— Мы же нашли у нее только восемьдесят тысяч?
— Десять взял за свои услуги адвокат.
— Вот те на! Хорошая работенка у присяжных поверенных.
— Неплохая. Я сам думаю в скором времени перейти на их сторону. Но мы отвлеклись. Свирин обосновался в Швейцарии, а когда получил от адвоката известие, что все успокоилось, то телеграфировал Прелье. Вот, собственно, и все. Пятого июня его ко мне доставили, еще неделю я проверял его рассказ. Я допросил и его поверенного, и родственников графа. Все подтвердилось. Свирин невиновен.
— Это что же, дознание по новой?
— Да. Я уже подготовил отдельное требование о розыске неизвестных лиц, мошенническим путем похитивших процентные бумаги. Вам, как говорится, все карты в руки.
С Литейного Тараканов поехал к Кунцевичу. Начальник сидел за столом и внимательно изучал какие-то бумаги.
— Здравствуйте, Тараканов, с чем пожаловали?
— Вы про Свирина знаете, Мечислав Николаевич?
— Знаю, Головня еще вчера обрадовал.
— Что же теперь делать?
— Искать, Осип Григорьевич, искать. Что такой кислый? Наградные уходят?
— Кккакие наградные?
— Я думаю, вы с банкирами процента на два договорились? Нет?
Тараканов густо покраснел.
Кунцевич улыбался.
— Я такие сделки с самолюбием не осуждаю. Сам грешен, чего скрывать. Только на будущее: с начальством надо делиться. Оно и прикроет, когда надо, и совет дельный даст.
— Я все понял, Мечислав Николаевич.
— Это радует. А раз поняли, вот вам первый совет: зайдите с другого боку. Мы сосредоточились на Свирине и совсем забыли про присяжного поверенного. Навестите-ка своего земляка. Он, наверное, уже вернулся с побывки.
— А что мы, ваше благородие, посреди двора стоим? — Щегол улыбался. — Пойдем в портерную, тут рядом. У них летом в садике подают — прохладно и пиво отменное.
— Я не при деньгах.
— Да что же, разве я земляка не угощу?
В портерной Щегол потребовал полдюжины пива и соленых закусок. Пиво и правда было очень неплохим.
— Пассажира ентого я помню. Запомнился он мне потому, что по виду — чиновник мелкий, а заплатил как купец первой гильдии. Я еще подумал — украл, не иначе. Да и катал я его долго. Сначала поехали в «Малый Ярославец», он велел дожидаться, побыл там немного, потом мы на Петербургскую понеслись. Там забрали в каком-то доме дамочку и с ней катались. В каком-то заведении они ужинали, в каком, уже не припомню, но в первоклассном, то ли у «Кюба», то ли во «Франции». — Щегол задумался. — Нет, не вспомнить. А ближе к полуночи повез я его на Балтийский вокзал. Там он с дамочкой попрощался, дал мне цельных пятьдесят рублев, наказал ее домой отвезти и ушел.
— Даму отвезли?
— Отвез, только не домой, велела она ее доставить обратно, в тот ресторан, где они ужинали.
— А где она живет, помнишь?
— Нет, ваше благородие. То, что на Петербургской стороне, помню точно, а вот где? — Щегол опять задумался. — А может, и не на Петербургской, а на Ваське[12]? Много времени-то прошло! А сколько я народу за это время перевозил… Не вспомню, нет. Зато куда этот барин поехал, я знаю.
— Откуда?
— А они об энтом с дамой беседовали. Он ей сказал, что дельце на сто тыщ провернул и ему надо ехать в Эстляндию, чтобы рассчитаться с другом. А как сочтется, то тут же к ней.
— Что ж, они разговаривали и тебя не стеснялись?
— Так они по-немецки говорили, думали, что я не пойму.
— А ты что, по-немецки понимаешь?
— Да как по-русски. Я с восьми лет у немца-лавочника, у нас в Ефремове, в мальчиках состоял. Его мадам со скуки меня даже читать по-немецки выучила. Эх, хорошая была барыня! Царство ей небесное.
Побеседовав с лихачом еще с полчаса, больше для того, чтобы иметь возможность допить пиво, Тараканов записал подробные приметы его пассажиров и откланялся.
Полицейский надзиратель запрыгнул в полупустой вагон конки и сел на лавку.
«Где его там искать, в Эстляндии? Эстляндия. Какой хоть там губернский город-то?»
У Николаевского вокзала он пересел на трамвай. Напротив сел молодой человек в студенческой фуражке.
— Прошу прощения, милостивый государь. Недостаток образования не дает мне припомнить название губернского города Эстляндской губернии. Вы не подскажете? Мне очень надо.
— Рига! Ой, нет, Рига — это Лифляндия… Или Курляндия? Я, видите ли, в Технологическом учусь, у нас географии нет, а гимназический курс подзабылся… Нет, Рига, точно Рига.
5
— Да, видать, плакали наши денежки, — сказал Кунцевич. — Эстляндия не столь велика, но искать там этого поддельного присяжного поверенного все равно что искать иголку в стоге сена. Да и нет там его давно, он же мадам обещал вернуться. А ее нам тоже не найти…
Тараканов, которого немного покоробило слово «наши» по отношению к обещанной ему награде, нахмурился.
— Может быть, хотя бы запрос в Ригу отправим?
— В Ригу? А зачем нам Рига?
— Ну как же! В Риге есть сыскное отделение, Аркадий Францевич там служил, попросим коллег проверить присяжного по их картотеке, может, кто его вспомнит. Эх, жаль, Аркадий Францевич в Москву ушел, его бы можно было попросить помочь, бывшие сослуживцы ему бы не отказали.
— Осип Григорьевич, я осмелюсь повторить свой вопрос: каким боком к нашему делу относится Рига?
Тараканов смотрел на начальника с недоумением.
— Постойте! Вы считаете, что Рига — губернский город Эстляндской губернии? У вас по географии что было? — спросил Кунцевич.
— «Удовлетворительно». Я, признаться, ее совсем позабыл, но мне один студент сказал…
— Дурак ваш студент. Да и вы… Кхм. Простите. Рига — это Лифляндия. А Эстляндия — это Ревель. Р-е-в-е-ль! Кунцевич внезапно замолчал. — Осип Григорьевич, кто из нас дурак, так это я. Обер-дурак! Напомните-ка мне, куда уехал один из уволившихся из банка конторщиков?
Тараканов вытащил из кармана пиджака записную книжку и принялся ее лихорадочно листать.
— В Ревель…
— Оказывается, у меня, старика, еще есть память. Мы, помнится, туда и запрос отправляли?
— Да-с. Ответ давным-давно должен был прийти.
— Да, был ответ, вот только куда я его положил?.. — Кунцевич порылся в столе, потом подошел к шкафу и стал доставать оттуда какие-то папки.
— Вот он, нашел. Я его, признаться, даже и не читал, некогда было, ответ пришел, когда я в Швейцарию собирался. Мы же запрос для очистки совести посылали.
Кунцевич достал из конверта лист бумаги и подошел к окну.
— Вот те на! Лантайса-то сложили в Ревеле!
— Как сложили?
— А так, навсегда. Тамошний полицмейстер пишет, что тридцатого апреля тысяча девятьсот восьмого года труп ревельского мещанина Отто Фридрихова Лантайса был обнаружен в саду его дома. Причина смерти — пулевое ранение в голову. Слушайте, Осип Григорьевич, вы, когда в Ревель поедете, обязательно возьмите с собою револьвер.
В Ревель Филиппов отпустил его неохотно. Повсюду в городе шли строительные работы, столицу наводнили мастеровые из разных губерний. А среди них народ был разный, в том числе и до чужого добра охочий. «Чистая» же публика, наоборот, семьями переехала на дачи. Да еще и окна своих пустующих квартир бумагой заклеивала, чтобы мебель от солнца не выгорала. Словно сигнал ворам подавали: мол, нет дома никого, милости просим! Квартирные кражи и пьяные драки с поножовщиной случались каждый день. Надзиратели сутками пропадали на службе. Хищение же из банка — дело давнее и по всем отчетам проходившее как раскрытое. Но за подчиненного вступился Кунцевич. Последней каплей, склонившей чашу весов в пользу Тараканова, было то обстоятельство, что ехать он собирался не на казенный счет — банк оплачивал все путевые издержки. Это позволяло не сообщать о командировке в градоначальство, следовательно, и не нужно было докладывать о том, что раскрытое стотысячное мошенничество оказывается вроде как и не открытым.
Пассажирский поезд «Петербург — Ревель» отправлялся с Балтийского вокзала в 11 часов 55 минут ночи и имел в своем составе вагоны всех трех классов. Тараканов купил билет во второй. Специальных мест для спанья в поезде не было, но два соседних сиденья были свободны, и он прекрасно выспался. Ровно в 10 утра поезд остановился у перрона Ревельского вокзала. Отказавшись от услуг носильщика, Тараканов перехватил свой потертый чемоданчик и направился к стоянке извозчиков.
— Сколько до Никольской?
— Пятнасать копеек.
— А за гривенник не поедем? — удивленный такой низкой ценой, Тараканов стал торговаться только по питерской привычке — в столице при езде без ряды на извозчиках можно было разориться.
— Нет. Плата по таксе, а такса пятнасать копеек.
— Вот те на! Извозчик и про таксу вспомнил. И карточка с таксой у тебя есть?
— Есть. Имет карточка положен каштий исвосщик. — Возница указал Тараканову на прибитую к экипажу жестянку.
— Ого! Ну коли так, то поедем за пятиалтынный.
Полицмейстер его отправил к своему помощнику, тот к приставу третьей части, на территории которой произошло убийство, ну а пристав пригласил к себе своего помощника, не имеющего чина Якобсона, и перепоручил Тараканова его заботам.
Помощник пристава — маленького росточка белобрысый немец — провел столичного гостя в свой кабинет и предложил чаю. Тараканов не отказался и, отхлебнув ароматного напитка, попросил:
— Расскажите, пожалуйста, все, что знаете по этому делу.
— Знаю я немного. Покойный, здешний уроженец, последние лет тридцать жил в столице и приехал в наш город всего пару месяцев назад. Ему тут место предложили, в Балтийском торгово-промышленном банке, инспектором. Приехал он с женой, сын у него уже взрослый, учится в Петербурге, в университете. Должность у Лантайса была хорошо оплачиваемая, поэтому они сняли домик на Песочной. Небольшой, в три комнаты с кухней, но зато со своим садиком. Там-то Лантайса и убили. Он любил после службы посидеть в саду, в беседке, выкурить трубочку. Случилось это тридцатого апреля, около восьми часов вечера. Жена с прислугой услышали выстрел в то время, когда хлопотали на кухне. Сначала они и не поняли, что произошло, — ну хлопок и хлопок. Потом жена стала мужа ужинать звать, звала-звала, а он все не идет. Она к беседке подошла — а муж лежит в луже крови. Мадам Лантайс в обморок. Кухарка ждала господ, ждала — не дождалась, решила проверить, чем они занимаются, вышла в сад и обомлела. Но в обморок не упала, покрепче хозяйки оказалась. Вызвали нас. Мы с околоточным всю округу прочесали, ничего не нашли. Жена утверждает, что врагов у ее мужа не было, в банке тоже так говорят. Он вообще человек в городе новый, просто не успел бы врагов завести.
— А может, растрата?
— Он доступа к деньгам не имел, он сам ревизиями занимался, растратчиков ловил.
— Так, может, поймал кого?
— За все время службы в Ревеле Лантайс успел провести только одну ревизию: в Гапсальском отделении банка. Сразу же после его убийства там провели повторную ревизию, самую тщательную. Никаких нарушений не обнаружили. Я склоняюсь к версии убийства по неосторожности. Может быть, кто-то револьвером баловался, выстрелил нечаянно.
— А с вдовой можно поговорить?
— Можно. Только она в том доме больше не живет, не по карману он ей стал. Она на Гоахимтальскую перебралась, на самую окраину. Бедная женщина…
Такса до дома вдовы от полицейского управления составляла шестьдесят копеек. Извозчик попался русский, поэтому Тараканову удалось сторговаться за рубль в оба конца, с ожиданием.
На вдову было страшно смотреть. Его встретила седая, переставшая за собой следить женщина. От разговора она не уклонялась, но на вопросы отвечала как-то механически, так, как будто твердила вызубренный, но непонятый урок.
Ничего нового она сыщику не сказала.
В конце беседы женщина все-таки не выдержала и разрыдалась:
— Господи! Ведь только жить начали! На родину вернулись, вместо клетки на четвертом этаже — домик с садиком. Обновок накупили, сыну послали… Как же так, господи!
Тараканову было так неуютно, что захотелось скорее уйти. Он взял картуз и поднялся.
— Ну, я пойду.
Вдова на эти слова никак не отреагировала.
Уже на пороге Тараканов обернулся:
— Скажите, а все-таки за что его могли убить?
Вдова подняла на него заплаканные глаза:
— Я все время об этом думаю. Отто был очень хорошим человеком. У него нигде не было врагов, ни в Питере, ни тем более здесь. Он со всеми всегда ладил, любой конфликт гасил в зародыше. В денежных делах муж тоже был всегда аккуратен, в карты не играл, любовницы не имел. Мы всегда с ним были вместе. Представляете, за двадцать три года брака мы не ночевали вместе только пару ночей — совсем недавно, когда муж ездил в командировку, в Гапсаль. Я ума не приложу, за что его могли убить. Скорее всего, его действительно убили без злого умысла, кто-то сделал неосторожный выстрел. Но мне кажется, что муж смерть свою предчувствовал.
— Почему вы так решили?
— Муж у меня человек был нрава веселого, жизнь любил. А вот когда из командировки вернулся, его словно подменили. Чудной он какой-то стал, задумчивый, грустный. Сначала на мои расспросы все отнекивался, но как-то все же сказал: «Я, Марта, живой труп встретил». Но больше ничего не говорил, я порасспрашивала, порасспрашивала да перестала.
Тараканов курил, сидя в пролетке, и думал про Лантайса и его странные слова.
Когда прибыл в город, мысль о том, что он ухватился за ниточку, засела в его голове очень прочно.
По полицейскому телеграфу Тараканов отправил срочную депешу Кунцевичу. Ответить просил не менее срочно.
Больше по службе делать было нечего, и полицейский надзиратель, оставив чемодан в присоветованных Якобсоном рублевых меблирашках, пошел гулять. На Ратушной площади к нему обратился бедно, но чисто одетый седобородый старичок и предложил за полтинник провести экскурсию по старому городу. Тараканов немного подумал и согласился.
Ждать пришлось два дня, а на третий, уже почти в 11 вечера, к нему в меблирашки явился Якобсон и вручил письмо от Кунцевича.
«Милостивый государь, Осип Григорьевич! Задание Ваше мною выполнено, о чем спешу Вас известить. Если серьезно, коллега, то Вы молодец! Не зря я Вас на свет Божий вытащил. Но буду краток.
Головня проводил экспертизу почерка на квитанциях. Три уважаемых эксперта в один голос утверждают, что на обеих почерк одинаков и принадлежит руке Арсения Парфеновича Николаева. Они сравнили почерк на квитанциях с почерком на других хранящихся в банке бумагах, составленных Николаевым, и нашли его везде абсолютно идентичным. Головня сказал мне, что посчитал, что эксперты ошибаются, что это очень искусная имитация и что у него в практике когда-то был аналогичный случай!
В банке я раздобыл карточку Николаева и высылаю ее Вам с этим письмом. Оказывается, он умер не в Петербурге, а в благословенной Ялте (помните этот чудесный город?), куда уехал в отпуск лечить свою чахотку. Кстати, до этого года он ни на какие болезни не жаловался. Жил он бобылем и был похоронен в Ялте же. Его трупа никто из сослуживцев не видел. Я уже отправил телеграмму Гвоздевичу и его ответ перешлю Вам незамедлительно. Также я лично побеседовал с теми из банковских служащих, с которыми Николаев был наиболее близок. Так вот, у него был мечта: поселиться на берегу моря в своем собственном домике. Ищите у моря, коллега! Да, и смажьте револьвер, обязательно смажьте!»
— Гуго Модестович, а в Гапсале есть море?
— Конечно! Это же морской курорт.
— А как туда удобнее добраться?
— Завтра у нас что? Суббота?
— Суббота.
— Тогда вам повезло, завтра в девять утра туда идет пароход, будете на месте после обеда. И стоит недорого, рубля два во втором классе.
Исправляющий должность гапсальского уездного начальника коллежский асессор Оффенберг опознал Николаева по карточке практически сразу.
— Конечно знаю. Это господин Протасов, Аристарх Филиппович. Он у нас в городе совершенно недавно, но уже успел стать душой нашего маленького общества. Человек состоятельный, умный, красивый, интеллигентный. По приезде сделал всем визиты и сразу сообщил, что прибыл не на курорт, а на постоянное место жительства. Дал прекрасный вечер в честь своего переезда, церкви пятьсот рублей пожертвовал. — Начальник уезда оглянулся на притворенную дверь и понизил голос: — Мне управляющий банком сказал по секрету, что Аристарх Филиппович на свой текущий счет чуть не сто тысяч рублей положил! А вы по какому поводу им интересуетесь?