В 1905 году Лаврова убили выстрелом из-за угла. За четыре минувших года вся проделанная им работа пошла прахом. По части опять стало страшно ходить. Веневцы опять стали терроризировать население, сбиваясь в большие шайки. Одной из таких шаек верховодил мещанин города Тулы Митрофан Венедиктов Константинов, 25 лет от роду, по кличке Митрошка Веневский. Его Тараканов сейчас и ехал брать.
Техническая располагалась перпендикулярно Ново-Павшинской, лавка колониальных товаров Бредихина была от здания сыскного отделения всего в паре кварталов. Совещаться и вырабатывать план было некогда, роли распределили на бегу. Тараканов с Моисеевым и Семипудовым должны были заскочить в лавку с парадного входа, а Маслов с Петрухиным — с черного. Если в лавке налетчиков не окажется, то все должны были спрятаться в лавке и ждать их появления.
Тараканов спрыгнул с пролетки, доставая из-за пояса револьвер. Когда он заскочил в лавку, то увидел, что веневцы уже здесь. Один приказчик лежал на полу, другой стоял за прилавком, вытянув вверх руки.
Рыжий парень в залихватском картузе обернулся на шум и сразу же выстрелил. Все вокруг завертелось, пол и потолок поменялись местами, а потом все стало черным.
На службу Тараканов вышел аккурат в свой день рождения — 30 июля. Доктор строго-настрого приказал не перетруждаться, не бегать, не прыгать, ходить медленно, ну и ни в коем случае не волноваться, а для укрепления сил рекомендовал коньяк. Из всех этих предписаний доктора вскоре стало удаваться выполнять только последнее…
С места происшествия Тараканова каретой «Скорой помощи» доставили в Ваныкинскую больницу, где приглашенный военный врач сделал ему операцию и вынул пулю, а когда начальнику сыскной полегчало, его перевезли в тетушкин дом и поручили заботливому уходу тетки и матери. Через две недели, когда мать поняла, что здоровью сына больше ничего не угрожает, она уехала в Каширу — дома оставались три коровы. За ними, конечно, приглядывали, но разве чужой глаз с хозяйским может сравниться!
Сослуживцы, у которых дел было по горло, его визитами не баловали, а когда приходили, о службе старались ничего не говорить. Тараканов и не настаивал, ему тоже хотелось отдохнуть от дел.
Подробно он расспросил только о перестрелке. Как оказалось, ему еще повезло, Семипудову один из налетчиков попал точно между глаз, и городового схоронили на Всехсвятском кладбище. Вдове выдали пособие в 25 рублей, в губернском правлении вроде хлопочут о пенсии. Более из чинов сыскного никто не пострадал. Налетчиков перебили всех, не зря Маслов в 1905 году учился стрелять на Пресне. Тараканова губернатор наградил сотней, надзирателям выделили по 15 рублей, Петрухину досталась пятерка. Еще одну «катю» чинам сыскного пожаловал владелец лавки. Все наградные деньги единогласно постановили передать вдове Семипудова.
Пока начальник лечился, исправлять его обязанности был назначен Жемчужников. Петр Александрович, однако, сразу же признал авторитет Маслова.
— Как я вами буду руководить, Иван Владимирович, если мне у вас учиться и учиться? Вы уж командуйте, а я буду бумажки подписывать.
В общем, подчиненные без Тараканова справлялись, и у того даже мелькнула мысль: а не зря ли он ест казенный хлеб?
Взамен убитого Семипудова дали нового городового, кроме того, в сыскном наконец-то была заполнена вакансия надзирателя: Маслов сманил из Москвы своего приятеля — околоточного Грекова.
Тараканов сел за стол и посмотрел на стоявших у дверей подчиненных.
— Ну-с, господа, сдавайте дела, хватит, покомандовали — и будет.
Маслов долго вводил начальника в текучку, а Жемчужников подсовывал на подпись накопившиеся бумаги.
— Кстати, что там с убийством Тименева?
— Дык что? Убийца сидит в тюремном замке, суда дожидается. Как только вакации у судей кончатся, так его, голубчика, и оприходуют.
— Много против него накопали?
— Много, как раз на бессрочную каторгу. Слепнев какой все-таки умница! Можно сказать, один убийцу нашел, да и большинство доказательств тоже. Во-первых, пальцевые отпечатки: Слепнев в Москве сведущего человека нашел, тот сравнил фотографии с оконной рамы и пальчики Алинского и признал их абсолютно тождественными! Мне Иван Ильич заключение показывал — оно чуть не в сто листов, да с фотографическими карточками, да с рисунками. Читается как роман какой. Даже мне, с моим городским училищем, стало понятно, почему эксперт установил, что следы именно Алинским оставлены. Надеюсь, присяжные тоже поймут. Если эта улика в суде пройдет — первыми в России будем! Но она не главная и не единственная. На манишке кровь. Слепнев опять же нашел специалиста, и тот научно доказал, что кровь эта человеческая, а не, скажем, бычья. Это заключение я тоже пытался читать, но вот здесь ничего не понял. Дальше. Матушка с сестрой, по простоте своей душевной, дали показания, что Алинский домой в ту ночь под утро явился. Извозчик, опять же. Ну и мы постарались. Я что подумал? Алинский был у убиенных в гостях, потом они всей компанией поехали в электротеатр, в новый, в Петровском парке. После сеанса распрощались, супруги Тименевы уехали домой в своем экипаже, Павел Аркадьевич взял извозчика, а Алинский решил прогуляться, ему от парка до дома — всего ничего. Это все со слов Неверова. Сеанс кончился что-то около половины двенадцатого ночи. Вот я и подумал, что Алинский мог на Миллионную извозчика не брать, а на конке доехать, конки в эту пору до полуночи ходят. А при его материальном положении это экономия. Короче, нашел я кондуктора с возницей, которые Алинского узнали. Он же, как на обед к Тименевым во фраке явился, так и не переодевался, а в конке во фраках не часто ездят, вот его и запомнили. Это еще два свидетеля. В общем, обложили мы его со всех сторон.
— А сам он что?
— Молчит. Как мы ни старались, слова от него добиться не можем. Самое глупое решение в его положении. Если и дальше будет молчать, то упекут его соболей гонять на веки вечные.
Тараканов задумался.
— Да-с. Все-таки много в этом деле странного. Ну да ладно, суд разберется. Что у нас там еще?
Покончив с делами, подчиненные ушли. Минут через пять Жемчужников вернулся.
— Осип Григорьевич. Я решил подать в отставку.
— Что так? Вы меня вполне устраиваете.
— Не для меня такая служба. И дело не в опасности, не в грязи, не в тех субъектах, с которыми нам приходится общаться, не в них. Нам надобно в душу к людям лезть, сплетни о них всякие собирать. А это не по мне.
— Постойте! Это о ком же вы собирали сплетни?
— Вы же сами мне и поручили. О Тименевых… Пока вы болели, о моей отставке, конечно, не могло быть и речи, я же не мог бросить службу в такое время, но, коль вы выздоровели и приступили к обязанностям, я считаю себя вправе…
— Вам решать, Петр Александрович, удерживать вас я не могу. Но еще раз хочу повторить, что как мой помощник вы меня вполне устраиваете. Если на новую службу вам понадобятся рекомендации, они с моей стороны будут самыми лестными.
— Спасибо, в скором времени не понадобятся. Я решил продолжить учение. В университет поеду. Там экзамены уже кончились, но papa обещал договориться.
— Ну что ж, пишите прошение. Желаю вам всяческих успехов.
Жемчужников поднялся, попрощался и направился к выходу. Тараканов его остановил.
— Кстати, а что вы все-таки узнали о сестрах Неверовых?
— Позвольте не говорить. Давайте я вам сообщу имена лиц, от которых все узнал, и они вам сами все расскажут, а меня увольте.
Тараканов возвысил голос:
— Петр Александрович, я вас, конечно, уволю, но, пока вы на службе, извольте подчиняться. Доложите все, что вам стало известно!
Жемчужников вернулся и без приглашения сел за стол.
— Осип Григорьевич, вы жениться не собираетесь?
— Пока нет. А какое отношение это имеет к нашему разговору?
— Вот и я нет. И наверное, никогда не женюсь. На дурнушке не хочется, а на красавице, как я понял, себе дороже.
— Все с вами ясно. Что, Вера Аркадьевна ветрена была?
— Не то слово. Весь город о ее романах судачил, один только господин Тименев ничего не знал. Вот так-с.
Помощник начальника тяжело вздохнул.
— Ну и кто же у нее в поклонниках ходил?
— Баринов из губернского правления, помещик Лискутов, этот вообще старик, ему за сорок, и чего только она в нем нашла? А последний ее предмет — наш Слепнев.
— Слепнев! Вы это наверно узнали?
— Ну да. Есть у нас в городе такие сестры Авдиевы. Олимпиада Семеновна и Пелагея Семеновна. Обе дамы, несмотря на солидные уже лета, незамужние. У них по четвергам дни. Папенька мой ходит туда иногда, ну я с ним после вашего задания увязался. А там весь вечер разговор был только об убийстве и об убиенных. Ох уж они им кости мыли! Я еле-еле полчаса высидел, больше не смог, ушел по-английски. Но про роман Веры Аркадьевны и Слепнева все говорили как об общеизвестном факте.
7
Утром следующего дня Тараканов съездил на Прямую улицу и побеседовал там с матерью и сестрой Алинского. Потом он поехал на Киевскую, в магазин Доброхотова, где имел непродолжительную беседу с приказчиком.
Вечером Тараканов разбирал многочисленную корреспонденцию. Резолюции он ставил почти машинально, не особенно вдумываясь в смысл прочитанного. Его мысли были заняты совершенно другим. Около восьми вечера он решительно отложил перо, взял фуражку и поехал к Недовесову.
— Проходите, проходите! Вот не ожидал вас увидеть. Рад, очень рад. Как здоровье?
— Благодарю, Иван Ильич, здоровье в полном порядке. Я к вам по делу.
— Ну разумеется! Слушаю вас внимательно.
— Иван Ильич, я думаю, Алинский не виноват в убийстве.
— Вот те раз! Я, следователь, который вел это дело от начала и до конца, в вине Алинского уверен, прокурор, написавший обвинительный акт, — тоже, а вы, милостивый государь, вдруг приходите и заявляете, что он не виноват. С какой стати?
— Разрешите объяснить?
— Прошу вас. Присаживайтесь. Может, чаю? Или коньячку?
— Благодарю.
— Значит, коньячку. — Следователь достал из шкапа две рюмки, а из письменного стола — серебряную фляжку. — Всегда имею запасец. Жена, знаете ли, иной раз не позволяет, поэтому и таюсь.
Хозяин и гость выпили.
— Нектар у вас, а не коньяк, Иван Ильич, прямо нектар. Кунцевич меня точно таким потчевал иногда. Не из Эриванской ли губернии?
— Оттуда. На мой вкус — лучше французского. — Польщенный хозяин заулыбался. — Ну-с, и какие вас терзают сомнения?
— Меня прежде всего смутило вот что: как установлено в ходе следствия, в роковой вечер Тименевы и их гости — Павел Неверов и Алинский — поехали смотреть фильму. Расстались они около половины двенадцатого, после чего Тименевы уехали домой на своем экипаже, а Алинский проследовал на Миллионную на конке. Так?
— Да. И вагоновожатый, и кондуктор его уверенно опознали! Пассажиров в то позднее время было мало, а Алинский к тому же одет был во фрак. Такого пассажира они нескоро забыли бы.
— Вот-с! А как Алинский тогда попал в дом Тименевых? Что делать с нашим первоначальным предположением о том, что преступник пробрался в дом в отсутствие хозяев и прятался в спальне Тименева под кроватью, оставив там следы своего пребывания?
— Осип Григорьевич, вы только что сами сказали, что это было наше с вами предположение, сделанное в первый день производства следствия, то есть в то время, когда у нас не было никаких данных против преступника. Мало ли подобных предположений, которые на нашем юридическом языке именуются версиями, в ходе следствия возникает? И мало ли из них затем отбрасывается? И это предположение мною было отброшено. Вы полагаете, я над этим обстоятельством не думал? Думал, еще как думал! Очевидно, что у Алинского и Веры Аркадьевны, которая, как мы установили, не особенно была верна мужу, было в ту пору назначено свидание. Секретное свидание, кстати, мы с вами предполагали с самого начала, и этому есть подтверждение: помните показания прислуги о жалобах хозяйки мужу на головную боль и отсутствие этих жалоб горничной в спальне? Тименева впустила Алинского, меж ними возникла ссора, он ее удушил, потом прошел к хозяину, взял кинжал, убил его, вернулся в спальню хозяйки, вылез в окно — и был таков. Кстати, такая последовательность убийств объясняет то, что хозяйка была задушена, а хозяин убит ножом. Алинский пришел на свидание без оружия, поэтому хозяйку задушил, а с хозяином, как с более сильным, решил расправиться при помощи кинжала.
— Позвольте, позвольте. А как же положение трупа? Почему мы его обнаружили не в постели, а на пороге кабинета? Он что — спать не ложился, Алинского дожидался? Постель была не смята, следов крови на ней мы не обнаружили, а раневой канал свидетельствует о том, что удар в спину был нанесен в тот момент, когда Тименев не лежал, а стоял. Ведь так в заключении врача написано?
— Ну и что, что написано? И всему этому есть объяснение: в тот момент, когда Алинский зашел в кабинет хозяина дома и снимал со стены кинжал, Тименев, который спать ложиться только собирался и даже халата не снял, услышал шум и вышел из спальни в кабинет. Увидев в темноте фигуру мужчины, он испугался, бросился в спальню, но убежать не успел — преступник свалил его точным ударом.
— Что же это он так долго спать не ложился?
— Откуда мне знать? Бумаги какие-нибудь просматривал, счета, мало ли у коммерсанта занятий.
— Ну хорошо, а следы?
— Следы пальцев рук на окне?
— Нет, я про другие — следы крови на столе и у двери спальни Тименевой и след под кроватью хозяина.
— Ну и как эти следы обеспечивают алиби Алинского? Как? Да никак! Он действительно что-то искал в столе, ну и что, он после этого не может быть убийцей? И у дверей Тименевой он немного постоял — может быть, его насторожили какие-то звуки на улице или в доме и он на некоторое время затаился? Ну а отсутствие пыли под кроватью тоже объяснимо: может, у Тименева запонка туда закатилась и он лазал ее отыскивать?
Тараканов растерянно молчал.
— Ну что, Осип Григорьевич, уделал я вас?
— Хорошо. А как быть с манишкой? Я сегодня говорил с матерью Алинского, и она утверждает, что изъятая нами манишка сыну не принадлежит, и обе из имевшихся у него манишек — налицо. Я был в магазине, где Алинский их покупал, приказчик сверился по книгам — именно две штуки Алинскому и продали, не более. Он, кстати, так до сих пор и не рассчитался.
— Осип Григорьевич! Вы же опытный сыщик! Какая мать станет свидетельствовать против сына? Были у него одни манишки, поизносились, пообтрепались от стирки, он купил другие, а в тот вечер надел старую. Кровь с нее вы куда денете? А отпечатки пальцев? Давайте подытожим: показания и опознания кондуктора и вагоновожатого конки — раз, то есть даже два, показания и опознания извозчика — три, показания семейства Алинских о том, что он вернулся поздно, — четыре, отпечатки его пальцев на месте убийства — пять, кровь человека на манишке — шесть, сама манишка, найденная в его жилище, — семь! Манишка в доме Алинских как появилась? Вы же сами ее нашли.
— Не я, мой городовой.
— Какая разница! Вы же не приказывали ему ее туда подбросить? Ну и любовь! Любовь Антонины Аркадьевны к Всеволоду Андреевичу, которую она не умела скрыть, и о которой многие поэтому знали, и из-за которой она до сих пор ничего путного нам не говорит! Или вы думаете, что у этой наивной, романтической барышни, почти дитя, были чувства сразу к нескольким мужчинам?
— А что, Антонина Аркадьевна отказывается давать показания?
— Ну почему же! Я ее допросил, и она сказала, что в просонье слышала шум в комнате сестры, которому не придала значения, и более ничего не знает. Но вам надобно было видеть ее лицо во время допроса! Я по ее лицу как по открытой книге читал. Там прямо было написано: знает она того, кто был у сестры в ту роковую ночь, ни малейших сомнений, знает. Да вы сами в этом убедитесь, если на суде ее послушаете. Ну? Вы и теперь убеждены, что Алинский не виноват?