга, шины дутые. На таком лихаче и генералу не зазорно проехать.
— Где же вы его отыскали?
— Дык у Департамента уделов. Там биржа у них.
— Знакомый, небось, лихач?
— Знакомый. Ванька Щегол.
— Щегол — это фамилия его, что ли?
— Не знаю, фамилия или прозвище, но все зовут его Щегол.
Присутствие в департаменте на сегодня кончилось, поэтому у парадного подъезда Пашкова дома дремал только один извозчик. Тараканов еле его растолкал.
— Куда прикажете, барин?
— Сколько до Офицерской?
— А дом какой?
— Двадцать восемь.
— В часть, что ли? Сорок копеек, меньше невозможно.
— Я тебе полтинник дам и ехать никуда не надо будет, если ты мне на несколько вопросов ответишь.
— Это смотря на какие вопросы.
— Чегой-то ты один здесь, ни одного лихача нет?
Извозчик сплюнул.
— Про иродов этих, господин полицейский, я вам и без денег все расскажу.
— Отчего так?
— Вот они у нас, у извозчиков, где. — «Ванька» схватил себя за горло. — Житья от них никакого. Вот есть у меня знакомец, мы с ним земляки, он в восьми верстах от нас. Вместе в Питер приехали, вместе извозом стали промышлять, а только вышел он в лихачи. И что? В енерала превратился. Стал хуже самого паскудного барина. Одни насмешки да усмешки: и сиволапый я, и деревня. — Мужик опять сплюнул. — Как будто у самого кровь голубая в жилах течет, а не простая, мужицкая.
— Значит, зазнаются?
— Еще как.
— А Ваньку Щегла знаешь?
— Знаю.
— Чей он будет?
— Афанасьевский.
— А где у них двор?
— Известно где, на Предтеченской. Только сейчас туда ехать смыслу нет. Гоняет Ванька сейчас по городу, деньгу зарабатывает. Поезжай ты, барин, туда завтра, часам к восьми утра. Ваньку сонного как раз и застанешь. Это мы ни свет ни заря поднимаемся, а лихачи до полудня спят. Их время — ночь.
— А отвези-ка ты меня, братец, все-таки на Офицерскую, а впрочем, нет — давай на Пряжку. Без ряды.
До конца дня, пожертвовав обедом, Тараканов успел многое. Во-первых, посетил больницу Святого Николая Чудотворца, где узнал, что состояние пациента Ильина совершенно безнадежно и шансов на его выздоровление нет. Во-вторых, съездил на Разъезжую и поговорил со старшим дворником дома, где проживала чета Смирницких. Там он узнал, что жизнь у новоженов не задалась по причине склонности барина к различного рода развлечениям, предаваться которым он предпочитал без супруги, и что молодая две недели назад уехала к родителям, а недавно «ейный батюшка приходил к барину договариваться об отдельном для дочери виде».
— Ну и как, договорились?
— Договорились. Горничная ихняя мне рассказывала, что барин после ухода жены грустил сильно, вечерами все дома сидел и друзьям жаловался, что купеческих денег теперь не увидит, а опосля того, как купец к нему визит сделал, повеселел да и укатил вечером в ресторан. А вчерась от господина Пузынина, тестя его, значит, молодец приходил, паспортную книжку мне принес, чтобы я Пузынинскую дочку от нас выписал.
Дворник дома № 10 по Ново-Исаакиевской сообщил, что сын личного почетного гражданина Александр Петрович Свирин больше в их доме не живет, выписался еще в марте.
Бывшая квартирная хозяйка Свирина эти сведения подтвердила, присовокупив, что Александр Петрович прожил у нее более года, жизнь вел разгульную, часто приходил домой пьяным, за комнату всегда платил неаккуратно, был должен в их доме всем и каждому.
— Я уж опасалась, что он сбежит, голубчик, не рассчитавшись. Стерегла его каждый день. А тут он ко мне сам явился, заплатил все долги да красненькую сверху. Наследство, говорит, получил.
— А от кого, не сообщал?
— Нет, не говорил.
— А когда это было?
— Дай бог памяти… Так в канун Благовещенья и было! Он на службу в тот день не ходил, дома сидел, я уж подумала, что выгнали его. А потом явился к нему посыльный с запиской, он куда-то ушел и пропадал до вечера. А вечером приехал пьяный, но не сильно, рассчитался, велел его выписать, а паспорт и вещи переправить в гостиницу «Франция», на Морской. Я все в точности и исполнила.