— Привет.
Она возложила руки на бедра и мрачно уставилась на меня:
— Так, выходит, он, по-твоему, слишком много знал?
— Может, и так, да только нам не сказал — удрал по пожарной лестнице и даже туфли в руках унес.
— Чушь свинячья!
— Допустим. А что он, по-твоему, знал такого, что нам показалось чересчур?
— Где находится Винант.
— Да? И где же?
— Я не знаю. Арт знал.
— Жаль только, нам не сказал. Мы…
— Чушь свинячья! — сказала она еще раз. — И полиция все знает, и ты все знаешь. Кого ты тут за дурочку держишь?
— Никого. Я не знаю, где Винант.
— Ты ж на него работаешь, и полиция с тобой заодно. Брось мне тут вкручивать. Арт думал, что за свои знания кучу денег огребет, идиот несчастный. Не знал он, чего на самом деле огребет.
— А с тобой он этими самыми знаниями не делился?
— А я не такая дура, как ты думаешь. Он сказал мне, что знает что-то и получит за это большие деньги. Я-то видела, что из этого получилось, и уж наверное соображу, сколько будет два и два.
— Иногда четыре, — сказал я, — а иногда и двадцать два. Я на Винанта не работаю. Только не говори опять «чушь свинячья». Хочешь помочь?…
— Ну нет. Он был стукач и врал даже тем, кому стучал. Он получил по заслугам, да только не надейся, что я забуду, что оставила его с тобой и Гилдом, а после того его видели только мертвым.
— И не надо ничего забывать. Наоборот, надо вспомнить…
— Идти мне надо, вот что, — сказала она и отошла. Походка у нее была на удивление грациозной.
— Навряд ли стал бы я с этой дамочкой связываться, — задумчиво сказал Стадси. — Гадюка та еще.
Морелли подмигнул мне.
Дороти тронула меня за руку:
— Ник, я не понимаю.
Я сказал ей, что все в порядке, и обратился к Морелли:
— Так мы говорили о Джулии Вулф.
— Точно. Значит, старик Кейн вышвырнул ее из дому, когда ей было лет пятнадцать-шестнадцать и она влипла в какую-то историю со школьным учителем. Тогда она связалась с парнем по имени Фейс Пеплер — смышленый малый, только язык без костей. Помню, как-то мы с Фейсом… — Он резко замолчал и откашлялся. — В общем, она жила с Фейсом, черт, сейчас вспомню, лет пять-шесть, не считая времени, когда он служил в армии, а она жила с одним типом, не помню как звали, с двоюродным братом Дикки О'Брайена. Тощий такой, чернявый и выпить не дурак. Но когда Фейс демобилизовался, она к нему вернулась, и так они и жили, пока их не загребли, — хотели растрясти какого-то субчика из Торонто.
Фейс тогда все на себя взял, и она всего шесть месяцев получила, а он-то огреб на всю катушку. В общем, когда я про него в последний раз слышал, он все еще сидел. А с ней я встретился, когда она вышла, — заняла у меня пару сотен, чтобы из города уехать. Я от нее только раз весточку получил — вернула деньги и написала, что теперь она Джулия Вулф и что большой город ей по душе, но с Фейсом она постоянно переписывалась, я знаю. И вот, когда я сюда приехал в двадцать восьмом, я разыскал ее. Она…
Вернулась Мириам и приняла ту же позу, что и в первый раз.
— Я обдумала твои слова. Наверное, считаешь меня совсем идиоткой.
— Нет, — сказал я не очень искренне.
— Да уж точно, не такая я идиотка, чтобы всем твоим россказням поверить. Что у меня под самым носом творится, я все-таки вижу.
— Ладно.
— Нет, не ладно. Вы Арта убили и…
— Потише, крошка. — Стадси встал и взял ее за руку. Голос у него был ласковый: — Пойдем. Надо с тобой поговорить. — Он повел ее к стойке.
Морелли снова подмигнул:
— Ему понравилось. Так вот, я говорил, что разыскал ее, когда сюда приехал, и она мне сказала, что нашла работу у Винанта, что он от нее без ума и что лучшего ей и не надо. Ее, кажется, обучили стенографии в Огайо, когда она свои шесть месяцев отбывала, и она решила, что это может когда и пригодится — знаете, устроится эдак куда-нибудь, а там все уйдут и забудут сейф запереть. Какое-то агентство пристроило ее на пару дней к Винанту, и она подумала, что тут можно будет долго доить, а не просто сразу стащить и смыться. В общем, она ему целую комедию разыграла, и кончилось это тем, что она его прочно имела на крючке. У нее хватило ума рассказать ему про судимость и что теперь она хочет жить честно и все прочее — чтобы все дело не накрылось, если он обо всем как-нибудь иначе узнает. Адвокат его что-то заподозрил, вполне мог справки навести. Я не знаю, что она делала, вы же понимаете, она свою игру вела, в помощи моей не нуждалась, и даже если мы друзья, все равно, какой смысл рассказывать мне что-то такое, с чем я могу заявиться к ее боссу? Понимаете, она ж не была моей девчонкой или как, мы были просто старые друзья, в детстве играли вместе.
Ну, я с ней, конечно, встречался иногда, сюда часто заходили, пока он не начал сильно шуметь, и она сказала, что пора кончать, что не хочет она терять теплое местечко ради пары рюмочек в моей компании. Так оно и вышло. Кажется, в октябре это было, и она слово сдержала. С тех пор я ее не видел.
— А с кем еще она водилась?
Морелли покачал головой:
— Не знаю. Она про других не очень-то любила распространяться.
— Она носила кольцо невесты с бриллиантом. Что-нибудь про это кольцо знаешь?
— Только то, что она его не от меня получила. Когда мы с ней встречались, никакого на ней кольца не было.
— Может быть, она хотела снова сойтись с Пеплером, когда он выйдет?
— Может быть. Она, похоже, не очень переживала, что он сидит, но дела с ним делать ей нравилось, и они, наверное, снова сошлись бы.
— А как насчет двоюродного братца Дика О'Брайена, тощего брюнета-алкаша? С ним что стало?
Морелли посмотрел на меня с удивлением:
— Понятия не имею.
Стадси вернулся один.
— Может, я и не прав, — сказал он усаживаясь, — но думаю, что с этой клушей можно иметь дело, если только правильно за нее взяться.
— То есть за горло, — сказал Морелли.
Стадси добродушно ухмыльнулся:
— Нет. У нее есть в жизни цель. Она упорно занимается пением и…
Морелли посмотрел на свой пустой стакан и сказал:
— Должно быть, это твое тигриное молочко сильно на пользу ее связкам. — Он повернул голову и крикнул Питу: — Эй ты, с рюкзаком, то же самое повторить! Завтра нам в хоре петь.
Пит сказал:
— Иду, иду, Шеппи. — Выражение сонной апатии сошло с его морщинистого лица, как только Морелли обратился к нему.
Подошел невероятно толстый блондин, почти альбинос, который сидел за столиком Мириам, и сказал мне тонким, дрожащим бабьим голосом:
— Так ты, значит, тот самый и есть, который укокошил малыша Арти Нунхай…
Морелли, не вставая, изо всей силы двинул толстяка в живот. Стадси внезапно вскочил, перегнулся через Морелли и своим огромным кулачищем въехал толстяку в лицо.
Я, не совсем к месту, заметил, что стойка у него по-прежнему правосторонняя. Горбатый Пит подошел сзади и со всего маху обрушил пустой поднос на голову толстяка. Тот упал, повалив трех человек и столик. Два бармена были уже рядом. Один из них ударил толстяка дубинкой, когда тот пытался встать, и толстяк оказался на четвереньках. Тогда второй схватил его за воротник и крутанул, чтобы толстяк вздохнуть не мог. С помощью Морелли они подняли толстяка на ноги и вышвырнули его из зала.
Пит посмотрел им вслед и цыкнул зубом.
— Чертов Воробышек! — воскликнул он. — Когда он пьян, с ним лучше не цацкаться.
Стадси уже хлопотал у опрокинутого столика, помогал людям встать самим и подобрать упавшие вещи.
— Плохо это, — сказал он, — предприятию во вред, а что делать? У меня, конечно, не притон какой-нибудь, но ведь и не институт благородных девиц.
Дороти сидела бледная, перепуганная, а Нора изумленно вытаращила глаза.
— Сумасшедший дом какой-то, — сказала она. — Зачем они так?
— А я знаю? — ответил я.
Пришли Морелли и бармены, весьма довольные собой. Морелли и Стадси снова уселись за наш столик.
— Темпераментный вы народ, — сказал я.
— Темпераментный, — повторил Стадси и рассмеялся: — Ха-ха-ха!
Морелли был серьезен:
— Когда этот хмырь что-то начинает, надо самому начать первому. Если он возьмет разгон, уже поздно будет. Нам доводилось видеть его в деле, а, Стадси?
— В каком таком деле? — спросил я. — Он же ничего не сделал.
— И точно не сделал, — протянул Морелли. — Только что-то в нем такое есть, верно, Стадси?
— Угу, — сказал Стадси. — Он припадочный.
XXIII
Около двух часов мы распрощались со Стадси и Морелли и вышли из «Чугунной Чушки».
В такси Дороти тяжко опустилась в свой привычный угол и сказала:
— Сейчас меня вырвет. Точно вырвет. — Судя по голосу, она не врала.
Нора сказала:
— Ну и пойло. — Она положила голову мне на плечо. — Твоя жена пьяна, Ники. Слушай, ты мне обязательно расскажешь, что было, все-все. Только завтра, не сейчас. Я ничегошеньки не поняла — о чем говорили, что там делалось. Они бесподобны.
Дороти сказала:
— Слушайте, я в таком виде к тете Алисе не могу. Ее удар хватит.
Нора сказала:
— Зачем они так этого толстяка избили? Это, правда, было смешно, но и жестоко.
Дороти сказала:
— Я, наверное, лучше к маме поеду.
Нора сказала:
— Что это за «ухламон»? Ник, а что значит «лопух»?
— Ухо.
Дороти сказала:
— Тетя Алиса все равно увидит. Я ключ забыла, и придется ее будить.
Нора сказала:
— Ники, я тебе люблю. Ты так вкусно пахнешь и с такими интересными людьми знаком.
Дороти сказала:
— Большой крюк выйдет, если меня к маме подбросить?
Я сказал:
— Нет, — и дал шоферу адрес.
Нора сказала:
— Поехали к нам домой?
Дороти сказала:
— Не-ет, лучше бы не надо.
Нора спросила:
— Почему?
Дороти ответила:
— Ну, мне кажется, что не следует.
И так далее, и в том же духе, пока такси не остановилось возле «Кортленда».
Я вышел и помог выйти Дороти. Она тяжело оперлась мне на руку.
— Пожалуйста, поднимитесь хоть на минуточку.
Нора сказала:
— Хоть на минуточку, — и вышла из такси.
Я сказал шоферу, чтобы подождал, и мы поднялись. Дороти позвонила. Дверь открыл Гилберт, в пижаме и халате. Он предостерегающе поднял руку и тихо сказал:
— Здесь полиция.
Из гостиной донесся голос Мими:
— Кто это, Гил?
— Мистер и миссис Чарльз и Дороти.
Когда мы вошли, Мими бросилась к нам:
— Наконец, наконец-то хоть кто-то знакомый! Я просто даже не знала, куда деваться!
На ней был розовый сатиновый халат поверх розовой ночной рубашки из шелка, и лицо у нее было розовое и уж никак не несчастное. На Дороти она даже не взглянула, одной рукой стиснула руку Норы, а другой — мою.
— Теперь-то я не буду дергаться и предоставлю все вам, Ник. Придется вам объяснить глупой женщине, что делать.
Дороти за моей спиной вполголоса, но с большим чувством сказала:
— Чушь свинячья!
Мими не подала виду, что слышала. Все еще держа за руки, она подвела нас к гостиной и при этом тараторила:
— Вы знаете лейтенанта Гилда. Он был так мил со мной, но я, конечно же, наверняка все его терпение истощила. Я была так… словом, то есть я хотела сказать — я была в такой растерянности, но теперь пришли вы и…
Мы вошли в гостиную.
Гилд сказал мне:
— Привет! — И Норе: — Добрый вечер, мадам!
С ним был тот, которого он называл Энди и который помогал ему обыскивать наши комнаты в то утро, когда Морелли нанес нам визит. Энди кивнул нам и что-то буркнул.
— Что происходит? — спросил я.
Гилд искоса посмотрел на Мими, потом на меня и сказал:
— Бостонская полиция разыскала Йоргенсена, или Роузуотера, или называйте его как хотите, в доме его первой жены и задала ему несколько вопросов от нашего имени. Получается, главный ответ — что он никакого отношения к убийству или там неубийству Джулии Вулф не имеет и доказать это может миссис Йоргенсен, которая утаивает от следствия то, что скорее всего является решающей уликой против Винанта. — Он снова покосился на Мими. — Эта дама, похоже, не хочет сказать ни «да», ни «нет».
По правде говоря, мистер Чарльз, я вообще не знаю, как ее понимать.
Это меня нисколько не удивило. Я сказал:
— Вероятно, она испугана. — Мими тут же постаралась принять испуганный вид. — Он с первой женой в разводе?
— Сама первая жена утверждает, что нет.
Мими сказала:
— Уверена, что врет.
Я сказал:
— Т-с-с. Он возвращается в Нью-Йорк?
— Похоже, он добивается, чтобы нам пришлось официально запросить его выдачи, если он нам здесь понадобится. Как сообщает Бостон, он вопит и требует адвоката.
— Он нам так сильно нужен?
Гилд пожал плечами:
— Только если это поможет нам с убийством. Всякое там двоеженство меня не интересует. Не собираюсь никого хватать, если это идет не по моему ведомству.
Я спросил Мими:
— Итак?
— Могу я поговорить с вами наедине?
Я посмотрел на Гилда. Он сказал:
— Хоть что угодно, был бы толк.
Дороти тронула меня за руку:
— Ник, выслушайте сначала меня. Я… — Она замолчала. Все смотрели на нее.
— Что?
— Я… я сначала хочу поговорить.
— Ну так вперед!
— То есть наедине.
Я потрепал ее по руке:
— После поговорим.
Мими провела меня в спальню и тщательно закрыла дверь. Я уселся на кровать и закурил. Мими прислонилась к двери, улыбаясь мне ласково и доверительно. Так прошло с полминуты.
Потом она сказала:
— Ник, я вам нравлюсь?
Когда я ничего не сказал, она добавила:
— Правда ведь?
— Нет.
Она рассмеялась и отошла от двери.
— То есть вы хотите сказать, что не одобряете меня. — Она села на кровать рядом со мной. — Но хоть не настолько я вам неприятна, что не могу рассчитывать на вашу помощь?
— Это зависит.
— Зависит от…
Дверь раскрылась, и вошла Дороти.
— Ник, я должна…
Мими вскочила и встала напротив дочери.
— Пошла вон отсюда, — сказала она сквозь зубы. Дороти вздрогнула, но сказала:
— Не уйду. Не станешь же ты…
Мими хлестнула Дороти тыльной стороной ладони по губам:
— Убирайся.
Дороти вскрикнула и прикрыла рот рукой. Не отнимая руки и не сводя с Мими широко раскрытых испуганных глаз, она, пятясь, вышла из комнаты.
Мими вновь прикрыла дверь.
Я сказал:
— Когда понадобится дать кому-нибудь по морде, можно вас пригласить?
Она, похоже, не слышала меня. Взгляд ее сделался тяжелым, суровым, губы слегка выдвинулись вперед в каком-то подобии полуулыбки, а когда она заговорила, голос ее был низким и хриплым:
— Моя дочь влюблена в вас.
— Ерунда.
— Влюблена и ревнует ко мне. С ней прямо судороги делаются, стоит мне подойти к вам на десять футов. — Она говорила так, словно думала о чем-то другом.
— Ерунда. Может, только остаточные явления — она же увлекалась мной, когда ей было двенадцать лет. Но не более того.
Мими покачала головой:
— Ошибаетесь. Ну да все равно. — Она опять уселась на кровать рядом со мной. — Вы должны мне помочь выпутаться. Я…
— Разумеется, — сказал я. — Вы же тот самый нежный цветочек, которому так нужна защита большого, сильного мужчины.
— Ах это? — Она махнула рукой в сторону двери, куда ушла Дороти. — Уж не намекаете ли вы… Вы же все это уже слышали, раньше… Да и видели, и делали тоже, кстати. Вам беспокоиться нечего. — Она опять улыбнулась, слегка выпятив губы. Взор оставался тяжким, задумчивым. — Хотите Дорри — берите, только нечего сентиментальничать по этому поводу. Ну да ладно. Конечно, я не нежный цветочек.
И вы так никогда не считали.
— Нет, — согласился я.
— Ну вот и выходит, — сказала она так, словно ей все было ясно.
— Выходит что?
— Кончайте кокетничать, — сказала она. — Вы же меня прекрасно понимаете. Не хуже, чем я вас.
— Почти. Только все время кокетничали-то вы.